«Государство внимательно относится и к собственным деньгам, и к своим геополитическим интересам»

Глава Россотрудничества Любовь Глебова рассказала “Ъ” об изменении принципов работы Глава Россотрудничества Любовь Глебова рассказала корреспонденту “Ъ” Валерии Мишиной, насколько востребован сейчас в мире русский язык, как реализуется российская политика «мягкой силы» и расходуются средства, направленные на международное сотрудничество, а также об условиях, в которых работают российские культурные центры на Украине. — Любовь Николаевна, насколько сейчас востребовано изучение русского языка в мире? И как измеряется спрос? — На постсоветском пространстве русский язык оказался в неоднозначной ситуации. Если использовать такие показатели, как, например, присутствие его в национальных образовательных системах, то мы не можем сказать, что рост есть. 25 лет назад у нас появилось много новых государств, каждое из которых стало развивать свой государственный язык. Поэтому объем присутствия русского языка мне кажется абсолютно адекватным объективным тенденциям. Но нельзя сказать, что интерес к русскому языку падает, просто растет возможность изучать другие языки. Сегодня норма, что ребенок знает три-четыре там языка. Русский язык свой объем сохранил, но наряду с ним возникли китайский, испанский, хинди. При этом в государствах Содружества придают большое значение русскоязычной среде, хотят изучать русский язык, общаться на нем. Я бы сказала, что интерес к русскому языку определяется перспективами получения хорошего образования, экономическим и гуманитарным сотрудничеством, востребованностью кадров со знанием русского языка. И повышенный спрос на программы изучения русского языка и русскоговорящих специалистов мы видим в государствах АСЕАН, БРИКС, Европы, Африки и Северной Америки. Кроме того, мы знаем, что в интернете русский язык стал вторым по использованию после английского. На английском разговаривают в интернете потому, что это международный язык. И высокая позиция русского языка является показателем того, что он становится общим для разных групп, даже более удобным, чем английский (по данным на 2017 год, в 51,6% случаев в интернете используется английский язык. Русский на второй позиции с результатом 6,6%, за ним следует японский (5,6%)/.— “Ъ”). — Тем не менее сколько сейчас человек изучают русский язык в мире? — По оценкам разных экспертов, число людей, которые относят себя либо к русскоговорящими, изучают русские язык и культуру, хотят быть причастным к русскому языку или к русскому миру, доходит до 300 млн человек. Такие сообщества начинают проникать во все более и более дальние точки мира, носители русского языка в миграционных, глобальных процессах начинают передвигаться с большей скоростью. И второе, что важно. Наш бизнес, экономика, начинают далеко выходить за пределы наших административных границ. Проникая в другие страны, они несут за собой культуру, русский язык и потребность в знании русского языка. Потому что вместе с нашим бизнесом приходят рабочие места, возможность получить работу там, где для успешности нужно знание русского языка. — Какова сейчас ситуация с русскими школами за рубежом? — По нашим данным, количество учреждений, которые мы называем русскими школами, составляет от 3 тыс. до 6 тыс. Такой разброс в цифрах потому, что одни не идентифицируют себя как школа, а другие не имеют лицензии на ведение образовательной деятельности, так как в некоторых странах она не требуется. Но все они так или иначе связаны с понятием «русскость»: либо там преподают на русском языке, либо на языке страны, но по российским образовательным стандартам. И для того чтобы учителя владели навыками работы по этим методикам, им в России либо на местах, либо дистанционно организуют курсы повышения квалификации. Институт русского языка им. Пушкина, например, в последнее время создал огромное количество таких ресурсов. И их популярность — показатель того, что люди поняли: чтобы быть конкурентоспособным, нужно, чтобы у тебя было хорошее качество образования. Структура использования русского языка меняется. Мы привыкли к тому, что наша основная аудитория — это соотечественники, которые переехали в другую страну и говорят по-русски. Но их дети выросли в другой языковой среде, что не означает, что у них нет интереса к русскому языку. Для делового общения им требуется один язык, для официального — другой. А для общения в семье, для познания культурных традиций, носителями которых они являются, у них остается русский язык. — Вы говорите, что структура потребности в языке изменилась. Как это меняет принципы работы Россотрудничества? — Как раз мы сегодня пересматриваем вопросы организации поставки литературы. Раньше у нас в полном объеме выпускался и поставлялся один учебник — «Изучение русского языка как иностранного». Сейчас в рамках ФЦП «Русский язык», которая рассчитана на 2016–2020 годы, кардинально изменилась структура закупок книг. Мы заказываем учебные пособия, которых сегодня нет: платим деньги, чтобы они были разработаны, изданы и