Татьяна Юмашева: папа никогда не жалел о ключевых решениях, даже сложных и непопулярных

1 февраля Борису Ельцину исполнилось бы 86 лет. Дочь первого президента России Татьяна Юмашева в интервью корреспонденту ТАСС Виктору Дятликовичу вспомнила ключевые события политической карьеры отца, рассказала, как они отражались на жизни их семьи, какое влияние на президента имели его советники и олигархи, и поставила точку в дискуссии вокруг "Ельцин Центра", спровоцированной критическими высказываниями Никиты Михалкова. — Как в этом году будет отмечаться день рождения вашего отца? — Основные мероприятия состоятся в "Ельцин Центре" в Екатеринбурге. Вход в музей в этот день будет традиционно бесплатным. Мы проведем специальные экскурсии, занятия в музее, а вечером в кинозале состоится встреча с замечательным режиссером Александром Сокуровым и просмотр его фильма "Пример интонации". Среди прочего будет и одно совершенно уникальное событие. Мама волнуется по этому поводу: она будет читать отрывки из своей будущей книги. Она вообще волнуется по поводу своих мемуаров, да и публичное чтение — это непросто, а для нее это будет первый подобный опыт. — Насколько откровенными получились мемуары? — Они откровенны настолько, насколько мама способна быть откровенной. Потому что, конечно, она воспитывалась в советское время и какие-то темы ей не очень комфортно обсуждать публично. Я помню, когда я читала первый вариант книги, я сказала: "Мама, ну расскажи, что ты чувствовала, когда вы первый раз поцеловались". Она очень твердо отреагировала, говорит: не собираюсь свои чувства выносить напоказ! Мама всегда очень сдержанна. Впрочем, рукопись все равно получилась интересной. Мы хотели издать ее к 85-летию мамы, это 14 марта, но боюсь, не успеем, и, скорее всего, она выйдет в конце марта. — К "Ельцин Центру" в последнее время было приковано повышенное внимание, и не сказать, что по самому приятному поводу — из-за критических высказываний Никиты Михалкова. Какие выводы вы для себя сделали по итогам всей этой истории, будет центр как-то корректировать свою деятельность? — Честно сказать, для себя я эту историю закрыла и не очень хочу к ней возвращаться. Вся она странная и какая-то кособокая. Никита Михалков, известный и талантливый режиссер, выступает и говорит, что ему по каким-то причинам музей не нравится. А в то же время есть много других не менее талантливых режиссеров, которые посетили музей Ельцина. Павел Лунгин, например, который является одним из авторов нашего музея, Андрей Смирнов, Павел Чухрай, Александр Сокуров… И этот список я могу еще продолжить. Им музей очень понравился. Почему вдруг мнение одного режиссера важнее мнения других? Я в любом случае рада, что вся эта бессмысленная дискуссия закончилась. Центр продолжает работать, как и работал. У нас обширная лекционно-просветительская деятельность, выставочные проекты, мастер-классы и, конечно, разные экскурсии в музее. 1 февраля мы открываем читальный зал архива. Там будут автоматизированные рабочие места с доступом к полумиллиону различных документов. Это очень важно для тех, кто пишет какие-то работы по истории, вообще изучает историю 90-х. И это будет еще один повод прийти в "Ельцин Центр". За первый год работы к нам только в музей пришли более 250 тысяч человек. Все они посмотрели экспозицию и окунулись в реальную жизнь 90-х. У них была возможность поразмышлять над историческими событиями, потому что мы, создавая экспозицию, старались не навязывать собственную точку зрения. Наоборот, мы рассказываем о фактах, знакомим со свидетельствами очевидцев, с документами, показываем артефакты того времени таким образом, чтобы посетитель сам почувствовал сложность реальной истории, составил о ней свое мнение. — Жизнь семьи большого политика всегда сильно связана с политическими событиями в жизни страны. Но насколько сильно? Все эти кризисы, важные решения — все это обсуждалось, скажем, за ужином? — Нет, конечно. Я долго жила отдельно от родителей. Когда училась в университете, а потом работала в КБ "Салют". Только когда папу перевели в Москву, я с маленьким сыном переехала к родителям и стала больше вовлечена в жизнь папы. Никакие рабочие вопросы дома мы не обсуждали. Дело в том, что папа приходил домой практически