"Я использую людей в соцсетях". Максим Виторган — о новом этапе в жизни

В ДК имени Зуева 20 марта состоится премьера спектакля "В городе Лжедмитрове". Идея постановки о жизни закрытого наукограда, полного странностей и аномалий, принадлежит солисту группы "Несчастный случай" Алексею Кортневу, режиссером выступил актер Максим Виторган. В интервью РИА Новости он рассказал, почему в ближайшем будущем не собирается ставить спектакли и за что не уважает желтую прессу.

— Завершив работу, вы написали в инстаграме, что еще лет десять ничего ставить не будете. Почему?

— Я не понимаю, как работают режиссеры. Для меня это загадка. У меня разрывается голова, в ней не осталось ни одного свободного файла. Я помню, как переживал то же самое, когда ставил десять лет назад спектакль "Кто", где было всего три человека. Здесь меня просто раздавило.

Я, видимо, работаю еще по-другому. У меня актерская природа, и я, даже когда сочиняю текст, не могу показать его артистам, если сам не знаю, как это сыграть. Для меня это изнуряющий процесс именно с физической точки зрения. Знаете, когда артисты начинают жаловаться на свою работу, у меня возникает мысль: "Иди в шахту поработай, сразу все пройдет". Но про режиссеров я бы так не сказал. Я реально как в шахте. Не могу толком поспать.

— Тем не менее вам хватает сил на ведение блогов. Вам это не мешает? Многие публичные люди жалуются, что получают из соцсетей много негатива.

— Я просто значительно легче к этому отношусь. Я иногда использую соцсети, чтобы как-то завестись самому, взбодриться, аккумулировать энергию. Честно говоря, порой как-то эксплуатирую людей, провоцирую, а они, бедолаги, ведутся, и я наслаждаюсь. Такое бывает, это правда. В общем, проще к этому отношусь — много там пишу, но мало думаю (смеется).

— А что насчет журналистов? Шумиха в СМИ, которая поднялась вокруг вашей личной жизни в последние месяцы, отвлекала от работы?

— Не то что отвлекала, но создавала не очень благоприятный фон. Хотя, с другой стороны, может, именно это заставило меня включить какие-то турборежимы. Я, конечно, плохо отношусь к журналистам желтой прессы. Не знаю, кем надо быть, чтобы работать в таких изданиях, но их существование воспринимаю как данность.

Единственное, меня реально бесит то, что они все ленивые твари. Не просто твари, это понятно, но именно ленивые! Все сидят в офисе и не делают ничего, кроме того, что трактуют наши инстаграмы. Никто никуда не приехал, не померз, не подежурил.

— А вы бы предпочли отбиваться от камер у дома?

— Если карманник вытаскивает у вас кошелек так, что вы этого не замечаете, это искусство. А если просто приставляет нож к горлу — это уже другое. Я понимаю, что желтая пресса — данность, нравится мне это или нет. Я действительно слабо себе представляю, что человек, занимающийся этим, думает о себе, когда просыпается с утра.

Но такое дело есть, и оно востребовано. Пусть будет. Я вообще против искусственных запретов. Но я не могу уважать журналистов желтой прессы именно за лень. Если бы мне пришлось уходить от них дворами, что бывало в моей жизни, тогда я понимаю, люди работают.

— Вернемся к спектаклю. Автор пьесы — журналист Ярослав Свиридов, но вы ее полностью переписали. Зачем?

— Задумывалось это все как концерт группы "Несчастный случай", где пара артистов читает какие-нибудь тексты. Но потом, когда начала сочиняться история, мне сразу стало понятно: она настолько фантасмагорическая, что требует достаточно яркого и масштабного визуального воплощения. Леша (Кортнев. — Прим. ред.) долго этому сопротивлялся и все же потом позвонил мне, когда пьеса уже была написана, предложил быть режиссером. Я согласился при условии, что перепишу материал.

С этого момента все закрутилось — мы уже репетировали, а я параллельно переписывал сцены. Дело шло гладко, пока мы не дошли до финала и уперлись в стену. Я каждый день переписывал последние две сцены и репетировал с артистами, но потом ночью переписывал заново, потому что результат меня не удовлетворял.

Это продолжалось недели две и практически превратилось в психоз, я уже заболел на этой почве. Артисты запаниковали в какой-то момент. Но в итоге все получилось, видимо, просто нужно было какое-то время. Я же совсем неопытный драматург (смеется).

— Вы вмешивались в музыкальные номера?

— Это очень смешно. Я вмешивался и весьма активно. При этом я совсем не музыкальный человек, и когда сидел с музыкантами в студии, то на пальцах, как приплывший к австралийским аборигенам колонизатор, пытался им объяснить, какой бы мне хотелось получить эмоциональный фон.

Особенно было смешно, когда на финальную композицию мы подбирали солирующий инструмент: я просто изображал звук, который хотел услышать, а музыканты пытались в этом звуке угадать инструмент.

Только с четвертой или пятой попытки мы нашли какую-то гитару с нейлоновыми струнами, которая давала тот звук, что я слышал. В общем, это был душераздирающий процесс — как они меня не убили, не знаю, честно говоря (смеется).

— Работать с друзьями в позиции режиссера, заставляя их что-то делать, сложно?

— Они как-то признали во мне вожака, хотя я требовательный и жесткий. Я вижу, что у них время от времени, в частности у Леши, подкипает внутри, но это нормально. Они внимательны ко мне и очень стараются понять и услышать, о чем я говорю, и это очень ценно. Они самозабвенно работают.

— Ваш спектакль — политическая сатира или мюзикл?

— Сатира сама по себе меня не волнует, это лишь рамка, в которой существует наша история. Выявление социальных недостатков в обществе как таковое меня не интересует совершенно. Это не политический и не сатирический памфлет. Если у зрителя возникнут какие-то аллюзии, это на его совести (смеется).

Я также категорически сопротивляюсь слову "мюзикл". Во-первых, потому что ненавижу мюзиклы за приблизительность и легковесность драматургического и драматического существования. У нас этого совершенно нет.

— Тогда как вы сами определяете жанр? Зрителям же надо сказать: "Мы идем на…?"

— Мы идем на научно-популярную сказку о любви. Мои товарищи этому подзаголовку воспротивились, но на самом деле это действительно сказка для взрослых, немного "гофмановская", потому что страшная. Да даже у старика Шарля Перро время от времени жуткие вещи происходят, так что если помнить о том, что сказка — это что-то страшное, то для нашего спектакля такое определение очень подходит.

— Вы держали в голове определенный город, когда придумывали Лжедмитров? Может, бывали в детстве в закрытых городах?

— Конкретного города нет, но я бывал проездом в Арзамасе, Чехове и подобных местах. Мне не кажется, что человеку, заставшему советские времена, нужно объяснять метафору закрытого наукограда, она для него родная.

— Но для людей моего поколения, например, это уже не так очевидно.

— Да, тут тяжело. Я вижу это на собственных детях, которых ничего не интересует из общественно-политической жизни, но когда они сталкиваются с тем, что им что-то запрещено, у них это вызывает открытое удивление и непонимание. "Что значит запрещено? Это как вообще? Как мне можно запретить посмотреть фильм?" — так они рассуждают.