Мы страна "хатаскрайняя". Что думают о прощении и примирении с Донбассом в Украине

Предыдущая публикация, в которой о своем отношении к примирению и прощению говорили жители Донбпсса, вызвала неоднозначную реакцию наших постоянных читателей. И мы все же решили продоолжить этот опрос, на этот раз спросив ровно о том же тех, кто находится по другую сторону баррикад. Только ответы, которые были получены, с одной стороны, предсказуемы, а с другой — циничны и ужасны, что, впрочем, тоже было предсказуемо. Но «не только лишь все», а почти все. В этот раз я опрашивала жителей Украины и донбассовцев-переселенцев, пять лет назад покинувших родные края. Есть в моей подборке и одиозный одессит Всеволод Непогодин, когда-то угрожавший мне на одном из московских вокзалов тюрьмой, есть и киевский поэт Евгения Бильченко, и два бывших дончанина, не пожелавших открывать свои фамилии, хотя слова, что они говорили, никоим образом не защищали Донбасс, а наоборот. Вопросы те же: простит ли Донбасс Украину, нужно ли это Украине, как скоро это произойдёт и есть ли смысл в прощении? Всеволод Непогодин, публицист (Одесса): «Выборы наглядно показали, что Украина — страна хатаскрайная. Рядового гражданина волнует только его личное благосостояние, город и регион проживания. Обычному одесситу плевать на Донбасс и его обитателей. Украинцы уяснили главное: под соусом Минских соглашений нам пытаются впихнуть Донбасс как украинский аналог Чечни, т.е. привилегированный регион, который будут содержать за счёт дотаций всех остальных областей. Естественно, нам это не надо — каждый хочет, чтобы денежные ресурсы оставались в его регионе, а не шли на восстановление Донбасса. Украинским гражданам важно, чтобы Донбасс не бил по их карманам, а кто кого простит, это совершенно неинтересно. Дайте мне доступ к ретрансляторам в Донецке и Луганске — через три месяца благодаря телевидению, радио, газетам и сайтам все сегодняшние жители ОРДЛО будут стоять на коленях возле контролируемых ВСУ КПП, каяться и слёзно проситься обратно в Украину. Любой вопрос покаяния — это сугубо вопрос информационных технологий». Евгения Бильченко, поэт, культуролог (Киев): «Я считаю, что Донбасс имеет полное моральное право не прощать Украину после всего, что она ему сделала. Более того, возвращаться в эту Украину Донбассу просто немыслимо. Не могу расписываться за всех людей, но, думаю, большинство не жаждет видеть Украину. Чтобы Донбасс её простил и подумал, как жить дальше, Украине нужно сделать 4 вещи: федерализация, полная амнистия ополчения, статус языка и массовый отказ от националистической русофобской риторики. Следующим шагом должна быть дефашизация и рассмотрение вопроса о том, кого не прощает Донбасс: всех рядовых украинцев или только режим и его пособников. И кто входит в число пособников режима: политики, журналисты, атошники, волонтеры АТО? Говорю прямо, ибо на себя скидку не делаю. По-хорошему нас не за что прощать. Но пока есть христианство, любое чудо возможно. Просто Украина должна полностью измениться. Утопия ли это? В ближайшие годы — да. Те, кто искренно хочет мира, работает на сроки, не совпадающие со сроками своей жизни. Я готова, и я говорю об этом украинцам каждый день: «Окститесь! Вы живёте в воображаемом мире. Вас таких там никто не хочет». Энрике Менендес, глава аналитического центра «Донбасский институт региональной политики», г. Киев: «Я думаю, что важно разделить процессы прощения, примирения и реинтеграции. Они, конечно, связаны между собой, но не так абсолютно, как это может показаться. Реинтеграция — это процесс, которому нет разумной альтернативы для нормализации жизни. Примирение — это внутренняя работа с теми ранами, которые мы (общество, оказавшееся по разные стороны баррикад) нанесли друг другу. Это опять же делается ради будущего, потому