«Он видел особую миссию русского народа» Почему философ Владимир Соловьев считал, что Россия объединит все человечество?

Философ и поэт, ревностный славянофил, сторонник слияния православной и католической церквей и объединения всего человечества, но при этом противник пацифизма и космополитизма — все это Владимир Соловьев. На протяжении практически всей жизни он оставался для современников мыслителем номер один в России. В XIX веке он предсказал грядущее объединение Европы, могущество Китая и даже противостояние западных стран с исламским миром. Его философия оказалась во многом пророческой, он предвидел многие реалии сегодняшнего дня, в том числе появление искусственного интеллекта и новых религиозных движений. Владимир Соловьев создал так называемую философию всеединства, в основе которой лежала убежденность в том, что благо — в целостности, а зло — в раздробленности. Будущее человечества он видел в объединении всех христиан, которое покончит с войнами. И ключевую роль в этом объединении должна была сыграть Россия и русский народ как наиболее цельное начало. «Лента.ру» в рамках проекта «История русской мысли» поговорила с кандидатом философских наук, доцентом кафедры истории русской философии философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова Борисом Межуевым и узнала, как Владимир Соловьев объяснял противоречия Запада и Востока и каким видел будущее русского народа.

Что значит Владимир Соловьев для русской философии и почему он актуален сегодня?

Борис Межуев: Он создатель первой русской философской школы. Можно даже сказать, единственной крупной философской школы в России.

Россия вообще небогата философскими школами, у нас есть одиночные великие мыслители, а вот школ всего три (если не считать марксизма), и две из них идут от Владимира Соловьева.

О каких школах идет речь?

Первая из них — это школа философии всеединства, Владимир Соловьев стал ее основателем и родоначальником. Вторая — это неолейбницианство, для которого он был важным катализатором, потому что один из крупных представителей этой школы — Лев Лопатин, ученик и младший друг Владимира Соловьева. Ну и третья школа — это экзистенциализм, к которому он не имел отношения напрямую, но который на русской почве во многом был обусловлен попытками освободиться от соловьевского влияния.

Если в российской печати конца XIX века говорили «один философ» — без уточнения, то речь чаще всего шла о Владимире Соловьеве, он был таким философом per se (лат. в чистом виде) для своего времени.

У него, кроме того, был очень яркий литературный стиль, умение ясно и осмысленно писать, как бы выписывать мысли. В русской философии его буквально не с кем сравнить в этом отношении. Так ясно, просто и умно писать на русском языке о сложных материях кроме него практически никто не мог, хотя в России были хорошие философские писатели (что, впрочем, не значит, что они были хорошими философами), но для более профессионального академического круга.

Ну и третий момент — это общественное значение Владимира Соловьева, он писал и о внешней политике, и о сугубо внутрироссийских вещах. Владимир Соловьев пытался представить в своем лице особую версию христианского либерализма. Это не либерализм в современном понимании.

С точки зрения сегодняшнего либерализма, да и либерализма своего времени, Владимир Соловьев — несомненный консерватор, в каком-то смысле даже реакционер.

Его философия была попыткой соединить христианство и общественное служение. Мы не найдем другой фигуры, соединявшей в широком смысле слова либеральный общественный темперамент с христианской верой.

Я не знаю такой русской философской традиции (если не считать марксизма), которая была бы лишена влияния Владимира Соловьева. Вот Пушкин заразил Россию красотой поэзии, а Соловьев заразил Россию философией.

Все в России, что как-то отмечено философским эросом, имеет отношение к Владимиру Соловьеву, отталкивается от его идей. А все, кто считают его неинтересным, как-то оказываются либо вне России, либо вне философии.

В основе философской концепции Владимира Соловьева лежала идея о наличии у человечества общей цели развития. Какой он видел эту цель?

Он называл эту цель «Богочеловечеством», имея в виду объединение человечества с Богом. Мысль философа состояла в том, что человечество находится в недолжном состоянии, которое обусловлено неким событием, случившемся в далеком прошлом, даже до первородного греха. Для него оно было связано с отделением сущности Софии (она же в данному случае Душа мира) от Бога.

