Магический марксизм: как совхоз имени Ленина должен уничтожить капитализм?
* * *
Энди Мерифилд. Магический марксизм. Субверсивная политика и воображение. М: Ад Маргинем Пресс, 2021
Уже несколько десятилетий западные идеологи пугают мир «тоталитарным» государством, подавляющим общество. Противоположность этому — либо ни на что не претендующее неолиберальное государство, либо находящееся под народным контролем сильное социальное государство. Только вот на деле мы всё чаще сталкиваемся с иным, четвёртым вариантом.
Государством, не настолько эффективным, чтобы быть действительно «тоталитарным», но и не настолько бедным, чтобы считаться скромным «ночным сторожем». Народ принимает мало непосредственного участия в выработке властных решений, и демонстративно игнорируется в ключевых решениях, вроде повышения пенсионного возраста или спасения банков. Кажется, что государство становится каким-то очередным хозяйствующим субъектом, балансирующим свои и чужие бизнес-интересы, но скидывающим с себя социальные обязательства.
Пожалуй, по всему миру власть активно подавляет прямых политических оппонентов — репрессируя протестующих в Гонконге или выставляя сумасшедшими маргиналами сторонников Дональда Трампа. Но никто не будет тратить силы и ресурсы, чтобы отслеживать диссидентские разговоры на кухне (даже Китай с «социальным кредитом») или всерьёз устранять неформальные отношения — у недовольства должен быть выход; главное, чтобы не в политической организации. Народ уже повсеместно потерял доверие к властным институтам, но политиков это не особо волнует. Мобилизация масс — игра с огнём; лучше, чтобы политика оставалась скучной, «грязной» и полумёртвой.
В такой ситуации возникает новая опасность — отпадение общества от государства. Не революции, не репрессии; просто расцвет местных неформальных отношений, кумовства, обмена услугами, теневой экономики, вплоть до выживания через натуральное хозяйство. И действительно, к концу ХХ века по всему земному шару начался расцвет специфической самоорганизации. От торговых систем местного обмена (локальной замены денег) — до сквоттинга (незаконного занятия незанятой жилплощади); от тактического урбанизма (переоборудования улиц и площадей жителями города) — до самоуправления сельских общин на юге Мексики; от кооперативов типа Мондрагона — до производственных коммун; от домашних детских садов — до «домашнего» обучения. Где провести границу между похвальной инициативностью и регрессивной дезинтеграцией?
Перспективы такого автономизма отстаивает британский философ и радикальный географ Энди Мерифилд в книге «Магический марксизм. Субверсивная политика и воображение». Автор считает, что попытки оппозиционеров захватить власть в современном государстве бесперспективны: слишком сильны инструменты манипуляции в официальной политике, слишком рьяно будет отстаивать свои интересы капитал, слишком долго и рискованно (в плане авторитаризма или предательства партии) переделывать государственную машину под народные нужды. Вместо этого следует положиться на «живое творчество масс» — развивать новые формы сожительства и хозяйства где-то за пределами внимания государства. Реальная организация жизни на иных основаниях должна сильнее вдохновить народ и приблизить коммунизм, чем захват власти очередными левыми политиками.
Коммуны, пытавшиеся построить новый быт — явление далеко не новое; несколько волн коммунарства были даже в СССР. Марксизм, «оживлять» который берётся Мерифилд, также начинался с критики фаланстеров Фурье. К сожалению, автор не только не учитывает накопившуюся за столетия критику, но и живо иллюстрирует самые негативные автономистские черты.
Со времён заката республиканского Рима интеллигенция спасалась от мрачной реальности в пасторальной идиллии, мечтах о чистой сельской жизни. Мерифилд противопоставляет «скучный», духовно мёртвый, «роботизированный», лживый город — честному, реальному, чувственному натуральному хозяйству. Хотя автор много и остроумно пишет про стремление современного человека убежать от «работы» (раньше рабочие сражались за зарплаты и условия труда, сейчас — за досуг), коммунарам предлагается отнюдь не свободное время. Ведь тяжёлый физический труд (лучше, если с примитивными орудиями труда), от которого миллионы нищих крестьян когда-то бежали в город, — это гораздо лучше, чем бездушно стоять за станком или перебирать бумаги в офисе!
В Советском Союзе говорили, что при капитализме частное присвоение вступает в противоречие с общественным характером производства. Как отмечает Мерифилд, в век изобилия это приобретает совсем извращённые черты: дефицит приходится создавать искусственно (сокращая производственные мощности, налагая ограничения на копирование программного обеспечения и распространение знаний, и т. п.), цены поднимать, доступ — ограничивать. Неслучайно самыми доходными секторами сегодняшней экономики является те, что занимаются посредничеством: издательства научной литературы, банки или интернет-платформы!
