«Не пахал — не мужик». Как малороссийская элита относилась к закрепощению крестьян
Чтобы сделать местные элиты Левобережья лояльными и сговорчивыми, любая центральная власть должна прислушаться к ним и понять их аргументацию, и, главное, снять все их страхи и опасения.
У Екатерины Великой это получилось, но не до конца. И причина тому — разное понимание слова «крестьянин» в Петербурге и Чернигове с Миргородом. Дедушки Гоголя и его персонажей — майора Ковалёва и Хлестакова с Акакием Акакиевичем — видели своих слуг неодинаково.
Благодаря исследованию днепропетровского профессора Татьяны Литвиновой «"Помещичья правда". Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII — первой половине XIХ века», а также Веры Панащенко и других ученых мы можем услышать голоса провинциальных гуманистов, которые желали, чтобы их поняли наверху.
Панские страхи
К началу екатерининского царствования казацкая старшина Малороссии прекрасно понимала, что там наверху не будут дальше мириться с её старыми порядками и привилегиями. Южная граница отодвигалась всё дальше в степь, и многие из уважаемых панов были готовы со своими полками отправиться на покорение черноморского побережья. Знали в Лубнах и Глухове и позицию государыни, однозначно уверенной в том, что никакие казачьи формирования внутри империи не нужны. Однако надежды если не разубедить Екатерину II, то хотя бы попросить учесть опасения, оставалась.
Ведь та автономия, которую всё ещё представляли гетман Кирилл Разумовский и его окружение, базировалась на принципах, заложенных за столетие до этого царём Алексеем Михайловичем. Среди них были не только льготы в налогообложении и особое местное самоуправление, но и запрет на продажу земли неместным помещикам и ввоз крепостных крестьян из великорусских губерний.
И то, и другое повсеместно нарушалось.
Русские, молдавские и греческие роды укоренялись в зоне гетманской ответственности посредством браков со старшинскими сёстрами и дочерьми, а крестьян завозили понемногу и якобы ненадолго.
Покупка людей была известна еще в первой половине XVIII века. Уже при ближайших наследниках Петра Великого землевладельцы приобретали крепостных, преимущественно дворовых, покупая их у великорусских помещиков или из обращенных в христианство малолетних пленных татар, калмыков.
«Во время Персидской войны, — замечал историк и черниговский помещик Александр Маркович, — в 1725 году дворяне покупали у Яицких казаков Татарчуков (так называли в Малороссии горские народы) за 7, 13 и 15 рублей».
Землевладельцы левобережных губерний прекрасно понимали, что если не оговорить заранее эту проблематику, то более богатые помещики с севера и востока начнут приобретать владения их соседей и завозить своих крестьян. Это грозило перевернуть сложившуюся систему трудовых отношений и ставило под угрозу скупки по дешёвке или изъятия за долги помещичьих владений (чтобы понять эти опасения современному читателю можно привести аналогию с массовым привлечением рабочей силы из республик Средней Азии). Такого развития событий малороссийская элита никак не хотела допустить.
С другой стороны, казацкая старшина опасалась реакции на изменения собственного статуса и статуса всего края со стороны собственных земледельцев. Последних в этих краях именовали не крестьянами, а «посполитыми», «мужиками» и просто «людьми».
«Весь способ малороссийским мужикам к свободному переходу пресечь»
Врач и географ Афанасий Шафонский в «Черниговского наместничества топографическом описании», составленном в 1786 году, сообщал:
«Мужики в Малой России до сего назывались посполитые люди. Польское слово посполитый значит вообще общенародный. <…> Под названием Речи Посполитой Польской разумеется все благородное общество. Человек посполитый значит особенно простолюдина, или простонародного, то есть земледельца, владению какому принадлежащего.
Был в Малой России еще род посполитых людей, или мужиков, которые суседи, или подсуседки, назывались. К сему рода жителей принадлежали такие, которые, не имея своей земли и своего двора, по прежнему обыкновению от одного владельца к другому переходили и проживали в его особом дворе, за то некоторые в работе оказывали послушание.
Порядочные и достаточные владельцы определяли им пахотные и другие земли, делая их настоящими земледельцами и хозяевами, привязывали к неподвижной и основательной жизни, и тогда уже они назывались грунтовые мужики».
Малороссийские помещики видели, что в соседних губерниях в елизаветинские времена появился рынок торговли крепостными, очень напоминающий работорговлю в Османской империи или чернокожими в заокеанских колониях Англии, Франции и Португалии.
Конечно же, представители казацкой старшины были отнюдь не против того, чтобы прикрепить к земле мужика, но делать это надо тактичнее и хитрее, чтобы у него не возникало ассоциаций с турецкими галерами и гаремами, а также с предками афроамериканцев.
И об этом они несколько раз просигналили наверх.
В первый раз это случилось в сентябре 1763 г. в Глухове, когда К. Г. Разумовский созвал старшинскую раду. Она после долгих дискуссий приняла документ, получивший название «Прошение малороссийского шляхетсва и старшин вместе с гетманом про возобновление разных старинных прав Малороссии».
В п. 18 «О переходе с место на место и невписывании в казаки малороссийских мужиков» старшина требовала неукоснительного поддержания этого веками существовавшего запрета, «а ежели не возвратятся, то чтоб было повелено их, яко на великороссийских землях поселившихся, укрепить так, как великороссийских крестьян, и тем весь способ малороссийским мужикам к свободному переходу пресечь…».
То есть прикрепить и владеть можно, но при этом именовать иначе.
