Охота на вредителей: как свердловчан готовили к «большому террору»

«Организаторы голода» и «воля иностранного концерна» Первым шагом к массовым репрессиям стали процессы над «вредителями» конца 1920-х годов, дорогу к которым, в свою очередь, расчистило знаменитое «шахтинское дело». Уже по одному из первых показательных процессов всесоюзного масштаба – о вредительстве в золото-платиновой промышленности – сроки получили свердловчане во главе с техническим директором «Уралплатины» Вячеславом Доменовым. Проекты по добыче драгметаллов в районе Нижнего Тагила были объявлены вредительскими: по версии следствия, инженеры нарочно продвигали неверные решения, чтобы разорить прииски и добиться их передачи в концессию иностранцам. Опыт «спецов», полученный на частных предприятиях дореволюционной России или за границей, служил прямым доказательством их связей с капиталистами. Следователи старались привязывать уральских «вредителей» к столичным: после фабрикации дела Промпартии тут же «разоблачили» две контрреволюционные группы свердловских инженеров. На скамье подсудимых оказались технические руководители Уралгортреста, Уралмаштреста, «Ураласбеста», «Уралугля», Гороблагодатского рудоуправления, главные инженеры Уралгипромеза и Уралмедьстроя, директор Унихима и другие видные специалисты. Как и в случае с «Уралплатиной», технические решения обвиняемых были объявлены вредительством и диверсиями, которые преследовали цель передачи предприятий западным акционерам. В 1930 году на областном слете директоров заводов родился термин «полувредители» – так называли всех, кто «не понимал суть вопроса о вредительстве». Зачастую политические мотивы приписывались банальным уголовным группировкам. Например, заведующий свердловским магазином № 12 Рябков, его помощник Перепелкин и продавец Пензин воровали муку и через посредников продавали ее на базаре. Со временем Рябков получил должность торгового инспектора и продвинул своих ставленников в несколько других магазинов – всего в схеме участвовали около полусотни жителей города. «Мука, украденная спекулянтами, превращалась в дома, любовниц, водку», – возмущался «Уральский рабочий». На процессе в 1932 году жулики были объявлены политическими преступниками, которые будто бы нарочно организовывали голод на Урале. Подчеркивалось, что Рябков до революции был «домовладельцем и торговцем», еще несколько членов группировки также имели сомнительное происхождение. В итоге все трое главарей были приговорены к расстрелу. Прямым предвестием массовых репрессий было дело о крупном пожаре в кузнечно-прессовом цехе Уралмашзавода, гремевшее в 1934 году. Следователи признали, что перед возгоранием сварщики работали возле временной стенки, наполненной опилками, а рядом лежали баллоны с кислородом и ацетиленом. Но списать пожар на банальную халатность было бы совсем не в духе времени, и целую группу инженеров объявили «исполнителями воли иностранного концерна». Помимо прямого поджога им вменяли «создание диспропорции между цехами», «вредительское проектирование отдельных цехов», «неправильную расстановку сил» и другие туманные обвинения. Идеологом группы был объявлен умерший к тому времени главный инженер Владимир Фидлер. Процессом дирижировал критик Леопольд Авербах – племянник Якова Свердлова, шурин наркома внутренних дел Генриха Ягоды и прототип булгаковского Берлиоза. К тому времени Авербах растерял влияние и находился в почетной ссылке в качестве первого секретаря Орджоникидзевского райкома. На заседании, по итогам которого пятерых фигурантов приговорили к расстрелу, он цитировал Чехова и Джека Лондона. Авербах сумел настолько возбудить толпу, что после приговора уралмашевцы разорили могилу Владимира Фидлера возле проходной завода и надругались над прахом бывшего начальника. «Лопотал, что к троцкистам попал случайно» Параллельно с поиском «вредителей» шла охота на внутрипартийную оппозицию – троцкистов и зиновьевцев. Особое внимание уделялось преподавателям вузов. «Идеологический контроль коммунистической партии над деятельностью педагогических учебных заведений становился тотальным. Это касалось даже оговорок при изложении преподавателями материала на занятиях, неудачно построенных фраз», – свидетельствует в книге «Екатеринбург репрессированный» доктор исторических наук Виктор Кириллов. Впрочем, «троцкистов и зиновьевцев» находили и на производствах, и в учреждениях. Отмыться от обвинений не могли даже те, кто не допускал публичной критики режима: типичными были формулировки наподобие «протаскивал троцкизм контрабандой» или «трусливым шепотком изрекала контрреволюционные лозунги». Свердловчанам, пытавшимся признать вину и каяться, могло стать только хуже. «Лопотал, что к троцкистам попал случайно, по молодости», – издевался «Уральский рабочий» над преподавателем технических курсов Голубевым. Заступавшимся за тех, кто попал под каток, грозило обвинение как минимум в «гнилом либерализме» и «двурушничестве», а то и в создании контрреволюционной группировки. Уже в 1935 году их находят на строительстве СУМЗа и в поселке Атиг. Так, председатель атигского завкома Звонарев «организовал сбор пожертвований для оказания помощи исключенному контрреволюционеру-троцкисту». А уже в следующем году даже сплетни о совместных застольях всерьез обсуждались на партсобраниях. «Прикрываясь 35-летним партийным стажем, путаясь и завираясь, Шпагин пытается изобразить свои встречи с Сысоевым как случайные события, не имеющие серьезного значения», – писала главная уральская газета о председателе обкома МОПРа Алексее Шпагине, который будет расстрелян через полтора года. «Оказывается, у Александрова с Пономаревым были самые дружеские отношения. Они часто встречались, собутыльничали. Александров умалчивает, какие разговоры он вел с троцкистом», – пересказывает журналист типичное заседание одного из свердловских райкомов. Все это подготовило уральцев к настоящей волне репрессий. В сентябре 1936 года под Нижним Тагилом арестовали первого замнаркома тяжелой промышленности СССР Георгия Пятакова, ставшего фигурантом «второго московского процесса». А уже через три месяца был арестован начальник Уралвагонстроя Лазарь Марьясин – с этого момента началась полномасштабная зачистка свердловской элиты. Как правило, обвинения во вредительстве и принадлежности к «троцкистско-зиновьевской шайке» шли уже нераздельно. Фото: ФедералПресс / Евгений Поторочин