всегда выжатый как лимон, и приставать еще к нему с вопросами казалось бесчеловечным. Мы, наоборот, старались отвлечь его разговорами на какие-то семейные темы, говорили про детей, про домашние проблемы. Но было такое впечатление, что он слушал нас вполуха. Хотя, конечно, желание узнать, а что, как и почему, было очень сильное. Пытались иногда что-то спрашивать, но он говорил: "Слушайте, ну дайте мне спокойно поужинать, невозможно же, если у меня и дома будет то же самое…" Но редко, если сам хотел, что-то рассказывал, мы все очень интересовались политикой — смотрели передачи по телевидению, читали газеты и очень переживали за него и за все, что происходило в стране. — А семейный ужин для него — это было "святое"? Или он мог исчезать из семьи на несколько дней, жить на работе, особенно во время серьезных кризисов? — Папа всегда приезжал домой. И единственный раз, когда этого не случилось, это было во время путча в 1991 году. Мы тогда летом жили в Архангельском. Это были дачи руководства РСФСР. Рано утром раздался звонок, я взяла трубку, звонили из приемной, сказали: включайте телевизор, будите президента, там что-то происходит. Я побежала наверх, в спальню к папе с мамой, включила телевизор, а там "Лебединое озеро" и объявление дикторов про ГКЧП. Папа сразу сказал, что это переворот. Потом началась суматоха, пришли Бурбулис, Хасбулатов, Полторанин, Шахрай, еще кто-то из его соратников, составили обращение к гражданам России. Папа принял решение ехать в Белый дом, хотя мы уже знали, что по периметру Архангельского рассредоточилась группа "Альфа", но никаких действий они не предпринимали. Конечно, это был тяжелый момент — никто не знал, пропустят его или не пропустят, было непонятно, доедет он или не доедет. Может быть, мы вообще его видели в последний раз. Он надел бронежилет. Охрана прикручивала к автоматам синей изолентой вторые рожки, и выглядело это пугающе. Наши дети все притихли. Когда нам сообщили, что он доехал до Белого дома без препятствий, только тогда мы немного расслабились. Но я помню, когда мы поехали в Москву вслед за папой, мой сын, ему тогда было 10 лет, спросил: "А стрелять будут сразу в голову?" Представляете, какой была ситуация, если ребенок задавал такие вопросы. Мама с детьми тогда по настоянию охраны поехала не домой, а на квартиру одного их членов папиной службы безопасности: посчитали, что там маме будет безопасней. А мы с Леной, моей сестрой, и с мужем поехали на квартиру. Первую ночь мама там ночевала, а потом вернулась домой. Нас просили не выходить из квартиры, не подходить к окнам, потому что на улице стояли подозрительные машины. Папа все три дня был в Белом доме. — Если вернуться в 80-е, как на семье сказывалась политическая опала вашего отца после известного выступления на Пленуме ЦК в 1987 году? В некоторых книгах, написанных о тех событиях, утверждалось, что вы с трудом расставались с "номенклатурными благами", с которыми свыклись за долгие годы, а Борис Николаевич заставлял семью "демонстрировать аскетичную скромность юродивых: ходить в обычные магазины, посещать районную поликлинику". Сколько правды в этих словах? — Полный бред, конечно. До переезда папы в Москву я жила в коммуналке. К каким номенклатурным благам я могла привыкнуть? В 1986 году, когда папа стал кандидатом в члены политбюро ЦК КПСС, он стал жить на госдаче, где были повар и охрана. Мы там часто бывали, но за полтора года, мне кажется, привыкнуть к этому сложно. А мама вообще не любила эту казенную резиденцию, и, как только папа уезжал на работу, она приезжала домой. В квартире, без чужих людей, она чувствовала себя гораздо лучше. И так как в то время она уже была на пенсии, то чаще всего именно она ходила в магазины, и было много случаев, когда ее узнавали, — в своей книге она об этом рассказывает. У нас в семье всегда были близкие отношения. И в 87-м году, перед тем как написать письмо с просьбой об отставке, папа приглашал нас с мамой и сестрой по одной в свой кабинет, говорил, что вот он принял такое решение, что наша жизнь теперь изменится, что, скорее всего, его уволят и надо будет уехать из Москвы. Мы сказали, что поддерживаем его и примем любое решение. Тем более что мы видели, как папе тяжело работается в политбюро. Потому