Неизвестный Маресьев: жизнь и подвиг

Во время Великой Отечественной войны ему ампутировали отмороженные ноги. Несмотря на инвалидность, пилот продолжил летать с протезами. Совершил 86 боевых вылетов. Сбил 11 самолетов врага: 4 до ранения и 7 - после. Маресьев - прототип героя произведения Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке».

ОБЫКНОВЕННЫЙ ГЕРОЙ

После школы райком комсомола решил направить Маресьева в Комсомольск-на-Амуре. Он возьми, да и заартачься. Ах так, возмутились функционеры в райкоме, тогда билет - на стол! Алексей и швырнул, куда указали, краснокожую книжицу еще только с двумя орденами. И тогда глубоко идейная мать заявила, что знать больше не знает такого сына-дурака. Пристыженный Лешка пошел в райком, извинился, а затем поехал на Всесоюзную стройку. Где и записался в местный аэроклуб.

В 1937 году Маресьева призвали в армию и отправили служить в 12 авиапогранотряд на острове Сахалин. Проявил он там себя достойно, за что и был зачислен в Читинскую школу военных пилотов. Через год школу перевели в Батайск, и она стала авиационным училищем имени С.М. Кирова. Где, после окончания, его, младшего лейтенанта, оставили в качестве инструктора. В этой должности он и встретил войну.

Написал несколько рапортов с просьбой отправить на фронт. В августе 1941 года был зачислен в 296-й истребительный авиаполк Юго-Западного фронта. Первый боевой вылет совершил 23 августа под Кривым Рогом. На следующий год полк перебросили на Северо-Западный фронт. К тому моменту Маресьев уже сбил 4 немецких самолета.

А 4 апреля 1942 года в районе так называемого «Демянского котла» во время операции по прикрытию бомбардировщиков его подбил немец. Тяжело раненный Алексей вынужден был сесть на территории, занятой врагом. Восемнадцать суток на покалеченных ногах, ползком он пробирался к линии фронта, питаясь корой деревьев, шишками и прошлогодними ягодами. Впрочем, об этом советую почитать у Полевого. Лучше него все равно не передать ни запредельного трагизма случившегося, ни того беспримерного героизма, с которым летчик сражался сначала за жизнь, а потом и за свое место в ней. И вышел в итоге победителем.

ОДИН ИЗ МНОГИХ

Как же сам Маресьев относился к тому, что о нем было написано? Знаете, дорогой читатель, он очень правильно, единственно верно реагировал на повесть, как и подобает по-настоящему мудрому и крепкому советскому человеку. А именно - никак не позиционировал себя с литературным героем.

Он всегда знал и прекрасно понимал: в той Великой и священной Отечественной войне героизм был массовым явлением, чуть ли не бытовой нормой. Его собратья по боевому строю шли на таран, бросали свои подбитые самолеты на скопление техники и живой силы врага. Танкисты таранили вражеские машины и заживо сгорали в своих, пехотинцы кидались на немецкие дзоты, а моряки уходи на дно со своими кораблями. Люди сплошь и рядом шли на смерть осознанно, без примитивного фанатизма, глубинным естеством осознавая: без их запредельных усилий жестокого и сильного врага никак не победить. Да что там говорить, если и его, Маресьева, личный подвиг многократно повторялся фронтовыми побратимами.

Так что Алексея Петровича никогда не распирала гордость от того, что именно он сподобился столь неслыханной литературной чести и славы. И, может быть, ярче всего это великое душевное благородство настоящего советского человека проявилось после того, как повесть Полевого была в 1948 году перенесена на экран режиссером Александром Столпером. Вот что говорил по этому поводу замечательный актер Павел Кадочников: «Чего там скромничать, меня за кино, в основном хвалят. Но такого замечательного комплимента, как Леша Маресьев, мне никто не отпускал. Он сказал, посмотрев фильм: «Петрович, ты не меня сыграл. Ну что во мне может быть такого примечательного. А сыграл ты думы и чаяния всех боевых летчиков той великой войны. Поэтому от всех них тебе великое спасибо». Не было у меня, поверь, лучшей рецензии на мою работу».

ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ

Людская молва по-всякому препарирует отношения автора «Повести…» с ее героем. Наиболее распространенная версия: Маресьев и Полевой ревновали к славе друг друга и на той почве чуть ли не враждовали. О чем здесь можно говорить со всей определенностью?

Маресьев всегда с пиететом относился к Борису Полевому, даже к тому, что писатель изменил его фамилию на Мересьева. Говорил: «И правильно сделал Борис Николаевич. А то вдруг бы я оказался пьяницей, или начал хулиганить. Тогда бы книжку запретили». Никаких раздражений никогда не выказывал Алексей Петрович и так называемой «любовной линией» повести. Хотя не раз повторял, что ничего подобного даже близко быть не могло: «Я на сквозняке стоять не мог от упадка сил. Какая там любовь». На похоронах Полевого Маресьев действительно не присутствовал - был в зарубежной командировке. Но первое, что сделал, вернувшись из-за границы, - поехал на Новодевичье кладбище, участок №9, и там возложил венок на могилу своего старшего товарища. Да, дружбы летчик и писатель, конечно, не водили, но что враждовали - вздор полнейший.

Маресьев на самом деле был до щепетильности скромным и невероятно совестливым человеком. Никакого особого отношения к себе не терпел искренне, а не показушно. Наоборот, всячески подчеркивал, что он такой же, как все.

Так называемую перестройку Маресьев принял почти что в штыки. А «Беловежский сговор» стал для Алексея Петровича личной трагедией…

Накануне Дня Победы 1967 года проходила церемония открытия мемориала Вечного огня у Могилы Неизвестного Солдата. Зажженный от огня на Марсовом поле, факел был доставлен в столицу. У Александровского сада огонь принял Алексей Маресьев и в сопровождении двух знаменных строевым шагом направился к генеральному секретарю Брежневу. Тот и зажег Вечный огонь.

Когда в перестроечные годы Алексея Петровича некоторые «либерасты» пытались уязвить этим, якобы подобострастным поступком, он всегда спокойно парировал: «Факел я вручал не генсеку, а фронтовику, который всегда очень душевно и заботливо относился к тем, кто воевал. А вот Горбачев и Ельцин ни разу у меня не поинтересовались, как живут, вернее, как доживают свою жизнь ветераны».

Михаил Захарчук