— Ваш последний по времени полет в космос — миссия STS-60 в 1994 году. Вы летали с Сергеем Крикалевым, который первым из российских космонавтов отправился на корабле Space Shuttle. Расскажите о своих впечатлениях от того полета.
— Изначально я не хотел участвовать в этом. На тот момент я находился в Вашингтоне, у меня за плечами было три космических полета, я работал заместителем помощника главы НАСА в штаб-квартире ведомства. Мне это совершенно не нравилось, приходилось иметь дело с Конгрессом и всем остальным, и я очень хотел вернуться в Хьюстон. Администратор НАСА предложил мне еще раз слетать в космос. Я согласился, сказав, что мне нравится эта идея, в надежде, что меня назначат командиром миссии по обслуживанию космического телескопа Hubble (Болден пилотировал шаттл Discovery, который в апреле 1990 года вывел Hubble на орбиту — прим. ТАСС). Но мне сказали, что экипаж для этой миссии уже набран. Когда я поинтересовался, что они задумали, они упомянули двух российских космонавтов, после чего я сказал: "Стоп! Я не хочу лететь с русскими. Я морпех, и меня всю жизнь учили убивать их, а их учили убивать нас, я не хочу лететь с ними". Но меня попросили успокоиться и сообщили, что вечером русские будут ужинать с моими друзьями: "Почему бы тебе с ними не встретиться и не вернуться к этому разговору на следующее утро". Так я и поступил.
Когда я пришел, Сергей уже был там — хорошо выглядящий молодой инженер, не военный, свободно говорящий по-английски. Я представился, он представил меня Владимиру Титову, который совершенно не говорил по-английски. Мы сели ужинать, и весь наш разговор был посвящен семьям, детям и прочему. К концу ужина мы поняли, что у нас много общего. Мы — все трое — хотели светлого будущего для наших детей, сделать мир лучше, чем он был тогда. Поэтому я, можно сказать, влюбился в них и на следующее утро пришел и сказал, что передумал и готов лететь. Так меня и назначили командиром экипажа STS-60.
Я многому научился у них обоих, но особенно у Сергея, поскольку мне довелось полетать с ним. И хотя у меня за плечами было больше полетов, чем у Сергея, он провел в космосе куда больше времени, чем я. Ведь мы летали только на шаттлах, длительной у нас считалась миссия протяженностью 16 суток или около того, тогда как его самая короткая миссия продлилась четыре или шесть месяцев на станции "Мир". Поэтому он давал мне фору в длительных космических полетах. Владимир на момент нашей совместной подготовки провел на станции "Мир" 366 суток, а также участвовал в миссии, во время которой капсула корабля "Союз" с экипажем была отстрелена от ракеты-носителя из-за пожара. Так что опыта у них было значительно больше, чем у меня, а Сергей оказался превосходным наставником, которому в космосе было очень комфортно. Я к тому моменту тоже полетал, поэтому тоже чувствовал себя комфортно в космосе. Но у него была собственная манера перемещаться по космическому кораблю. Мы обменялись множеством идей относительно того, как работает российская космическая программа, о том, как работаем мы. Так что нам обоим пришлось приспособиться к тому, как работают наши системы.
— К слову о российских и советских космонавтах. В этом году Юрию Гагарину исполнилось бы 90 лет. Могли бы вы рассказать, что его имя значит для вас лично и для мира? Какие уроки из богатейшего опыта России в изучении космоса извлекло НАСА?
— Несмотря на соперничество между нашими странами, мы все были невероятно горды и рады, когда Юрий Гагарин стал первым человеком, отправившимся в космос. В то же время, будучи американцами, мы были несколько огорчены тем, что не оказались там первыми. Мы спешили и всеми силами старались подготовить Алана Шепарда (1923–1998) к запуску.
Но Гагарин проложил этот путь. После одного из запусков я побывал в Москве и осознал, насколько его там чтят, какое влияние он оказал на космическую программу, на обычаи и традиции. Он своего рода герой для каждого в мире космоса.