доставлены. Если посмотреть на структуру объявленных Россотрудничеством конкурсов, то будет превалировать разработка и издание новых пособий, методическая поддержка русских школ за рубежом. Это и предоставление доступа к российским электронным ресурсам, и разработка международных общеобразовательных программ. — Сколько средств на это пойдет? — Деньги предусмотрены в ФЦП «Русский язык». Мы являемся соисполнителями программы, основной заказчик — Минобрнауки России. Россотрудничеству на поддержку и продвижение русского языка за рубежом выделяется около 300 млн руб. в год. Сейчас меняется соотношение распределяемых средств на ближнее и дальнее зарубежье. В ближнее зарубежье мы начинаем вкладывать больше по объективным причинам. Например, в Киргизии сдают итоговую аттестацию на русском языке, в Таджикистане не хватает учителей, которые могут преподавать на русском. Поэтому на данный момент в ближнем зарубежье — там, где привыкли к тому, что за русский язык отвечает Россия,— есть потребность, чтобы наша страна помогала поддерживать всю инфраструктуру. Конечно, это не очень логичный процесс, но я считаю, что это наше конкурентное преимущество — это история, которая связывала нас много-много лет. И очень мало прошло времени, чтобы мы перестали этим пользоваться. — Если расходы перераспределяются между ближним зарубежьем и дальним зарубежьем, то дальнему зарубежью достается меньше финансовой поддержки? — Да. С другой стороны, смотря во что вкладываться. Раньше мы напрямую закупали литературу для центров допобразования, предоставляя им ее бесплатно. Сегодня вкладываем деньги, чтобы обучать людей организовывать образовательный процесс, правильно расходовать те деньги, которые им приносят потребители, и это уже самоокупаемая история. Мы не отдаем деньги безвозвратно: мы вкладываем их в знания тех людей, которые пополняют базу изучающих русский язык. — Тем не менее вы говорили, что и там, и там сумма может быть мизерной. На что не хватает? — Да на все, я сказала бы. Но с деньгами каждый сможет. При профицитных бюджетах всегда работа построена менее эффективно, чем при дефицитных. Нам, Россотрудничеству, несказанно повезло по сравнению с другими федеральными органами исполнительной власти, потому что у наших представительств есть право ведения внебюджетной деятельности. Мы можем получать доходы от той работы, которую мы можем организовать на местах: курсы русского языка, дополнительное образование, организация выставок, гуманитарные проекты для нашего бизнеса. Здесь я бы сказала, не то чтобы не хватает, но государство могло бы больше заказывать. Например, есть праздник 12 июня, и в его организацию можно вложить деньги без отдачи, безвозвратно. Это не услуга, а продвижение российской государственности, российского флага. В этой связи я очень надеюсь на то, что средства внутри бюджета РФ будут перераспределяться таким образом, что доходную часть мы будем направлять на поддержку инициативы людей на местах в оказании тех услуг, у которых есть конкретный платежеспособный потребитель. А государственные деньги направлять на то, что является прямым продвижением нашей страны, рассказом о ней. — Насколько я понимаю, это один из элементов политики «мягкой силы». — Конечно, хотела бы я посмотреть на того человека, который назовет это жесткой, силовой политикой. — Тем не менее несколько лет назад в Россотрудничестве говорили, что разрабатывается некий новый документ о концепции «мягкой силы». Появился ли он? — На любую деятельность в государстве есть обязательный основной документ, и директива по поводу гуманитарной работы за рубежом была всегда. Вопрос в другом: несколько лет назад мы заговорили о том, что необходимо вносить коррективы в соответствии с теми изменениями, которые происходят в мире. Ответ утвердительный: конечно, внесли. Но не обо всем можно прочитать на общедоступных ресурсах. Я считаю, что есть уже некие результаты этой работы. В прошлом году британское PR-агентство Portland, которое делает рейтинги стран по «мягкой силе», впервые за все время существования нашего государства определило Россию на 27 месте по объему и эффективности «мягкой силы». Никогда мы не рассматривались даже среди первых 50 стран, а тут сразу попали в топ-30. Причем я скажу, что мы поднялись с помощью двух основных показателей: по образованию и по социальным сетям. Мы начинаем получать результаты того, что поначалу вызывало негатив в обществе,— реформы в образовании. Многие изменения в российской образовательной системе — национальные проекты, изменения системы оплаты труда, государственная итоговая аттестация — привели к тому, что она стала адекватна уровню развития других национальных образовательных систем и даже далеко шагнула вперед. То есть это и есть одно из воплощений «мягкой силы», которая может эффективно работать за рубежом. — Тем не менее ситуация с Украиной, Крымом, Донбассом нанесла большой удар по рейтингам России. С позиции «мягкой силы» удастся ли, на ваш взгляд, поднять рейтинги? — В такой ситуации «мягкая сила» начинает работать по-другому. Например, в