Григорий Полетика: «Мужики наши приобрели самоволия»
Анализ списков присутствующих в Глухове представителей, проведенный харьковским профессором Дмитрием Миллером дал возможность утверждать, что участники «если не все, то большинство, — были люди интеллигентные. Полковники и полковая старшина пеклись в то время почти исключительно из лиц штудированных; о бунчуковых товарищах, этом в своем роде «знатном» малороссийском дворянстве, уже и говорить нечего, даже сотники — и те были выбраны из числа «надежнейших», то есть таких, которые имели достаточное понятие о силе и важности прав малороссийских».
На этой Раде выступил Григорий Андреевич Полетика, ставший благодаря браку с дочерью отставного генерального судьи Ивана Гамалеи одним из крупнейших землевладельцев Малороссии. Там он говорил о пользе просвещения и необходимости учитывать мнение не только старшины, но также мещан, казаков и даже мужиков. Однако в крестьянском вопросе он был не так либерален.
«Мужики наши приобрели самоволия <…> свободно из места на место бродят <…> безвозбранно вписываются в казаки <…> бежат в Польшу, выходят на великороссийские земли, а от сего у нас умаляется земледелие, неисправно плотятся общенародные подати и прочие безчисленные происходят непорядки», — говорил Полетика на глуховской раде. Он прямо предлагал «просить о запрещении им свободного перехода».
Второй раз свою позицию малороссийская элита высказала уже после ликвидации гетманства во время работы Комиссии по составлению нового Уложения 1767-1774 годов.
Там Григорий Андреевич тоже выступал со своими предложениями, помогая многим семьям доказать права на дворянство, по словам Д. П. Миллера, «фактически «фабрикуя» документы Малявок, Рухлядок, Варявок, Синиц, Лобков, Лавриков, Шкляревичей и многих других».
В общем, пока шли дискуссии, Полетика не только писал труды по античной философии, но к 1780 году стал владельцем 2 685 крепостных. По мнению профессора Лазаревского и ряда других исследователей, тогда же он написал и первый труд, положивший начало украинской школы исторических фальсификаций — анонимную «Историю Русов».
Впрочем, под конец жизни Полетика по-христиански твердо придерживался данных крестьянам обещаний. В тексте его завещания от 20 ноября 1784 года сказано:
«Что ж касается до людей наших, бывших вольных, а ныне к нам в ревизию добровольно записавшихся, то об оных прошу и советую жене моей, чтоб она, кто из них пожелает отойти, дала им отпускные с тем, чтоб они записывались в ревизию, где пожелают, а из нашей выключены были, ибо таковое им от меня обещание дано и грешно будет не додержать им слова».
Василий Капнист: «Да исчезнет и название крестьянства»
Третий случай выражения настроений украинских помещиков приходится на 1801 год и связан с составлением коллективного «прошения», известного под названием «Записка господам Депутатам, избранным от Дворян Малороссийской Губернии, для принесения Его Императорскому Величеству, Александру Павловичу, всеподданнейшей благодарности за всемилостивейшее восстановление и утверждение Дворянской Грамоты во всей ея силе, и о нуждах, от всех Поветов изъясненных и в общем собрании к уважению принятых», или для краткости «Записка 1801 года о нуждах малороссийского дворянства».
Тут уж инициатором был знаменитый литератор Василий Капнист.
В письме к кн. А. Н. Голицыну от 4 марта 1817 года он выражал «чистосердечно относящуюся к общественной пользе мысль» и искал поддержки министра народного просвещения. «Звание крестьянина, присвоенное общеполезнейшей части народа», было в глазах Капниста еще более унизительным, чем «раб», и заслуживало лишь того, чтобы его ликвидировать, так как именно с ним связана «память постыдного рабства нашего под игом неверных».
Подкрепляя свои убеждения упоминанием о последствиях ликвидации Екатериной II наименования «раб», Капнист аргументировал:
«Да исчезнет и название крестьянства, постыдное в нынешнем значении его для каждого правоверного и просвещенного россиянина. Оно ввелось во время порабощения отечества нашего татарами. Варвары сии признавали нас рабами своими и название христианин сделалось у них однозначительно с рабом. Так древле имя покоренных гуннами, аварами и другими народами славян, испорченное греческим произношением, составило у готфов и у франков название склава и эсклава, означающее раба. Память владычества татар погибла с шумом, а древнейший памятник господствования их над нами еще и поныне существует!»
Он предлагал: «Название[м] подданный можно весьма прилично и истинно заменить название крестьянина». Тут автор письма сделал примечание: «Сколь слово душа в сем случае неприлично, объяснять перед вами было бы еще неприличнее».
Однако потом к слову «крестьянин» привыкли.
Будущий министр юстиции УНР Дмитрий Маркович вспоминал (Киевская старина, 1893, апрель, стр. 53-54)., как где-то в 1858-1859 годах их дом посетил родной брат его отца, Афанасий Васильевич Маркович, с женой Марией Александровной (Марко Вовчок) и сыном Богдасем. Услышав то, как будущий автор воспоминаний в разговоре с Богдасем сказал: «Вон мужики едут, они украли лес и везут домой», Афанасий Васильевич довольно бурно отреагировал: «Мужики?! Кто тебя учил? Какие мужики? Такого слова нет, забудь его! Словом „мужик" люди ругаются. Не мужик, а крестьянин, селянин, земледелец, гречкосей. Помни и никогда не говори „мужики "- это ругательство, а ругаться грех».
С тех пор автор слово «мужик» употреблял исключительно как ругательство.
Так что, как говорится, стерпится — слюбится.
***