что он поверил Горбачеву, работал с ним в одной команде, очень серьезно воспринял призывы к перестройке, гласности. Но в какой-то момент понял, что сам Горбачев по большей части больше говорит, чем делает, и ему мешает делать то, что он считал нужным. Все это переполнило чашу его терпения. Он попросил встречу с Горбачевым, чтобы не выносить это на пленум. Но Горбачев от ответа уходил, от этого неприятного для него разговора, и тогда папа выступил на пленуме. И тут на него обрушился шквал критики, в том числе и со стороны бывших соратников, что его сильно потрясло. — 1991 год вместил в себя огромное количество событий, повлиявших и на судьбу страны, и на судьбу вашего отца. Можете ли вы сегодня вспомнить: глядя на то, как развиваются события, чувствовали ли вы, что этот год может стать каким-то особенным, переломным, что все закончится распадом СССР? — Нет, конечно. У меня, да и у всех, пожалуй, было ощущение, что СССР — это навечно. Да, конечно, все мы знали, что готовится новый союзный договор, что будет создан союз республик на новых принципах. Но то, что у страны нет ресурсов, что уже в тот момент СССР был практически обречен, это я, конечно, не понимала и не чувствовала. Папа искренне верил в новый союзный договор. И он сделал все возможное и невозможное, чтобы это соглашение состоялось. Я помню, как он пропадал в Ново-Огареве, много разговаривал с руководителями союзных республик и с Горбачевым, уговаривал, убеждал всех идти на какие-то компромиссы в вопросах разделения полномочий. И я не знаю ни одного человека в папином окружении, кто бы считал, что СССР может развалиться. Все тогда были настроены позитивно, и, собственно, подписание должно было состояться 20 августа. Но 19 августа случился путч. — Ваш отец за время политической карьеры принял много сложных, зачастую непопулярных решений. В том же 1991 году он, например, сделал ставку на "шоковую терапию", на команду Егора Гайдара. Наблюдая за ним, вы можете сказать, насколько просто давались ему такие решения? — Конечно, они давались ему тяжело. Мне кажется, в тот момент, когда они с Гайдаром только начинали реформы, они до конца не понимали, насколько эти реформы будут сложными, тяжелыми, как много времени они потребуют. Но то, что это правительство камикадзе, что на эти жизненно необходимые тогда реформы папа потратит свой политический ресурс, об этом и у папы, и у Гайдара было четкое понимание. Кстати, то, что папа выбрал именно Гайдара, для меня до сих пор удивительно. Потому что ментально ему ближе был бы какой-то другой человек, может быть, его возраста, более похожий на него, из его команды. Говорили о кандидатурах Полторанина и Рыжова, Силаева, который, собственно, и был тогда премьер-министром. Но когда Геннадий Бурбулис, который был госсекретарем, познакомил папу с Гайдаром, они долго разговаривали, и папа поверил, что Гайдар со своей командой сможет провести реформы, совершить, по сути, невероятное в той ситуации полной разрухи, в которой оказалась страна. — А не жалел он впоследствии о каких-то принятых решениях? Насколько вашему отцу была свойственна политическая рефлексия? Часто ли он в своих мыслях возвращался к важным событиям? Не только 1991 года, но и 1993 года, например? — Он никогда не жалел, что пригласил Гайдара, как бы тяжело не шли экономические реформы. Он понимал, что есть опасность: если этого не сделать, то Россия может развалиться на кусочки, как СССР. Он пропускал через сердце все переживания людей, все сложности, которые на них обрушились, но он понимал, что делать реформы необходимо. Поэтому о своих глобальных решениях он не сожалел никогда. — Даже в случаях, когда его решения прямо или косвенно приводили к гибели людей, как в 1993 году? — Давайте все-таки вспомним, что произошло в 1993 году. Люди помнят одну картину — Ельцин вывел на улицы танки и стрелял по парламенту. Почему он это сделал, уже никто не задумывается. А вот факты. Президент добивался тогда принятия новой конституции. Россия была уже новой страной и существовать в рамках старой советской конституции уже не могла. Прокоммунистический Съезд народных депутатов и Верховный Совет делали все, чтобы затормозить этот процесс, их действующая советская конституция вполне устраивала. А то, что