"Летов будто бы все еще здесь". Почему история лидера "Гражданской обороны" не закончена

Ярослав Забалуев — о загадочности музыки Егора Летова, которому 10 сентября исполнилось бы 55 лет.

Пять лет назад в России праздновали 200-летие со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова. Ну то есть как праздновали — несколько региональных торжеств, вечер в Большом, пара передач в вечерний прайм-тайм между сериалами. В общем, торжества прошли, мягко говоря, скромные, для какой-то стыдливой галочки. Покрывшийся пылью из школьных учебников литературы классик вдруг оказался самым неудобным из своих товарищей по перу и эпохе. И тем удивительнее, какой ажиотаж вызывает 55-летие другого кандидата на звание главного русского про́клятого поэта — Егора Летова.

Впрочем, возбуждение на его счет уже давно не привязано к календарным поводам. Судите сами. В последние годы: песни Летова в кабаретных аранжировках пела солидным господам Алиса Хазанова (спектакль "Сияние"), его портреты выносили на разного рода демонстрации, про него грозятся снять фильм, в симпатиях к артисту признавалась, кажется, даже Ксения Анатольевна Собчак… И это не говоря о резонансных попытках переименования омского аэропорта и планах писателя Прилепина по открытию в летовской квартире "народного музея". Собственно, и сам вот этот текст — часть невообразимого при жизни чествования лидера "Гражданской обороны" в федеральных СМИ.

На грани былинной сущности

Разумеется, не то чтобы в летовской популярности есть что-то новое. На рубеже 80-х и 90-х, когда смена десятилетий обернулась перерождением всей страны, "Гражданская оборона" и сам Летов уже были чем-то и кем-то на грани былинных сущностей. Первые альбомы, записанные очень быстро и кустарно из-за преследований КГБ, были заслушаны до дыр. Их автор в умах центровых меломанов представал фигурой по-настоящему эпической, если не сказать потусторонней — в отсутствие широкополосного интернета воображение услужливо рисовало самые невероятные сюжеты.

Материализация Летова в начале 90-х как одного из участников организованного Лимоновым и Баркашовым "Русского прорыва" ясности не добавила. Очевидцы рассказывали невероятные (и зачастую абсолютно правдивые) истории о концертах, похожие на сводки из зоны военных действий: стрельба, перевернутые трамваи, кинотеатры на московских окраинах, на скорую руку превращенные в концертные залы… Потом Летов сдал партбилет Национал-большевистской партии за номером четыре и на несколько лет замолчал.

В начале тысячелетия "Гражданская оборона" выпустила альбом "Звездопад", целиком составленный из кавер-версий советских песен. Тогда же вышел массивный (почти полсотни песен) и довольно бестолковый трибьют. В 2004-м Летов вдруг выпустил совсем новый альбом с оригинальным материалом — "Долгая счастливая жизнь". Годом позднее вышла "Реанимация" — прямое концептуальное продолжение предыдущей работы. В 2007-м вышел альбом "Зачем снятся сны", а через год Летов умер.

Все это, конечно, очень беглый обзор длинного торного творческого пути, по ходу которого от кустарной колючести ранних записей не осталось и следа. Поздние альбомы удивили скептиков и критиков совсем другим, куда более объемным и мелодичным звуком, а также полным отсутствием каких бы то ни было политических манифестаций — тогда же Летов доходчиво открестился и от правых, и от левых.

Музыка, не поддающаяся анализу

Смерть, по идее, должна была, как это обычно бывает, придать всей истории какую-то окончательность, законченность, но фокус в том, что все эти вехи биографии (как личной, так и творческой) по-прежнему ровным счетом ничего не объясняют. Пристрастие к пограничным состояниям можно вывести из принудительного лечения нейролептиками в юности. Вроде как именно тогда Летов понял, что теперь уж бояться точно нечего. Однако летовское бесстрашие, стоицизм, сам его способ мышления очевидно шире следствия преодоления любых травм. Все, что он когда-либо делал, все так же ускользает от любых определений. Пресловутая доморощенность ранних записей на деле оказывается тщательно сконструированной, отрефлексированной и совершенно непролазной. Этот чудовищный и неуютный звук категорически не поддается анализу, его никак "мозгами не понять", можно только, как ни банально, почувствовать. А не почувствовать в данном случае совсем ничего — категорически невозможно, так уж тут все устроено.

То же касается и всего прочего, что он делал, говорил и пел. Не так давно была красиво издана книга летовских стихов, по которой гадают гости одного популярного YouTube-канала.

Про него так же, как и при жизни, очень сложно элементарно говорить вслух — потому и любые попытки присвоения, причисления к классикам, фашистам или коммунистам сразу выглядят не то чтобы даже нелепо… Просто разговор в таком ключе моментально уходит в какую-то другую сторону, имеющую куда больше отношения к говорящему, чем собственно к герою.

В этом, пожалуй, есть свои смысл и логика. Музыка "Гражданской обороны" и прочих летовских проектов очень во многом была не эстетической целью, а именно что насущным средством. Если принять на веру его систему координат, то в ней не окажется ни одного лишнего слова, а потому все эти слова никак не собираются в какую-то лаконичную схему (разве что в ту, что у группы в заглавии). Наверное, можно сказать, что Летов был не про прорыв на ту сторону (который заклинал Джим Моррисон), а про собственно подробную географию этой самой той стороны. Другое дело, что и эта формула выглядит куце и блекло рядом с тем, что она тщетно пытается описать.

При всем при этом Летов будто бы все еще здесь. Его история — его личная, а не его песен — продолжается здесь и сейчас. Черноземная физиологичность его музыки никак не дает воспринимать ее как отдельный от автора и исполнителя объект. Летова среди прочего категорически бессмысленно с кем-то сравнивать — а если уж делать это, то… Ну, скажем, с бароном Мюнхгаузеном — другим героем, свято верившим в правдивость самых затейливых игр воображения. Кроме того, посмертное существование у обоих оказалось не менее увлекательным и авантюрным, чем собственно физическое. Вот только жаль, что нельзя увидеть лицо Летова, когда он узнает, что о нем теперь пишут в федеральной прессе.