Для нас он задал планку, которую нам, насколько это возможно, хотелось превзойти. И когда мы наконец отправили Алана Шепарда в космос, мы были невероятно счастливы. А затем Джон Гленн облетел нашу планету. Это было здорово.
— Вы упомянули то, насколько напряженными были отношения между США и Советским Союзом во время холодной войны. Но в 1990-х годах США и Россия стали партнерами в освоении космоса. Теперь же действует программа перекрестных полетов, которая позволяет российским космонавтам летать в космос на американских кораблях, а астронавтам НАСА — на "Союзах". Как вы оцениваете данную программу, что она значит для двусторонних отношений и каково ее будущее? Планируется продолжать работу до 2025 года включительно, но о дальнейших планах пока ничего не известно.
— Вы сказали об установлении отношений в 90-е, но на самом деле все это уходит корнями в 1975 год, к проекту "Союз-Аполлон". Вот чего никто не ожидал! Встреча советского и американского экипажей в космосе, объятия после открытия люков между Томом Стаффордом и Алексеем Леоновым, ставшими друзьями навек. Именно это задало тон дальнейшим отношениям. Судьба на некоторое время развела нас, мы не делали ничего сообща, потому что мы занялись программой Space Shuttle, а русские, тогда советские космонавты работали на станции "Мир". Но мы пытались найти способ вновь объединить усилия.
Как вы знаете, моя финальная миссия на шаттле, STS-60, планировалась как тест, проверка, цель которой была понять, можно ли подготовить совместно российский и американский экипажи к полету на одном корабле. Но, что еще более важно, могут ли сотрудничать наши команды поддержки. Это был первый этап программы "Мир" — "Шаттл".
Наш полет прошел успешно, и программа подготовки была преобразована столь хорошо, что НАСА получило возможность отправлять американцев на "Мир". И впоследствии нам удалось отправить на эту станцию восемь американских астронавтов. А затем мы начали сближаться благодаря президенту Биллу Клинтону (1993–2001) как коалиция космических ведомств с целью создания Международной космической станции.
Мы к тому моменту уже фактически заключили сделку по созданию МКС с четырьмя партнерами. А он поручил начать заново, потому что хотел, чтобы в программе МКС участвовала Россия. Поэтому они вернулись к чертежам, открыли возможность подписания договора и привлекли российское космическое агентство. Остальное — уже история.
Я всегда говорю, что космос — невероятная среда, позволяющая народам сближаться во имя общей цели. Причина, по которой Роскосмос и НАСА так хорошо ладят, на мой взгляд, заключается в том, что у нас общие цели и амбиции. Мы понимаем, что такое командная работа и что значит заслужить доверие друг друга. То, к чему пока не пришли наши правительства. Но, думаю, работа над этим ведется.
— Возвращаясь к вопросу о перекрестных полетах. Какое, на ваш взгляд, будущее у этой программы?
— Я надеюсь, мы продолжим делать то, что делаем. Я один из тех странных парней, которые надеются, что на определенном этапе мы привлечем к этому сотрудничеству китайцев, которые тоже могли бы стать нашими партнерами по космическим полетам. Срок службы МКС подходит к концу, и наши надежды на будущее связаны с коммерческими космическими станциями. Мы имеем такие компании, как Axiom, Blue Origin и ряд других, которые строят коммерческие космические станции. Поэтому здорово было бы иметь возможность экипажу из любой страны отправиться на коммерческую космическую станцию и делать там то, что ему нужно.
Хорошо было бы иметь возможность использовать в качестве такой платформы китайскую орбитальную станцию "Тяньгун". Она сравнительно новая и могла бы стать международной платформой, как сегодня — МКС. Но для этого необходимо иметь возможность встречаться, садиться за стол и разговаривать так же, как нам удалось это сделать с Советским Союзом и Россией и что привело нас к тому, что мы имеем сегодня.
— Россия также работает над собственным проектом орбитальной станции. Что вы о нем думаете?