работа исполнительной власти была практически парализована, их мало волновало. При том что в апреле того года, напомню, прошел референдум, на котором президент получил поддержку большинства населения страны, а Съезд народных депутатов нет. И тогда, кстати, многие папины советники говорили, что надо, опираясь на результаты референдума, распускать Съезд. Но папа пытался до последнего найти компромисс с депутатами, созвал конституционное совещание, пригласил туда всех лидеров парламента, партий, чтобы выработать проект новой конституции и затем вынести его на всероссийский референдум. Но в итоге Съезд отказался проводить референдум, на котором должна была быть принята новая конституция. И только после этого папа вынужден был подписать указ о роспуске Съезда и Верховного Совета и назначении новых выборов в парламент. В Белый дом завезли массу оружия, потом была, по сути, попытка вооруженного захвата власти, погибли люди. И только после этого была эта стрельба из танка по верхним этажам Белого дома, в этот момент там никто не погиб. Но в головах у людей нет этой истории и этих фактов, а есть только картинка, что демократ Ельцин стрелял по парламенту. — Вы говорите, что отец "пропускал через сердце" переживания людей. Но насколько он был в курсе того, что действительно происходит в стране: все эти невыплаты зарплат, пенсий, забастовки, нищета значительной части населения? — У папы не было никаких иллюзий по поводу того, что происходит в стране. Он не мог оказаться в информационном вакууме по двум причинам. Во-первых, вокруг него всегда были яркие, талантливые люди со своим мнением, которые не боялись говорить ему неприятные вещи, всегда отстаивали свою точку зрения. Он подбирал именно таких людей в свою команду. Мне кажется, ему нравилось работать с такими людьми, которые в каких-то вопросах профессиональнее, умнее его. И, во-вторых, средства массовой информации. Сводки СМИ он получал каждый день, внимательно читал их, и это было реальное зеркало того, что происходило в стране. Был жесткий анализ ситуации и довольно-таки жесткие оценки действий самого президента. Так что папа хорошо знал, что происходило в стране. —​ То есть, скажем, в 1996 году, накануне президентской кампании, он понимал, насколько он непопулярен в стране? — Да, и я это могу говорить с уверенностью, потому что мы это с ним обсуждали, и не раз. Папа не хотел идти на выборы, долго размышлял. Это решение далось ему чрезвычайно тяжело, он прекрасно понимал степень своей популярности, понимал, что будет непросто. Но опросы общественного мнения показывали, что, с одной стороны, Зюганов набирает силу, с другой — что только у Ельцина есть шансы его победить. Невозможно было допустить, чтобы победили коммунисты, чтобы страна вернулась в это искореженное прошлое, из которого мы все только что выбрались. И как бы папа ни хотел не избираться, он все-таки принял решение пойти на выборы. Что важно — был уверен в победе, несмотря на свой низкий рейтинг. — Но он находил объяснение такой своей непопулярности в то время? — Он понимал, что, проводя такие сложные, непопулярные реформы, даже при той потрясающей поддержке, которая была в начале этого пути, невозможно было не потратить этот ресурс. Да папа и не заботился о рейтинге, с каким он закончит президентский срок. Он заботился о том, какой оставит Россию после себя. —​ Президентская кампания 1996 года запомнилась еще и громким скандалом, который закончился, по сути, изгнанием из президентской команды Александра Коржакова и еще нескольких силовиков. События 1993 года тоже устроили, по сути, бывшие соратники вашего отца — Хасбулатов и Руцкой. Выходит, он не всегда был прав в выборе членов для своей команды? — Конечно, у папы были кадровые ошибки, которые он сам потом признавал. С тем же Коржаковым… Когда вы в опале, и бывший сотрудник КГБ приходит и говорит: "Я буду вас охранять" — и действительно плечом к плечу проходит с вами все эти годы, трудно ожидать от него какой-то подлости. За это время он стал для папы очень близким человеком. Наверное, власть для некоторых оказывается непосильным грузом, и они начинают личностно деформироваться. Мне кажется, с Коржаковым произошла такая же история. В какой-то момент он подумал, что он умнее