Эта эволюция направлялась божественным Логосом, но с определенного момента все изменилось, и человечество получило возможность самостоятельно определять свою судьбу.

При каких условиях может произойти это объединение человечества с Богом?

Одним из условий этого должен быть синтез — объединение, важная идея цельности, которая роднит Владимира Соловьева с романтической традицией немецкой философии.

Поскольку то, что мы сейчас имеем в виде разрозненных христианских церквей (в первую очередь католической и православной), — это недолжное состояние христианства.

Поэтому необходимым условием грядущего синтеза он видел объединение церквей. Но это только первый шаг.

Помимо этого, философ также считал необходимым объединение христианства и иудаизма. Евреи, как народ, воспринявший Христа, по его мысли, тоже должны были войти в будущее объединение, которое он впоследствии будет называть «свободной теократией».

То есть объединение человечества, по Владимиру Соловьеву, — это объединение церквей?

Нет, помимо объединения церквей должно состояться объединение всего общества с церковью в институциональном смысле.

Церковь должна как бы контролировать все общество в целом, притом свободно, а не как в старых теократиях, где это происходило по принципу церковного насилия.

Общество должно само как бы воцерковляться, становится церковью. Эта идея, кстати, потом была высказана Федором Достоевским в романе «Братья Карамазовы», и это явно общая их с Владимиром Соловьевым идея.

Чего Владимир Соловьев ожидал от такого объединения?

Объединение по такому принципу предопределит направление не только исторической, но и космической эволюции.

Но Владимир Соловьев эту идею выразил очень ярко и по-русски масштабно. Хотя в 80-е годы XIX века мысль о том, что церковь должна стать чем-то большим, чем местом для молитв и совершения таинств, была довольно популярна. Владимир Соловьев считал, что церковь — это не просто институт, но принцип организации всей вселенной.

Исходя из этого у философа развивал мысль, что церковь окажется идеальным решением социальных вопросов и противоречий.

Тогда многие умы и в России, и в Европе боялись классовой борьбы, столкновения рабочих, лишенных собственности, и имущих классов и не видели выхода: как избежать классового раздора и при этом сохранить динамику общества.

Но именно церковь должна сделать первый шаг к такому объединению?

Да, для этого нужно что-то менять, все церкви должны отказаться от того, что их разъединяет, отказаться от тех принципов, которые не дают им возможность почувствовать братское единство.

Тут-то и началась серьезная полемика Владимира Соловьева с православными фундаменталистами и с националистами, которые считали, что православие обладает высшим принципом, а все остальные церкви (и в первую очередь католическая) — догматически ущербные.

И это было для него важнее, чем интересы славянства или интересы России, хотя эти интересы он напрямую связывал с реализацией вот этой высшей идеи.

Русский народ должен был сыграть в ее реализации какую-то особую роль?

Именно так. Большую часть своей жизни, особенно в ранний период творчества, когда он был страстным славянофилом и сторонником даже не просто русской, а славянской идеи, и во второй период, когда он связывал эту славянскую идею с объединением церквей, он верил в миссию русского народа реализовать идею свободной теократии.

Поэтому идея Третьего Рима в целом была не чужда Владимиру Соловьеву.

Еще один важный момент состоит в том, что русскому народу в XVIII-XIX веках довелось проживать на одной территории вместе с еврейским и польским народами. Русскую идею Владимир Соловьев усматривал в примирении с католицизмом и иудаизмом в рамках Российской империи, в примирении с этими двумя народами и с теми идеями, которые стоят за ними.

Известно, что со временем его взгляды на концепцию всеобщего объединения начали трансформироваться. Почему?

К концу жизни он начал пересматривать взгляды на роль России, поскольку одним из краеугольных камней своей теократии он считал свободу совести. Но в современной ему Российской империи таковой свободы не было, православие оставалось религией, обязательной для рожденных в православии, а церковь была фактически институтом в системе государственного управления. Было запрещено переходить из православия в другие конфессии, существовала и крайне раздражавшая Владимира Соловьева практика насильственного обращения в православие неправославных народов, в особенности униатов.