— Я надеюсь на то, что, что бы ни произвел Роскосмос, это встанет в один ряд с другими международными аппаратами, которые могут использовать все. Не знаю, ставится ли такая задача, мне мало известно об этом. Я убежден, что если мы действительно хотим изучить космос за пределами низкой околоземной орбиты, о чем мы заявляем, то нам нужно несколько орбит под разным углом наклона, на которых были бы размещены разные аппараты, в том числе непилотируемые. Мы с помощью роботов доставляли бы материалы для экспериментов на такие платформы, они бы находились на околоземной орбите месяц, год или столько, сколько нужно. Потом мы бы их забирали сами или отправляли бы для этого роботов.
Но также были бы платформы с экипажем, на которых проводились бы, например, биомедицинские исследования. Это будет происходить на американских коммерческих платформах. И я надеюсь, что, какой бы ни оказалась российская платформа, она будет предложена для международного использования в аналогичных целях.
— К вопросу о сотрудничестве России и США в космосе, как вы оцениваете положение дел на сегодняшний день? Что изменилось с тех пор, когда вы возглавляли НАСА?
— Сегодня куда больше напряженности по сравнению с тем временем, когда я летал в космос вместе с Сергеем. Тогда наше партнерство, если позволите, было на подъеме. Сейчас, в период дипломатической напряженности между США, Россией, Китаем, Ираном и всеми остальными, в период, когда правительства конфликтуют, оба космических ведомства — НАСА и Роскосмос — пытаются поддерживать партнерство, в пользе которого для мира у них нет сомнений. Поэтому, возвращаясь к вашему предыдущему вопросу, я надеюсь, что мы продолжим перекрестные полеты, космонавты будут и дальше летать вместе с нами на американских кораблях, а мы продолжим летать на "Союзах", добираясь таким образом до тех или иных платформ. Считаю, что это имеет ключевое значение.
Я из тех, кто уверен, что для того, чтобы добраться туда, куда я бы хотел, чтобы мы добрались, например, на Марс, необходимо международное сотрудничество. Отправиться в космос очень сложно. По-настоящему сложно отправиться, например, на Луну. Еще сложнее — говорить об отправке людей на Марс. Хотя есть много отдельных людей и стран, стремящихся первыми оказаться там, я убежден, что добиться этого удастся лишь при наличии сотрудничества между государствами, учеными и частными компаниями. Посмотрим, кто окажется прав.
— В условиях международной напряженности важным остается вопрос сотрудничества на МКС. Что вы думаете на этот счет? Большинство государств — участников проекта обязались продлить работу станции до 2030 года.
— Насколько я понимаю, все согласились работать до 2030 года, и, откровенно говоря, на мой взгляд, это печально. Я надеялся, что мы отправим МКС на пенсию если не в следующем году, то хотя бы к 2028 году. Но для этого необходимо, чтобы альтернативная платформа была готова принять экипаж. Необходимо иметь возможность обеспечить плавный переход от МКС к доступным коммерческим аппаратам. Чего мы точно не хотим, так это повторения разрыва при переходе от программы "Аполлон" к программе Space Shuttle или от Space Shuttle — к коммерческим грузовым и пилотируемым кораблям, имеющимся на сегодняшний день. Нельзя допустить подобного разрыва.
Для достижения этого нужно, чтобы коммерческие предприятия подготовили, проверили, испытали и сертифицировали свои аппараты и мы могли начать перевод операций с МКС на эти коммерческие платформы. И на это, вероятно, потребуется время вплоть до 2030 года.
Решение о том, что срок эксплуатации МКС подошел к концу, примем либо мы, либо сама матушка-природа, ведь это механизм, и некоторые его элементы начинают выходить из строя, а содержать и поддерживать его работу становится все дороже. Если срок эксплуатации станции будет завершен прежде, чем это решим мы, то получится разрыв. И я надеюсь, что этого не произойдет.
— Мой следующий вопрос также касается сложных отношений между нашими странами. Заместитель министра ВВС США Мелисса Далтон заявила недавно, что США намерены вывести на низкую околоземную орбиту сотни спутников для противодействия России и Китаю, чтобы, по ее словам, лишить их "преимущества первопроходца". Что это, на ваш взгляд, означает? Значит ли это, что мы вступили в эпоху холодной войны в космосе?
