«С Хокингом я чаще виделся не в Москве, а за рубежом. Впервые мы с ним встретились в Польше в 1973 году. Мы разговаривали о науке, но он не пренебрегал и осмотром достопримечательностей. Это было в Кракове, и мы помогали ему тогда на коляске подняться на четвертый этаж обсерватории. Тогда он еще говорил сам, но я его понимать не мог, и работающие с ним постоянно люди нам переводили. Я ему рассказал, что доказал гипотезу Зельдовича, что вращающиеся черные дыры рождают частицы за счет эффективного химического потенциала, а он пошел дальше и на следующий год написал свою работу о рождении частиц у невращающихся черных дыр и уже ввел понятие температуры... Я вспоминаю наше совместное участие в Наффилдовской конференции в Кембридже летом 1982 года, где три человека, Хокинг, я и Алан Гут представили три работы, в которых рассчитали спектр начальных возмущений в новой инфляционной модели вселенной. Там Хокинг в начале представил не вполне правильные оценки, я ему рассказал о своем результате. Он меня молча послушал, а потом через три дня появился первый черновик его работы, в котором было все исправлено и получен результат, согласующийся с моим. Как и полагается выдающемуся ученому, он быстро схватывал то, что ему рассказывали, и шел дальше. Говоря о его вкладе в науку, я бы назвал, прежде всего, вклад в классическую теорию гравитации, теорему о сингулярности — работы 1966, 1967 годов и совместную с Пенроузом работу 1980 года. Как популяризатор он больше известен среди неученых, чем среди ученых. И за счет этого он зарабатывал достаточно денег, которые позволяли ему жить и ездить по миру, за исключением последних лет. «К сожалению, у нас в институте нет пандуса, поэтому во время его приезда в 1973 году мы его поднимали отдельно от коляски, и мне посчастливилось — я носил Хокинга на руках, в буквальном смысле. В 1973 году он вполне еще разговаривал, коляска была немоторизованная, простая инвалидка, и он сам на ней ездил. Хокинга переводил красавец Кип Торн, он возил его, а Хокинг говорил по-английски так, что только Кип мог его понять и переводил нам на нормальный английский. Вообще это было событием для института. Тогда у нас астрофизикой руководил Зельдович, и Зельдович очень сильно переживал, что он не додумал идею про испарение черных дыр, только сделал намек, а Хокинг довел ее до конца. И молодой англичанин, прочитав работы Зельдовича, сделал заключительный шаг, и теперь это хокинговское испарение черных дыр, а не Зельдовича…» «Я встречался с Хокингом, знаком с ним, наверное, с начала 1980-х годов. Знакомство было шапочное, но тем не менее, мы друг друга знали и общались. Конечно, трудновато было общаться из-за того, что он последние годы разговаривал только через компьютер, но тем не менее, он был очень компанейским человеком, любил быть в компании, в гуще событий. Он очень светлый был человек, с ним было приятно общаться, хотя и сложно. В Москве он был дважды на конференциях по квантовой гравитации, которые проводил академик Моисей Марков, а я, будучи молодым человеком, участвовал в их организации. Одна из этих конференций, или семинаров, была в ФИАНе, Хокинг передвигался на коляске, и я его носил. Надо было поднять его на верхний этаж, в ФИАНе есть лифты, но они маленькие, и коляска в них не помещалась. Но он был легкий, ничего, нормально подняли. Он тогда еще говорил сам, но понимать его простому человеку было невозможно, и он говорил через своего аспиранта. Доклад он говорил сам, и аспирант переводил с его «английского» на английский. А потом мы с ним виделись в Кембридже, там был некий воркшоп по квантовой гравитации между советскими и британскими учеными. Это была очень интересная и полезная встреча. Хокинг был идейным организатором той встречи в Кембридже между советскими и британскими физиками и внимательно их слушал. По моим представлениям, Хокинг относился с большим пиететом к