24 июня 1824 года
"Я люблю его разговор, он занимателен и делен", - думал Пушкин. – "Так почему бы его не проводить?" Филипп Филиппович Вигель, чиновник по управлению Бессарабской областью, в тот день уезжал из Одессы в Кишинев. Но чтобы хорошо проводить, в России нужен третий – им и стал Христоф Самуил фон Том, австрийский генеральный консул в Одессе. Огромный рост и могучие плечи – чисто мадьяр – не мешали Христофу Самуилу быть изысканно любезным в обхождении; а если ему и было за восемьдесят, то за счет всплесков веселости он легко скидывал пару десятков лет – и многие из молодых искали его беседу. В один одесский маскарад фон Том нарядился огромной книгой, на которой сзади было написано "Том I-й", а в одесскую чуму 1811 года веселый Том первым нарушает жесткие эпидемиологические требования, открывая двери своего дома посетителям – лучше в Одессе умереть от чумы, нежели от скуки. Не от этого ли через шесть лет в болдинской тетради Председатель Вальсингам скажет - Зажжем огни, нальем бокалы, Утопим весело умы И, заварив пиры да балы, Восславим царствие Чумы… 24 июня 1824 года, в Иванов день, Том, Вигель и Пушкин отправляются в коляске австрийского консула на его хутор, расположенный в одной версте от станции Дольник, где Вигеля будет ждать экипаж для дальнейшей транспортировки. Загородный дом Тома был планово убыточным, но зато здесь можно было хотя бы на вечер расстаться со знойным назойливым городом и весело утопить умы в уютной компании. Если главное в загородном доме сохранять в комнатах теплоту зимой и свежесть летом, то хозяин в главном преуспел. Окна в тот июньский день были везде открыты, но снаружи завешаны длинными маркизами, которые регулярно поливались студеной, колодезной водой. В дело устойчивой прохлады вносили посильный вклад мраморный пол и кадки со льдом, стоявшие в четырех углах гостиной. А окончательно топила ум резеда, распространявшая свой настойчивый ароматный запах. Была жара, жара плыла, у Тома было это. Пушкин, хоть и без пятнадцати эфиоп, знойному лету предпочитал ветряную осень – а значит, зноя сторонился. А тут – от невыносимой уличной духоты четыре шага до умиротворяющей свежести с привкусом резеды, - это Том здорово придумал! Все трое развалились на диванах: они победили беспощадное полуденное солнце. Победу обмывали красным венгерским – Пушкин пил такое совсем недавно, когда был отправлен темными силами в лице Михаила Семеновича Воронцова на борьбу с саранчой. Граф Воронцов не знал, как избавиться от новой литературной достопримечательности Одессы, свалившейся ему на голову – сам разрешил, когда Пушкин попросился из Кишинева в Одессу, сам и расхлебывал. Не то, чтобы к нему из-за юркого Пушкина охладела жена, Елизавета Ксаверьевна, (там было и кроме Пушкина - из-за кого охладеть), Фото предоставлено Сергеем Суриным хотя сам поэт и считал, что граф взревновал и, в отличие от Отелло, по природе был ревнив, - в качестве доказательства своей правоты Пушкин всегда смотрел на перстень, подаренный ему Елизаветой Ксаверьевной перед отъездом в Михайловское... Похоже на то, что охладел император – а это такая прохлада, что страшней любого беспримерного зноя и равнодушия жены. Фото предоставлено Сергеем Суриным Имевший глаза давно увидел, что генеральная линия в империи резко поменяла направление - император дал добро на жесткость. И гайки пошли закручиваться: - Михаил Магницкий предложил торжественно разрушить здание Казанского университета – дайте кувалду покрепче – во искоренение вольнодумства; - жестко подавлен бунт в Семеновском полку (Александр вспомнил, что гвардия - это главный специалист по дворцовым переворотам); - Дмитрий Рунич с переходящей (эстафетной) кувалдой