— Я стараюсь не рассуждать на эти темы. Я военный, генерал-майор Корпуса морской пехоты в отставке. Но мое время прошло, у меня нет доступа к информации, на основании которой она делает такие заявления. Я не знаю возможностей наших союзников и наших соперников.
Будучи дипломатом, коим я себя считаю, я не теряю надежды на то, чтобы привести нас всех к обсуждению того, как мы можем достичь того, к чему стремимся: как нам сообща, в сотрудничестве доставить людей на Марс, не начав войну.
Потому что в случае конфликта в космосе — особенно с применением кинетических средств, — как только вы сбиваете спутник в космосе, вы лишаетесь орбиты. Это не то же самое, что выстрелить в кого-нибудь или взорвать танк на поверхности планеты, в результате чего образуется куча обломков, которую можно просто обойти. В космосе так не получится. Я знаю, что всем это известно и все думают об этом. Нам всем необходимо понимать, что это на некоторое время лишит нас возможности заниматься космосом. Все зависит от того, где это произойдет, на какой высоте, на какой орбите. Ведь этой орбитой невозможно будет пользоваться из-за обломков.
Я не ответил на ваш вопрос, потому что не знаю ответа. Я неизменный оптимист. И, хотя я военный, моей задачей было сделать все, что в моих силах, чтобы поддерживать мир и не допустить войны. Я знал, что, если мне придется применять на практике то, чему меня учили, то есть — вести боевые действия, это будет означать, что на каком-то этапе мы не справились. Несмотря на то что я военный, я также дипломат. И большую часть своей 34-летней карьеры в Корпусе морской пехоты я посвятил переговорам, сотрудничеству и подготовке людей для того, чтобы не допустить войны, и это остается моей задачей. Этим же я занимался и в качестве главы НАСА.
— Могли бы вы подробнее рассказать о лунной программе Artemis? Было множество переносов, к настоящему моменту реализован лишь первый этап миссии — Artemis-1.
— Все верно. Запуск Artemis-2 может состояться уже в сентябре 2025 года или ближе к 2026 году. Но это характерно для космической программы нашей страны и, полагаю, других стран. Мы ставим цели, которых хотим достичь, но что-то происходит либо с финансированием, либо с цепочками поставок.
Учитывая все, что было сделано, я бы назвал ее очень успешной. Если же измерять успех соблюдением сроков, то, конечно, нам это не удалось, поскольку мы на годы отстаем от графика, на который рассчитывали. И здесь нам нужно подтянуться.
Конгресс США не будет бесконечно выделять средства, мы уже наблюдали это в прошлом году, в бюджете на текущий год. У нас были программы, которые затягивались, реализация которых потребовала времени больше ожидаемого, и Конгресс наконец сказал, что не будет дальше их финансировать.
— Artemis фактически закладывает основу для отправки человека на Марс. С учетом задержек и несоблюдения графика ожидаете ли вы по-прежнему, что высадка людей на Красной планете произойдет в 2030-х годах?
— Я буду придерживаться своей цели по высадке людей на Марсе в 2030-х годах. Сделать это становится все сложнее и сложнее. И я слышал, что мой друг, глава НАСА Билл Нельсон, упоминал начало 2040-х. Но я продолжу надеяться.
Мы без проблем сделали бы это, думаю, в середине 2030-х, если бы программа продвигалась теми же темпами, с которыми это происходило после того, как я покинул должность и пришел Джеймс Брайденстайн (бывший глава НАСА (2018–2021) — прим. ТАСС). Казалось, что мы движемся в сравнительно неплохом темпе, а затем все начало понемногу замедляться. Были проблемы у Boeing и у других компаний. Но, я думаю, у нас получится.
— А какова роль частных компаний в отправке людей на Марс?
— Не думаю, что частным компаниям под силу сделать это в одиночку. Вернусь к тому, о чем сказал ранее, о ключевом значении сотрудничества между странами, учеными и промышленностью. Лишь благодаря этому мы доберемся до Марса.