Однако автор предлагает лечить мигрень отрубанием головы: спастись от частного присвоения отказом от общественного производства, да и всех накопленных обществом благ. Риторически это оправдывается через жупел «потребительства»: зачем нам нужны современные блага, если они убивают дух и простые человеческие отношения? Водопровод лишает нас наслаждения неспешной утренней прогулки до речки!
В целом же описание благ сельской жизни в книге звучит подозрительно… по-капиталистически. Экологически чистые продукты, разумное потребление, ремонт вместо выбрасывания — книга писалась где-то в 2010—2011 годах, так что, быть может, это ещё не было «мэйнстримом»? Впрочем, возможно иное объяснение. И сельские коммуны-кооперативы, и качественный ремесленный труд, и тема локальности («местный производитель») издавна были характерны для мелкой буржуазии (мелкого бизнеса), пытающейся избежать прямой конкуренции с крупным капиталом (типа продуктовых гипермаркетов). Сегодня целевой аудиторией «фермерских продуктов» является как раз более зажиточные средние слои, к которым очевидно относится Мерифилд — то преподающий в Лондоне, то отдыхающий на побережье Бразилии, то уезжающий во французскую деревеньку. Автор ожидаемо критикует ленинскую идею «авангарда» как авторитарную, но вскоре выдвигает новых политических лидеров — дауншифтеров из IT, офисных работников и интеллигенции, тех, «кто острее всех осознает отчуждение — свое и других»!
Важно отдавать себе отчёт, что условный «совхоз» Грудинина, работающий в рамках капиталистического рынка, — не то же самое, что массовое переселение в деревню и переход на бартерный обмен. Автор любит цитировать французских социалистов 1960-х и 1970-х годов, для которых были характерны маоистские симпатии. Сам Мао не только работал в крестьянской стране, но и испытывал влияние длинной китайской традиции недоверия к промышленности, что хорошо показали Аджемоглу и Робинсон. И всё равно, попытка Пол Пота применить «французский маоизм» в другой крестьянской стране, Камбодже, загнав немногих городских жителей обратно в село, дала крайне сомнительный результат.
В целом, проблема связи с окружающим миром — одна из ключевых для коммун. Если коммунары закрываются от творящейся вокруг «скверны», то обрекают себя на примитивное хозяйство, мало общего имеющего с коммунизмом, изобилием и наполненным творчеством свободным временем. Чаще всего, впрочем, коммуны сохраняют минимальные связи с обществом — по иронии, через рынок (зачастую сопровождающийся разборками с рэкетирами, договорами с местной администрацией, откатами поставщикам или скупщикам, и прочими прелестями реальной экономики). Доходы, извлекаемые из купли-продажи, регулярно становятся камнем преткновения и причиной распада сообществ строителей новой жизни. Если используется сторонний наёмный труд, то коммунары оказываются связаны с внешним миром через эксплуатацию! Не говоря уже о «тривиальных» проблемах, вроде искушений цивилизованной жизни или конфликтов с «обычными» гражданами. Комплекс подобных проблем даже у советских коммун 1960-х годов описан антропологом Дарьей Димке в книге «Незабываемое будущее».
Неслучайно Мерифилд воспевает авторитарные и манипуляторные методы, удерживающие (как показывает история — относительно недолго) единство в коммунах: квазирелигиозные ритуалы, песни, пляски, харизму и энергетику лидеров. Впрочем, здесь автор делает серьёзную ошибку. Он утверждает, что подобные воздействия на эмоции и «иррациональное» должны использоваться для политической пропаганды автономизма — якобы классический марксизм стал слишком научным, и потому не пользуется популярностью в массах. Исследования политического использования музыки, поэзии, символики и пр. показывают, что всё это скорее повышает сплочённость среди уже «обращённых», чем заметно расширяет ряды.
Интересно, впрочем, что автор одновременно и верит во всесилие «спектакля», буржуазной пропаганды, превращения человека в робота, — и рассуждает о том, как социалистическая поэзия, символика и примитивные ритуалы должны победить эту отточенную систему лжи. Мерифилд, обещающий переворот в марксизме, демонстрирует классический «левацкий» задор. Характерны и его герои: субкоманданте Маркос, Ги Дебор, постмодернисты вроде Жиля Делёза (мечтавшие о новых кочевниках, неуловимых городских и сельских партизанах, игнорирующих власть). Конечно, особое место в мире абсолютной слежки занимает сохранение анонимности и секретности — буржуазия должна бояться тех сил, которые она не понимает.