нашем центре в Киеве каждую субботу-воскресенье обязательно какой-нибудь «смельчак» против «москалей» что-нибудь да выкинет. Но есть другая сторона медали. В этих центрах увеличивается в несколько раз количество людей, которые приходят для того, чтобы отметить какую-то дату, пообщаться друг с другом, приводят детей для изучения русского языка. В условиях, когда люди устают от жестокости, отсутствия коммуникации, непростых межгосударственных отношений, а это особенно тяжело переживается между народами, отношения с которыми веками складывались по-семейному,— когда экономические санкции ограничивают экономические связи, как в песочных часах, увеличивается сила притяжения, интереса народов друг к другу. И в эти моменты очень важно предоставить людям возможность необходимого общения. Меня часто спрашивают: «В Киеве же небезопасно. Вы будете закрывать там культурный центр?» Нет, не будем. Пока будет хоть малейшая возможность, мы будем работать. Я верю в то, что на культурный центр никогда ни у кого не поднимется рука, кроме как просто у хулиганов. Ни один политик этого не сделает. Неприлично политику накладывать запрет на многовековые культурные связи. Безопасность — это важно, и мы вкладываем больше средств сегодня в охрану здания, но центр мы не закроем. — Сколько всего центров на Украине? — В Киеве и в Одессе. Они как функционировали, так и функционируют, и делают все то, что запланировано. Вот у нас проходят «Пушкинские чтения», и там в то же время проходят мероприятия, посвященные Пушкину. Ведется и системная работа (например, работают кружки для детей), ее ничто не ограничивает. Я бы добавила, что мы вынесли ряд мероприятий в Белоруссию и работаем там в трехстороннем формате, организуем совместные проекты в области искусства, науки, образования. — На Петербургском экономическом форуме вы назвали одним из самых сложных регионов для работы Прибалтику? Какие именно там проблемы? — Меня спрашивали, какие регионы я считаю самыми сложными. И это зависит, с какой точки зрения смотреть. Например, для меня очень сложный регион — это Сербия, потому что я не знаю, куда девать людей, которые хотят быть в нашем Русском доме. В Прибалтике другая сложность. У нас лишь с Литвой есть межправсоглашение, но там работает только наш представитель. Ни Латвия, ни Эстония не идут на рассмотрение вопросов об открытии культурных центров. В этом смысле там сложно: мы разговариваем с партнером, которому нужно объяснять очевидное. Если у людей есть потребность, то ты как начальник должен ее удовлетворять, а не делать ее исполнение невозможным. Возвращаясь к песочным часам: надо понимать, что когда власти что-то запрещают, то возникает большое количество разных общественных и профессиональных объединений, прямых связей между людьми, организациями, которые проявляют собственную инициативу, сами собирают людей на те же самые «Пушкинские чтения». — Есть ли планы по открытию новых представительств в других странах? — Конечно. В ближайших перспективах — открытие филиалов центров в Гюмри (Армениия), Гяндже (Азербайджан), Худжанте (Таджикистан). Недавно открыли второй центр в Киргизии в городе Оше (в Бишкеке работает давно), в прошлом году начал работать уже третий центр в Белоруссии — в Гомеле. Если говорить про дальнее зарубежье, то теперь есть представители Россотрудничества в Македонии и Иране. Ведется работа в Сингапуре, планируем там сделать Российский культурный центр в комплексе с православным храмом. В ЮАР партнеры рассматривают проект российско-южноафриканского межправсоглашения об организации информационно-культурных центров. Но мы рассматриваем эту ситуацию следующим образом. Открытие отдельных культурных центров — это традиция общественной дипломатии, 90-летие которой мы недавно отмечали. Сейчас возникает очень много прямых связей, которых не было раньше. Например, устанавливаются отношения между вузами, открываются различные образовательные центры, общие научные школы, кафедры, организуются международные летние лагеря. Поэтому тратить усилия на то, чтобы организовать еще один центр за государственный счет, нужно только в тех странах, где, например, у нас нет таких прямых связей, где сложно с точки зрения безопасности. Мы, безусловно, ставим своей задачей расширение сети культурных центров, но не считаем ее единственной. В этой связи для меня скорее показателем работы является создание так называемых контактных точек, например, в вузах. Люди, как правило, к самоорганизации относятся с большим доверием, чем к действиям, которые предложены «сверху». Конечно, не надо ломать традиции, которые дают результат. И мы, стремясь к разным форматам, ни в коем случае не отрицаем опыт работы прошлых лет. — Экс-госсекретарь США Джон Керри, выступая перед выпускниками Гарварда, пошутил, что сегодня, чтобы влиять на решения правительства США, необходимо изучать русский язык. Согласны ли вы, что конфронтация между Россией и Западом привела к росту спроса на изучение русского языка? — Шутка Керри лежит совершенно в другой области. Если отставить шутку Керри в сторону