что нельзя вечно жить в ненависти. А вот прощение — это очень личное. Оно невозможно без восстановления справедливости. Решать, прощать или нет того, кто совершил преступление, — это весьма индивидуально. Всегда будут те, кто не готов простить никогда. Но их будет меньшинство по обе стороны. Война напрямую затронула десятки тысяч людей, но живут миллионы. И они не могут быть вечно заложниками этой ненависти. Лично я никогда не готов простить военные преступления, такие как убийства мирного населения. Их совершали с обеих сторон, так что это взаимный процесс. Я хочу справедливого расследования и наказания виновных. У примирения много исторических примеров. Это процесс, которым нужно очень мудро заниматься. Это должны быть большие государственные программы и помощь со стороны международных посредников. В нашем случае нас ждут целых три примирения: 1) внутри Донбасса, между людьми, которые из одного региона, но заняли разные позиции, 2) внутри Украины — образно между людьми с разными точками зрения и формально между Донбассом и остальной Украиной, 3) между Украиной и Россией. Это займёт много времени. Даже если представить, что мы все поймём, что реинтеграция — это лучший путь и всё грамотно и быстро будет сделано, всё равно примирение займёт ещё 10-15 лет. А прощение ещё больше. Это ведь очень личный вопрос». Дмитрий Филимонов (Киев): «Прощение — это то, что необходимо каждому живому человеку. Формальное «прости-прощаю» не имеет смысла, поскольку боль обиды, гнева, желания отмщения остаётся и продолжает уничтожать человека изнутри, забирая все его силы у созидающей энергии, и ввергает человека в деструктивные эмоции, поступки. Война — это зло, и не бывает войны во имя добра, а худой мир лучше хорошей войны. Прощение равно необходимо всем жителям некогда единой Украины. Я верю в персональную ответственность, наказание и прощение, а потому не просто ответить на поставленный вопрос по нескольким причинам. Во-первых, я не представляю Донбасс, как и не представляю Украину — я представляю только себя и несу ответственность только за свои поступки. Во-вторых, люди, рожденные на Донбассе, и жители всей Украины имеют разные точки зрения на происходящее, обвиняют в произошедшем кого угодно, но не себя и с пеной у рта готовы отстаивать политические решения «своих». В третьих, я считаю, что прощение — это чувство, доступное лишь человеку, а потому и формулировка «простит ли когда-нибудь Донбасс Украину» для меня звучит непонятно. Прощение равно необходимо всем жителям некогда единой Украины. Мне нравятся слова из Библии «Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших» (Мф. 6:14-15). Я верю, что худой мир на Донбассе возможен и скоро. Что касается прощения — не могу отвечать за других людей, лишь знаю, что прощение абсолютно необходимо каждому». Бывшие дончане — Как тебя подписывать?— спросила я у донбассовца-переселенца, с которым пять лет вместе училась в вузе. Он ответил, что фамилию писать не надо, так как занимает слишком высокий пост, комментарии надо согласовывать, согласился только на обезличенный вариант. Я ответила: «Хорошо, напишу, что ты бывший дончанин!» Он ответил даже немного с обидой: «Бывших дончан не бывает. Пиши, что я дончанин, который из-за войны уехал в другой город». Почти поверим ему. Алексей, дончанин, который из-за войны уехал в другой город: «Для того чтобы ответить на твой основной вопрос, надо прежде всего найти ответ на вопрос, кто или что Донбасс? Я тоже Донбасс. Другой наш одногруппник, который вынуждено уехал в Литву, тоже Донбасс. Лично для меня вообще вопрос о прощении не стоит как краеугольный. Для меня стоит вопрос о реинтеграции людей и территорий. В вопросе реинтеграции людей вопрос о прощении, как на личном уровне (прощаю кому-то), на обезличенном (прощаю чему-то, или