берется за Петербургский университет и мастерски выбивает из него 12 профессоров (среди уволенных два пушкинских учителя – Александр Куницын и Александр Галич); - за лучшую шутку в истории России сослан в Симбирскую губернию Александр Лабзин; - ну а в Царскосельском лицее сначала сломали перегородки между одиночными комнатами (через такую перегородку Пушкин переговаривался по ночам с другом бесценным Пущиным), и теперь лицеисты стали жить по двое в комнате, лишившись права на частную жизнь, - а затем на место уволенного Егора Энгельгардта в Лицей приходит новый директор - кадровый военный, генерал-майор Федор Гольтгоер, не любивший читать, но неплохо знавший арифметику… Что ж – на каждое вольнодумие найдется свой генерал-майор. Первая российская (Александровская) оттепель благополучно сходила на нет. А тут вольнодумный, дерзкий Пушкин просится к Воронцову в Одессу, и Воронцов разрешает. Не попахивает ли это заговором? И ведь именно сейчас генерал-лейтенант Воронцов по несколько раз в день после еды мечтал стать полным генералом (генералом от инфантерии)… А тут Пушкин. Воронцов придумал: для начала надо направить поэта в города Херсон и Елисаветград (ныне украинский город Крапивницкий) для сбора сведений о саранче. Пушкин должен был подготовить доклад о её передвижении, о количестве и мерах, которые принимаются по её уничтожению. Посчитай-ка саранчу, поэт. Фото предоставлено Сергеем Суриным В конце концов, должен же Пушкин как-то отрабатывать зарплату в 700 рублей в год, которую регулярно получал. Забирая деньги, люди должны что-то делать в ответ... Возмущению Пушкина был предел – оно закончилось, когда Александру Сергеевичу выписали 400 рублей командировочных на неделю. 400 рублей - это заработная плата чиновника X класса (без премий и взяток) за шесть с половиной месяцев. На наши деньги это где-то полмиллиона. Вы бы хотели за полмиллиона в течение недели посчитать саранчу? Лично я бы не отказался. Думаю, очередь из желающих выстроилась бы внушительная. А в итоговом отчете можно, в принципе, написать любое число – только достаточно большое. 95 632 184 или 2 438 733 298 - поди проверь. То есть, можно было бы и не напрягаться подсчетом – не считал же Александр Македонский сколько воинов у противника в битве при Гавгамелах (чем больше число врага, тем приятнее будет победа). Вполне возможно, что и Пушкин перепись бессарабской саранчи не проводил – ведь свой день рождения, а в этот день он уже должен был ходить в жару по полям со счетами, Александр Сергеевич отмечал венгерским вином (тем же, что подали у фон Тома) в имении Льва Леонтьевича Добровольского в 20 верстах от Елисаветграда. Пушкин удачно проезжал по направлению к саранче мимо этого имения, где местное общество бурно отмечало именины сестры хозяина, - поэта узнали, скрутили и посадили за стол – наливали, кормили и стихи заставляли читать. Возможно, сидящие за тем столом одними из первых во Вселенной услышали про дядю самых честных правил, да еще и в исполнении автора, - иногда мы не знаем, как нам на самом деле повезло. Пушкину при этом было совсем неплохо – сытый, пьяный, обласканный вниманием и поклонением, - это не бездуховную саранчу под палящим солнцем учитывать… Неизвестно - доехал ли в итоге Пушкин до полей и деревень, занятых саранчой. Может, так и не увидел, как проклятая саранча забиралась в жилые дома – представьте: вы входите в свой дом, а на полу по щиколотку голодной прожорливой саранчи! Не узнал поэт (судя по отчету) - что крестьяне на рассвете выходили в степь и ситами собирали неприятную живность с травы в мешки, поле чего кидали их под копыта лошадей. Позже генеральная стратегия уничтожения саранчи изменилась (в