«Мне не нравится, когда из живого образа создают памятник»
Курский журналист, публицист, литературный и музыкальный критик Олег Качмарский при поддержке просветительского общества имени Николая Полевого «Светлояр» издал книгу «Падение Люцифера», в которой переосмысливается классическая литература XVIII – XIX веков. Сам автор назвал цикл своих статей литературоведческим триллером. Откуда такое определение? Какова роль критика в современной литературе? Об этом мы поговорили с автором. Что общего у Сороса и Карамзина? – Итак, начнём с главного. Почему книгу о писателях и литературе вы назвали триллером? – Само её название «Падение Люцифера» – чисто метафизический образ. Падение Люцифера – это ниспадение духа в материю и проявление феноменального мира. Эта книга о литературе, но с позиции метафизической. Философское осмысление некоторых основных аспектов русской литературы – это и творчество Пушкина, и более ранний период, и творчество главного русского поэта конца XVIII века Михаила Хераскова, о котором сейчас мало кто знает. Я вижу, что повествование действительно цепляет читателя. И это несмотря на то, что в нём затрагиваются серьёзные, тонкие материи. Все эти выводы настолько остросюжетны для того, кто будет погружаться, следить за мыслью, что его будет «штормить». И, по отзывам первых читателей, это очень увлекает. Название книги некоторых даже отпугивает, хотя это «падение», а вовсе не «восхождение». – Читатель всегда любит «срывание покровов» и сенсационные подробности. Они есть у вас? – Не знаю, как насчёт сенсаций и срывания покровов, но, например, я пишу, что русские авторы XVIII века, это и Херасков, и Сумароков, и Карамзин, и Радищев, и Майков, все они были масонами. Как известно, само это название сейчас вызывает у многих страх, отторжение. Есть теории о масонском заговоре, и момент этот нельзя обойти. – А он существует? – Чтобы ответить на эти вопросы, нужно разобраться в самом предмете. Любое явление более-менее сложное не является каким-то цельным монолитом, не может быть чёрным или белым, хорошим или плохим, то есть в нём есть множество составляющих, и чтобы разобраться в предмете, нужно его дифференцировать, вычленить самые разные его аспекты. Масонство – сложное явление и во времени, и в пространстве. Есть учение, которое является основой ордена Мартинистов, одно из направлений масонства, а есть масонство политическое, есть множество масонских лож, Римский клуб и так далее. Да, это всё относится к масонству, но это чисто политические структуры, не относящиеся к теме русского масонства XVIII века. – То есть это другие масоны? – Конечно, другие, это совершенно разные понятия. Что общего может быть у современного банкира-миллиардера Сороса и тех же самых Хераскова, Сумарокова, Карамзина? Бросаются с кулаками не читая – В одной из глав своей книги вы пишете, что «Пушкин постепенно стёрся». И сравниваете поздние произведения с копией, сделанной с копии. Не было страшно ниспровергать литературные идеалы? – У меня вообще всегда существовало своё собственное отношение не только к Пушкину, но и к любому общеизвестному автору. Мне не нравится, когда из живого образа мыслителя, из живого человека создают памятник, которому можно только кланяться. Или какую-то глянцевую, зализанную фигуру, за которой невозможно увидеть настоящую живую душу того же самого Пушкина. Для того, чтобы оживить этот образ, чтобы он заиграл, я, например, разбираю его стороны. Понятно, что Пушкин – очень сложная фигура, а каждый выдающийся человек состоит не из одних светлых сторон. У него всегда есть и теневые стороны, и я разбираю их все. Мне вообще близок этот поэт с самого раннего детства. Как любой русский человек, я воспитывался на стихах и сказках Пушкина. Я рассматриваю скандальную поэму Пушкина «Гавриилиада» именно с позиции его жизненного опыта. – Такой подход чреват обильной критикой… – Столкновения возникают не потому, что кто-то кого-то не понимает, а потому, что человек изначально стоит на определённой позиции и не хочет с неё сдвигаться. Например, есть так называемая академическая наука. Для них Пушкин – это просто памятник. А ты даёшь раскладку, которая не соответствует чьим-то представлениям. Он не будет в это вникать, это вызывает у него просто какие-то приступы злости, он просто может