что-то), и извинении (перед кем-то и за что-то) может подниматься. Но из опыта, который я получил, изучая гражданские конфликты (у нас не гражданский, а международный) в Северной Ирландии и Колумбии и находясь там, я понял, что механизмы реинтеграции людей сложны, но вполне реальны». Второй опрашиваемый тоже дончанин, который уехал в другой город, на его аватарке в одной известной социальной сети сине-жёлтый флаг и надпись о том, что он говорит спасибо защитникам Украины. Александр, дончанин, который из-за войны уехал в другой город: «Думаю, что нет. Я в детстве общался с другом брата, они переехали из Абхазии, когда началась война, прошло 25 лет, задал ему тот же вопрос, он сказал, что на его веку нет! Для этого надо несколько поколений, и это обоюдно. Примирения хочет только народ, который оттуда выехал и все, остальным ни холодно, ни жарко. Они нас не понимают. А смысл есть всегда, но для этого нужны мозги и желание, а не нажива и политическая карьера. У меня на Донбассе остались друзья и знакомые, с которыми я нормально общаюсь, единственное, что нас разделяет, это две границы и мучительный их переезд. Я бы с удовольствием на выходные возвращался к себе домой, но увы. Очень грязная информационная война разделяет нас, и многие, кто не может анализировать информацию, попадают в заложники и становятся управляемой контрреволюционно настроенной массой». От автора Каждый раз, когда я работаю над тем или иным материалом, я говорю себе, что самое главное — это и объективность сохранить, и не разжигать огонь войны, он и без меня достаточно адский. И я не разжигаю, нет, я просто констатирую. Месяц или более назад Вячеслав Ковтун бросил мне в лицо приблизительно следующее: «Бойся, Донбасс, не тех, кто жил и живёт вне войны в Украине, а тех, кто уехал из Донбасса. Это они будут мстить вам, оставшимся, жестоко и справедливо. За потерянные жизни, за исковерканные судьбы, за пролитые слёзы…» И я не могу с ним не согласиться. То и дело я натыкаюсь на аккаунты бывших дончан в социальных сетях, вижу, как они меняют исподтишка портреты, как переписывают имена, как Александры становятся Олександрами, а Алексеи Олексiями. Я вижу, как сложно им даются и новые должности, и новые пути, ведь в их паспортах клеймом горит место рождения — Донецк. И вспоминается мне рассказ Александра Легкова, уроженца Днепропетровска, который вот уже шестой год живёт в Донецке. Отец Александру рассказывал незадолго до смерти удивительную историю. Он хорошо помнил немецкую оккупацию. У них в селе было пять семей полицаев. За время войны они заметно поднялись, разбогатели. Полицаи разные были. Некоторые предупреждали людей, когда немцы готовили облавы или изымали скот. Один полицай был замешан в убийстве ребёнка. Когда немцы побежали, люди хотели сами расправиться с ним. Не успели. В те времена сталинская пропаганда гласила, что дети предателей в двенадцатом колене должны прочувствовать свою вину. Несмотря на это, когда в село пришла Красная армия, арестовали только мужиков. Семьи полицаев не трогали. Всем им вынесли стандартные приговоры — по 12 лет. Полицай, который был замешан в убийстве ребенка, отсидел больше 12 лет — в лагере ему за что-то ещё добавили. В селе считали, что домой он не вернётся. Вернулся! Из дома выходил редко. «Поколение тех, кто люто ненавидел этих упырей, после войны по большей части быстро вымерло, — вспоминает Легков, — а у детей войны той жгучей жажды мести уже не было. Они знали и помнили всё, но до вендетты не дотягивали. Так и умер полицай тихо в своем доме. Ещё помню, что в поздние советские времена люди говорили, что председателем богатейшего колхоза-миллионника, гремевшего на весь Советский Союз, стал потомок полицая. Наверное, жажда жизни у хищников первична по отношению к какой-то там нравственности и человечности…»