Развитие кооперативного и коммунарского движений ещё в начале ХХ века вдохновляли идеолога анархизма Петра Кропоткина. Но, в отличие от того же рабочего движения, автономисты так и не составили дееспособного политического субъекта. Да, условная Мондрагонская кооперативная корпорация уже много десятилетий служит примером успешной «альтернативной» организации. Наверняка она будет служить примером ещё не один десяток лет — без каких-либо иных перспектив (разве что на внутренний рост неравенства).
Мерифилд утверждает, что рано или поздно в условиях заката рабочих организаций и перехода общественных энергий в анархизм коммуны должны объединиться. Вокруг чего? В отличие от марксизма, якобы строящегося на отрицании капитализма, «магический» автономизм призывает к союзу вокруг продуктивной мечты. Мечты «об отказе» от капитализма!!! Короче говоря, автору так и не удаётся найти объединяющую множество разнородных организаций позитивную идею. Мерифилд утверждает, что союз на основе повседневной жизни должен оказаться сильнее, чем союз рабочих на основе труда — но с чего бы? Где эти мощные «бытовые» протестные движения, более сильные, чем профсоюзы и социалистические партии? Автор договаривается до того, что единение нужно искать в политике идентичности. Почему-то она не смогла преодолеть разобщённость на критикуемом Мерифилдом Всемирном социальном форуме!
В итоге, единение сводится к общему врагу — причём речь идёт даже не о какой-то федеративной организации (обсуждение которой действительно ведётся в среде крупных общественных движений и анархистов), а о случайно распространяющемся по сетям «чувстве гнева» и желании бунта. Мол, если капитал сумел заставить всех поверить в нереальный «спектакль» — почему автономисты не могут заставить всех поверить в бунт? Действительно, почему? Может, из-за наличия у капитала организации и господствующего места в общественном производстве?..
Автор призывает заменить скучный и тривиальный марксистский анализ действительности, при этом непонятный (несмотря на тривиальность?) рядовым гражданам, на нечто более популистское. А именно — на новый (т. е. хорошо забытый старый) язык постмодернизма, деконструкции, сюрреалистской поэтики. Вынесенный в заголовок «магический» марксизм должен заменить материалистическую диалектику, которую автор вообще не понимает. В книге утверждается, что Маркс не выводит коммунизм из противоречий капитализма, а просто придумывает его из головы, из свободной игры фантазии!
Собственно, все обсуждения марксизма у Мерифилда — катастрофа (особо удивительная для ученика Дэвида Харви). В качестве невиданных современных добавлений к марксизму подаются идеи, предшествовавшие древнегреческой философии: мол, у человека есть не только животные инстинкты, но и сверхъестественное творческое начало — разум, дух. Капитализм приковывает нас к предметам и существующей реальности; магический марксизм же должен освободить в человеке дух, сам из себя порождающий новые открытия. И т. п. Общество, со всей его развитой сложностью, превозносимое Марксом как основа разума, творчества и носитель человеческой сущности — у автора оказывается препятствием (!!!) на пути «свободной реализации наших жизненных сил».
В общем, зачем нам воевать за возвращение контроля над цивилизацией, если она — лишь помеха на пути предвечного духа и звериной природы? Меньше спешки, меньше технологий, больше простого труда на свежем воздухе — в этом мудрость жизни, а не в погоне за прибылью! Хотя многие мыслители и экономисты приходят к тому, что капиталистическое понимание прибыли, эффективности, валового продукта — особенно в век финансов и авторских прав — мало что дают для улучшения уровня жизни большинства. Однако Мерифилд, оппонируя «устаревшему» марксизму, поворачивает этот аргумент в сторону древней философии, проповедовавшей скромную жизнь. В этом смысле отпадение от государства предстаёт благом именно потому, что многое при нём грозит потеряться. Все утраченные при замыкании в коммунах достижения общества объявляются «излишествами», «искушениями», «потребительством» и т. д.
Фантазия автора рисует интеллигентские дачи, экологичные мелкобуржуазные хозяйства и неуловимость мексиканских повстанцев. Почему-то современный прудонизм объявляется более непримиримым борцом с капитализмом, чем марксизм с идеей захвата и перестройки («отмирания») государственного аппарата, централизованной отменой частной собственности на средства производства и т. д. Да, пока что массовые движения усиливали централизованное государство — но в то же время и изменяли его функции. Сегодня на повестке стоит непосредственное участие граждан в управлении, более гибкая и прямая демократия. Самоорганизации требуется стать не мелкой и примитивной, а крупной и политизированной, чтобы принять вызов глобалистской эпохи. И, к счастью, негативный опыт аполитичных общин (commons), на который упорно закрывает глаза Мерифилд, подталкивает оставшихся активистов в нужную сторону.