броситься на тебя с кулаками. – Вот и триллер проявился! – К счастью, в основном баталии протекают в интернет-пространстве. Там полегче, на тебя не бросаются физически с кулаками, но стремятся вылить кучу грязи. Я стараюсь не вступать с такими людьми в перепалку. Возвращаясь к «Гавриилиаде»: есть мнение, что это юношеская поэма Пушкина. На самом деле это не так, ему было уже тогда хорошо за 20 лет. То есть это написано уже после «Руслана и Людмилы». Дело в том, что Пушкин изначально воспитан на европейской поэзии. И отношение к каким-то сакральным моментам христианской религии у него было такое же, как, например, к греческой античной мифологии. Ведь его любимым поэтом был Эварист Парни, и тот же Вольтер был в числе любимцев молодого Пушкина. У Парни есть поэма «Война старых и новых богов», вот она, действительно, весьма антихристианская. И та же самая «Гавриилиада» – это некий парафраз, частный момент большой поэмы Парни. Пушкин – он же балагур, шутник… Он в те времена, может быть, не чувствовал такого момента, что есть сакральные вещи, которые лучше не трогать в таком ключе, нельзя смеяться, шутить над этим. – То есть он не воспринял это как кощунство? – Нет. Вот вспомните, например, «Мастера и Маргариту» Булгакова. Кот Бегемот – кто это такой? Когда герои в финале превращаются в тех, кто они есть, и летят эти тёмные рыцари, становится ясно, что один из них очень любил шутить над такими вещами, над которыми нельзя шутить. И теперь он расплачивается за это в таком вот образе. И Пушкин тогда называл себя атеистом, точнее афеистом, по молодости лет, но со временем он, конечно, менялся. В присутствии императора Николая I он признал, что, да, это его авторство, но раскаялся в том, что написал эту поэму. Есть такая версия. Нынешняя критика в основном заказная – У нас разговор о серьёзной литературе, но есть мнение, что якобы читатель любит что-то лёгкое, что можно проглотить на ходу. По вашим наблюдениям, насколько это верно? – Литература, по моему мнению, есть и всегда была разноуровневой. Есть высокоинтеллектуальная, а есть жанровая, предназначенная, скорее, для развлечения: детектив, женский роман, фэнтези, фантастика и так далее. Художественный уровень может быть самым разным. В жанровой литературе есть вещи очень высокого качества, а есть дешёвые поделки. А уж какая будет потребляться литература – высококачественная или низкопробная, – зависит от восприятия и уровня самого читателя, от того, насколько у него развиты эстетические потребности. Низкопробная ведь тоже всегда была ходовой, потому что немало людей, которым эстетические изыски совсем не нужны, а нужно что-то побрутальнее, попримитивнее. Я уже не говорю о литературе для девиантных личностей. Сейчас законы России запрещают печатать такие книги. Но запретами невозможно ничего изменить. – Но литературный фон всегда могла изменить критика. Во времена Пушкина она играла огромную роль в общественной жизни. Сейчас критик – редкий зверь. Какова его роль, ответственность? – Сейчас вообще и литература, и литературная критика находятся в каком-то подвешенном, разобранном состоянии, потому что эпоха постмодернизма направлена на то, чтобы всё вообще отменить, все ориентиры, превратить всё в какое-то плавающее болото. Нынешняя критика в основном заказная. Есть какой-то литературный пул, который контролирует рынок, и в этой обойме есть ряд раскручиваемых авторов-проектов. И, естественно, критики как обслуживающий персонал. Но каждое действие рождает противодействие, и, к счастью, возникает независимая литературная критика. Если независимые критики читают и видят, что это чушь или подмена, для них становится жизненной позицией выразить своё мнение и показать: то, что вы нам втюхиваете, это не литература, это что-то другое, какие-то имитации. Такие критики появляются, но проблема всё же в том, что нынешняя литература вообще утратила какие-то ориентиры, размыты понятия, что действительно принадлежит настоящей литературе, а что таковой не является. И я вижу своё предназначение в том, чтобы разбираться во всём честно. – То есть главное качество, которое может спасти современную литературу, это честность – и с читателем, и автора с самим собой? – Да. Честность и восстановление истинных ориентиров. Поиск и восстановление. Беседовала Вероника ТУТЕНКО