соответствии с изменением генеральной линией внутренней политики): сверху пришло указание ликвидировать саранчу при помощи специальных давилок из досок, прикрепленных к лошадиной упряжке… Как бы там ни было, по возвращению в Одессу Пушкин пишет свой бессмертный отчет в стихах. Что называется – лучше на этом языке по теме просто не скажешь: Саранча: 23 мая – Летела, летела; 24 мая – И села; 25 мая – Сидела, сидела; 26 мая – Всё съела; 27 мая – И вновь улетела. Коллежский секретарь Александр Пушкин. Фото предоставлено Сергеем Суриным Воронцов был в гневе, и гнев его был слышен по всей Бессарабии. Еще раз осознал граф, что Пушкин – это сплошная угроза. Он стабильно опасен. Но ответка поэта на графский гнев была еще страшней. Через 11 лет в рассказе Проспера Мериме, который одним из первых переводил Пушкина на французский, на статуе Венеры Илльской будет написано: "Берегись любящей". Пушкин мог бы сделать себе татуировку "Берегись ненавидящего" - одна из самых злых, несправедливых и остроумных пушкинских эпиграмм адресована именно графу Воронцову. Полу-милорд, полу-купец, Полу-мудрец, полу-невежда, Полу-подлец, но есть надежда, Что будет полным наконец. Жена Воронцова, Елизавета Ксаверьевна, готовилась стать матерью, а Воронцов, напомню, готовился стать полным генералом. А на сыне их, Семёне Михайловиче (нам знакомо это имя-отчество по храброму кавалеристу следующего столетия), который как раз в это время и родился, пресечется род Воронцовых – детей у Семёна не будет. Многое забылось о графе Воронцове, а эпиграмма – на слуху. Забылось, например, что в 1812 году генерал-майор Михаил Воронцов, приехав в свой дом в пылающей Москве, увидел, что 200 его подвод были нагружены имуществом, и вместо того, чтобы скорее спасать свое кровное – граф велит разгружать всё обратно, и разместит на телегах раненных солдат и офицеров своей дивизии. В итоге из Москвы вывезли 300 солдат и около 50 офицеров – все они были отправлены в его имение Андреевское. Да, а имущество сгорело или было разграблено. Забылось, что в 1818 году Воронцов возглавлял русский оккупационный корпус во Франции и перед возвращением на родину оплатил из ЛИЧНЫХ средств все местные долги его офицеров: пили и ели богатыри-победители во Франции по сложившейся традиции в долг, попробуй тогда не налей русскому гусару в ресторане шампанского… долгов набралось на полтора миллиона – при переводе на наши деньги получается два миллиарда сегодняшних рублей! ДВА МИЛЛИАРДА! Их граф Воронцов (полу-подлец) оплачивает, продав огромное имение Круглое, оставленное ему в завещании… Интересно, сколько нынешних генералов российского генерального штаба смогли бы пожертвовать личным семейным имуществом ради раненых и оплатить, продав свою собственную дачу, долги подчиненных? Но вернемся в хижину дяди Тома – где Христоф Самуил фон Том, австрийский генеральный консул в Одессе, и Александр Пушкин провожали Филиппа Вигеля, пережидая беспрецедентный полуденный зной. Пушкин был на 13 лет моложе Вигеля, а Вигель – на 40 с лишним лет моложе фон Тома, но это не мешало им хорошо сидеть (на диванах) – беседовать, каламбурить, хохотать. Веселому утопанию ума все возрасты покорны… Жара начала спадать – и Вигель, человек традиционных общественных взглядов и нетрадиционных личных отношений, простившись с провожавшими, поспешил на станцию к своему экипажу. В следующий раз Александр Сергеевич встретится с ним через три года в Москве. Youtube-канал "Лекции Сергея Сурина" . На канале можно ознакомиться с циклами лекций: "Царскосельский лицей – знакомый и неведомый" и "Грибоедов: практика срединного пути". Готовится цикл "Михаил Лермонтов: повседневная практика роковых случайностей".