президента… В какой-то период папа проводил с Коржаковым достаточно много времени. Он мог поехать с ним после работы на теннис, в баню, на охоту. Но я не могу сказать, что Коржаков оказывал на папу какое-то сильное влияние. Он, скорее, действовал за его спиной, пытался использовать свое положение в своих целях. — Одно из расхожих мнений в обществе, что "страной управляли олигархи". Борис Николаевич сам в "Записках президента" вспоминал, как министр безопасности Виктор Баранников пригласил его якобы на семейный ужин, и привел туда американского миллионера с сомнительной репутацией, который пытался лоббировать свои проекты. А фамилия Березовского стала и вовсе нарицательной. Как бы вы оценили степень его влияния, других так называемых олигархов на вашего отца? — Это один из мифов, который был выдуман, чтобы дискредитировать президента накануне выборов 2000 года. Противники президента, все, кто поддерживал тандем Лужкова — Примакова, каждый день использовали свои информационные ресурсы, чтобы президент выглядел так, будто он бесконечно болеет, не принимает никаких решений, за него их принимает его окружение. И одно из главных обвинений, про так называемую Семью с большой буквы, которая всех министров назначает и, если надо, снимает. Про Березовского, который будто бы в эту Семью входит и чуть ли не открывает двери президентского кабинета ногой. Все это было враньем. И меня связали с олигархами, будто бы по их указке я назначала министров. Когда я это слышу, я говорю: "Назовите мне хотя бы одного министра, которого я назначила?" В ответ — тишина… — Так много спрашиваю об окружении вашего отца еще и потому, что приходилось слышать мнение, что оно влияло даже на такие вопросы, как делать ему операцию на сердце в 1996 году или нет. Собственно, даже кардиолог Майкл Дебейки в одном из интервью говорил, что "в Кремле тогда сильно колебались, стоит ли Ельцину идти на операцию". Вот и возникает вопрос, неужели влияние окружения на Бориса Николаевича было настолько сильным, что могло убедить его, например, не проводить операцию? — На решение — делать или нет операцию — никакое окружение, какой-то условный "Кремль" никак не влияли. Папа все решал сам, опираясь только на мнение врачей. Он сильно не хотел делать операцию. Это сложная операция на открытом сердце с шансами, в общем-то, 50 на 50. И он многократно спрашивал врачей и американского кардиолога Дебейки, насколько необходимо ее делать. Мне кажется, его несильно волновало, сколько он проживет, его волновало качество жизни — он хотел жить и работать в полную силу. А с больным сердцем это было невозможно. И когда он это понял, он согласился на операцию. Это было его собственное решение, которое мы поддержали. Другое дело, что в вопросе, объявлять или не объявлять об этом стране, были споры. Папа не хотел этого делать, а команда из администрации, и я в том числе, убедили его, что надо об этом сказать. Это первый раз в нашей истории, когда президент, руководитель страны публично признается в проблеме со здоровьем. В СССР все это было тайной. Нам о состоянии здоровья генсеков сообщали, только когда они умирали, все было наглухо засекречено. Папе очень не хотелось выносить на публику свою болезнь, он вообще терпеть не мог обсуждать свои недомогания. Но тут согласился, что это сделать надо, и дал специальное интервью по этому поводу. Во время операции мы были в больнице и, конечно, безумно волновались. Нам предлагали пройти в комнату с монитором и смотреть, как все проходит. Но мы отказались, и так было тяжело… По монитору за операцией наблюдал Дебейки. Саму операцию делал Ренат Акчурин, талантливый российский хирург. И, когда папин врач пришел и сказал, что сердце "завелось", а значит, операция прошла хорошо, трудно передать, как мы были рады. — А вас, самого Бориса Николаевича не смущало, что вы, по сути, держали страну в неведении относительно тяжести болезни президента? "Крепкое рукопожатие", "работа с документами" стали не только крылатыми выражениями, но и, по сути, синонимами методов манипулирования информацией. — Я понимаю, что тогда это вызывало улыбку у журналистов и какие-то шуточки на эту тему, но, знаете, он ведь действительно работал с документами. Я-то видела, как это было. У него дома в