советской научной школе. С большим уважением относился и к тем, кто занимался космологией, к людям старшего поколения, [у него] были уважительные, если не теплые отношения с академиком Марковым. А во вторую его поездку в Москву, когда конференция проводилась в Олимпийской деревне, неожиданно оказалось, что у него и у меня доклады были почти об одном и том же (нарушения квантовой механики в квантовой гравитации) и друг за другом. Я тогда не знал, что он этим занимается, а он — что я. Выводы наши были одинаковы, но позднее оказалось, что они были не вполне правильными. В те годы он уже воспринимался нами как классик науки, ведь к тому времени у него за спиной были его замечательные работы по сингулярности, хокинговское излучение, а я был сопляк еще, мальчишка». «Общение было с ним затруднено даже в первый визит. Это было в 1973 году, я был на третьем курсе… Когда он делал доклад — тогда еще без компьютера — он шептал. С ним была прекрасная свита — великие физики, и Кип Торн, и Пенроуз Хартли. Все они приезжали к академику Зельдовичу. Хокинг был поражен личностью Зельдовича, классика нашей военной и не только военной науки. Зельдович с Игорем Новиковым опубликовали книгу, и Хокинг зачитывался ею, и это, по-видимому, заставило его приехать сюда, чтобы обменяться идеями. Ближе всех к главной идее Хокинга — испарению черных дыр — подошел именно Зельдович. Хокинг называл Зельдовича «Бурбаки» (Никола Бурбаки — коллективный псевдоним группы французских математиков. — «Газета.Ru»). Самым большим удовольствием для Хокинга было общение с ученым, о котором он читал и которого уважал. Несмотря на то, что Хокинг плохо передвигался, он несколько раз был в Москве. 1973 год, мы все бегаем, озабоченные черными дырами, и тут появляется ученый, который заявляет, что черная дыра не засасывает, а, наоборот, излучает, испаряется и взрывается ярче тысячи звезд! Это, конечно, была фантастика. Я помню эту лекцию. Потом у него были идеи об энтропии черных дыр…Его приезды были незабываемы, на его лекциях люди стояли в проходах. Это можно сравнить с выступлениями поэтов-шестидесятников. Он был человеком, от которого всегда все ждали, что он напишет и что скажет. Знаете, что поражает? Когда видишь больного человека в коляске, рождается чувство сострадания. Но он совершенно нормально относился к своей внешности. Когда он говорил о себе, он иронично относился к своему виду. Когда он выступал, он говорил — может быть, я не так хорошо выгляжу, как вам хотелось бы, но постараюсь это компенсировать интересными научными новостями. Он не придавал этому катастрофического значения. Хокинг последние десятилетия думал о месте разума во Вселенной, месте человечества во Вселенной. И эта его сторона меня очень сильно волнует. Это один из важнейших вопросов, которому и я посвящал много времени. Он проявил себя в этой области очень прагматичным и очень хорошим физиком. Он говорил: ребята, вот вы хотите связаться с внеземными цивилизациями, Он хорошо понимал, что цивилизации не очень долго живут, что связано с так называемым парадоксом Ферми. Он понимал это гораздо лучше других физиков. На фотографии, сделанной в конференц-зале ГАИШа, они сидят вместе — Шкловский и Хокинг. Жаль, что они впоследствии так не поговорили на тему внеземного разума — тогда Хокинг еще не думал над этим, а Шкловский умер рано. Эволюция взглядов Хокинга похожа на эволюцию взглядов Шкловского. У Шкловского произошла катастрофа сознания — он был оптимистом, говорил об искусственном происхождении спутников Марса, а последняя его статья называлась «Разум как тупиковая ветвь». На самом деле это очень серьезная проблема. Сейчас она постепенно осознается. Ее очень трудно донести в массы. Хокинг, как физик, правильно чувствовал эту область и понимал, что такое окно контакта: невозможно искать цивилизацию, похожую на нас, потому что наша цивилизация меняется за сто лет.