и посмотреть на реальность — есть ли сегодня основания в Америке изучать русский язык, то хочу сказать, что последствия миграционных процессов, широких связей в области экономики, особенно в области стратегических технологий, конечно же, расширяют поле потребности в русском языке. Поэтому, наверное, Керри и пошутил, но в каждой шутке есть доля шутки. — Входят ли в ваше портфолио задачи содействия тематике международного развития? США заявили, что планируют на 30% сократить свои расходы на гуманитарные цели. Планируется ли увеличить расходы России в этой области? — США не сокращают свои гуманитарные миссии по миру, а ограничивают вложения в международные, многосторонние форматы. Дональд Трамп как раз говорит: «Пусть и другие вкладываются так же, как и мы. Давайте посмотрим, если мы сейчас будем меньше вкладывать, будут ли жить все эти многосторонние форматы?» Как хозяин положения, как руководитель страны, который стремится оптимизировать бюджет, как успешный бизнесмен он имеет все основания, чтобы считать эту позицию нормальной. Будет ли это эффективным для геополитических целей Америки, это уже предмет рассмотрения через какое-то время, когда будет результат. И это только намерение. Думаю, что это была скорее попытка посмотреть на эффективность трат с точки зрения нужд своей страны. — Но если с той стороны что-то уменьшится, возможно ли, что Россия начнет вкладывать больше в такие форматы? — Участие в международных форматах я бы сравнивала не с тем, как участвуют в этом другие страны, а с точки зрения того, насколько Россия соблюдает пропорцию между участием в многосторонних и двусторонних форматах. ПРООН (Программа развития ООН.— “Ъ”) занимается разными гуманитарными проектами в области, например, образования. Они ведут два прекрасных проекта в Киргизии и Таджикистане по школьному питанию, но на русские деньги. Я спрашиваю таджиков: «Вы понимаете, что это на наши деньги?» Они говорят, что нет: тут же написано ПРООН, значит США. Как бы мы ни вели информационную разъяснительную работу, что это деньги России, это бессмысленно. Наши действия сейчас направлены на то, чтобы средства, которые мы вкладываем в двустороннее сотрудничество в сфере содействия международному развитию, были бы более заметны, чем те, которые мы вкладываем в многостороннее сотрудничество. — Может ли Россия примерно такой же шаг, как США, сделать и посмотреть, на что средства идут неэффективно? — А мы этим и занимаемся. В конце мая состоялось первое заседание комиссии, которую возглавляет первый вице-премьер РФ Игорь Иванович Шувалов. Рассматривались вопросы содействия международному развитию, эффективности трат, которые делает Россия. В международное развитие наша страна вкладывает достаточно много средств. Вопрос в том, что это делается через нашу финансовую систему, которая отличается от других. И как раз сейчас мы рассматриваем, сколько вкладывается в многосторонние форматы, сколько в двусторонние, что лучше работает напрямую, что — через опосредованные форматы. Государство внимательно относится и к собственным деньгам, и к своим геополитическим интересам, конечно же. И нынешние двусторонние форматы — это отношения с нашими соседями, нашими традиционными партнерами. — Тем не менее на что могут быть сокращены расходы, на ваш взгляд? — Я как представитель той сферы деятельности, где работают с людьми, никогда бы не сокращала деньги на гуманитарные проекты. Но надо отдавать себе отчет, что Россия, вкладывая средства в развитие, например, энергосистем Киргизии или другой страны ближнего зарубежья, дает возможность для экономического роста, появления рабочих мест, формирования социальной сферы. Я за то, чтобы всегда был баланс между деньгами, которые вкладываются в развитие с отсроченным результатом, и деньгами, которые сегодня работают на непосредственное восприятие нашей страны как доброго соседа. И я всегда призываю к тому, чтобы люди, занимаясь вложениями в то, что дает реальный практический финансовый результат, всегда бы задумывались, является ли этот результат единственным. Как только люди начинают задумываться, всегда ли только количеством денег измеряется итог их работы, начинаются подвижки в той сфере, за которую я отвечаю. И появляются такие истории, когда официально некое государство высказывает к нам претензии и формирует негатив, а люди из этой страны приезжают к нам, хотят у нас учиться, заводят друзей, партнеров и даже в интернете разговаривают на русском языке. Этими показателями не надо пренебрегать. — Сколько людей хотят учиться в России? — Мы второй год используем для принятия заявок на обучение в России специализированный интернет-ресурс. На сегодняшний день тех, кто подает заявки, в сотни раз больше, чем мы можем предоставить бюджетных мест (ежегодно правительство РФ выделяет 15 тыс. квот). Очень заметна динамика — становится больше людей, которые готовы платить за образование в России. Сегодня в нашей стране на коммерческой основе ежегодно обучается 260 тыс. студентов, тогда как два года назад их было 178 тыс. Беседовала Валерия Мишина