спальне стоял письменный стол, и, если документ был срочный, не важно, какая у него была температура и как он себя чувствовал, он садился и работал. Он нередко просыпался в 5 утра и работал. У него каждый день были стопки документов, писем, указов, законов на подпись. Да, он делал это не в своем кабинете в Кремле, но делал. Даже болея, он проводил дома иногда по три-четыре встречи. А каждый раз говорить, что у президента высокая температура, заболело горло или сердечный приступ — это тоже неправильно, на мой взгляд. Главное, что в момент, когда президенту предстояла действительно серьезная операция, об этом было сказано публично. — 31 декабря 1999 года, решение президента о досрочной отставке. Чем этот день стал для вас? Освобождением, облегчением, разочарованием? — Это, конечно, был беспрецедентный случай, когда руководитель России добровольно уходит в отставку. Никто не мог поверить, что Ельцин уйдет. Вы помните, говорили, что он так любит власть, что будет чуть ли не всегда президентом и что-нибудь да придумает, чтобы остаться. Но для папы очень важно было соблюдать конституцию. Он никогда и мысли не допускал, что останется. Он был уверен, что доработает свой президентский срок и уйдет. А досрочной отставкой он вообще доказал, что никогда не цеплялся за власть. Она ему нужна была только для того, чтобы сделать страну лучше. Да, папа любил красивые жесты. Потому и решил выступить с заявлением 31 декабря 1999 года. Он сделал это специально, он хотел, чтобы в новый год, в новое тысячелетие страна вошла с новым лидером. — Вы сами когда узнали об этом решении отца? — Папа мне сказал за пару дней. Интересно, что накануне он записал традиционное новогоднее обращение к народу, а потом сказал телевизионной группе: "Что-то у меня голос хриплый, давайте перепишем 31-го". Телевизионщики против — как же так, нам же надо обращение на Камчатку и Дальний Восток уже днем показывать, мы не можем в таком цейтноте работать. А папа им: "Ничего-ничего, вы профессионалы, справитесь". И когда 31-го записали прощальную речь, тогда, я помню, кто-то из съемочной бригады заплакал. Всех попросили остаться в кабинете в Кремле, где проходила съемка, забрали телефоны, принесли им чай с бутербродами, и вся бригада там просидела до 12 часов дня, когда началось обращение президента к стране. А мама узнала об этом только утром 31 декабря. Папа надел пальто и уже на пороге сказал ей, что уходит в отставку. Она со слезами радости бросилась его обнимать. Это был, наверное, самый радостный, самый счастливый Новый год в нашей жизни. Мы собрались семьей и отмечали его, понимая, что началась абсолютно новая, нормальная семейная жизнь. Тот безумный груз, который давил все эти годы, исчез. И то, что страна уже не на папиных плечах, всем казалось невероятным счастьем. — И не могу не спросить вот о чем. Я для себя не нахожу объяснения, как из весьма консервативной партийной среды, которой он долгое время целиком соответствовал — раз сделал карьеру, — мог появиться другой Ельцин, начавший строить новую страну и новое общество. Когда и как произошла эта трансформация? — Для меня самой это тоже удивительно — как папа прошел эту личностную трансформацию вместе со страной. Меня особенно поражала такая деталь, как его отношение к свободе СМИ. Человек сделал карьеру в партийной системе, где все всегда заранее согласовывалось, прописывалось, визировалось и никогда ничего с оттенком сомнительности не публиковалось. Откуда тогда у него было такое абсолютно твердое убеждение, что свобода слова необходима обществу? При том что он сам страдал от этого, такие потоки несправедливых обвинений, грязи выливались на него. Мама ему часто говорила: давай подадим в суд, ну невозможно так… Он говорил: «Нет, мы должны терпеть, это болезни роста». А почему он поверил молодой команде реформаторов? Тоже удивительно. У него было какое-то чутье, интуиция на талантливых людей, которые вместе с ним вывели Россию из глубочайшего кризиса. Наверное, в нем природой были заложены жажда свободы, стремление к новому, страсть к победе, он и правда никогда не умел проигрывать. Он заражал своей энергией и своей волей не только всех, кто был рядом, но и всю страну. Именно поэтому ему удалось построить новую, свободную Россию.