Но для него это было идеальное самодержавие — самодержавие совести, когда самодержец руководствуется своим высшим христианским сознанием и его власть ограничивается властью независимого от него первосвященника, каким он считал Римского Папу.

Как современники принимали Владимира Соловьева и его идеи?

Сложно. В первую очередь потому, что русское общество тогда было расколото. Либералы боролись с консерваторами, западники — со сторонниками русского национализма.

Поэтому он тяготел в конце жизни к либералам, но своим среди них так и не стал, более того — в либералах его очень многое даже не раздражало, а, полагаю, настораживало. Между тем разные сегменты общества просто хотели переманить философа на свою сторону.

В таких без преувеличения гениальных фигурах, как Владимир Соловьев, все хотят видеть мощную подпорку для реализации своих взглядов, а тонкости никого не волнуют, глубина мало кого заботит.

Только в ХХ веке у него появился круг поклонников, которых волновали именно его философские идеи.

А при жизни Владимира Соловьева прессу интересовало лишь то, насколько тесно он «сошелся с иезуитами, с евреями», или, наоборот, насколько радикально он с ними порвал. А Владимир Соловьев давал понять, что не принадлежит ни к одной из партий. В либеральных журналах он публиковал статьи с обоснованием самодержавной византийской идеи, а в консервативных журналах выступал в защиту свободы совести и тем самым довольно ясно демонстрировал, что «двух станов не боец».

Какой хотел видеть Россию философ Соловьев?

Владимир Соловьев был государственником и, безусловно, ратовал за внешнее величие империи.

Последнее Владимир Соловьев считал недостойным христианства и вообще видел в этом главный грех России, не позволяющий ей надеяться на осуществление той объединяющей миссии, которую он называл Русской идеей.

В конце жизни он начал и сам тяготеть к униатству. В 1896 году, судя по всему, он приобщился к таинствам в униатской общине, но довольно странной — в ней было всего несколько человек, вероятно, не больше десяти. Это были русские католики, причем византийского обряда, возглавлял общину бывший православный священник, отец Николай Толстой — человек, судя по его более поздним текстам, довольно правых убеждений.

Те русские католики, которые принадлежали к этой общине, выступали за сохранение православных обрядов и догматов, но при этом за принятие Римского Папы как главы церкви. Владимир Соловьев считал эту общину как бы воплощением в сжатом виде великой славянской идеи объединения христианских церквей через национальное объединение славянства.

Поэтому-то Владимир Соловьев уделял так много внимания польскому вопросу?

Да, для него Польша в составе Российской империи должна была стать мостиком между православием и католицизмом и ключом к объединению славян. Владимир Соловьев видел в присоединении Польши при Екатерине II судьбоносный смысл. Однако он был противником политики русификации в польских землях, считая, что с польским обществом нужно находить общий язык и создавать теократическое единство внутри России.

Заяви Российская империя унию с Ватиканом, считал он, польский национализм утратит всякий смысл, и лучшие представители Польши поддержат русскую монархию.

Собственно, точно так же и с евреями — они призваны стать органической составляющей всемирной теократии, потому что у нее должно быть три высших главы (триединство вообще одна из главных парадигм его философии): первосвященник, царь и пророк.

Как это было в ветхозаветной теократии, сначала были выбраны первосвященники из колена Левия, потом был выбран царь, сперва Саул, затем Давид, однако в то же время помимо царей и первосвященников были люди, не вписанные ни в светскую, ни в духовную иерархию — пророки.

Очевидно, Владимир Соловьев полагал, что пророческое начало должно быть связано с еврейством. Думаю, в этом плане он спокойно относился к тому факту, что еврейский капитал в значительной степени владел прессой в странах Европы.

Пророческое начало, по его мнению, является началом, представляющим общество. То, что вождями общества оказываются люди еврейской национальности, его не очень заботило — это как бы естественная компенсация за исключение еврейства из средневековой теократии, предопределившее ее саморазрушение.

И он считал, что в этом состоит миссия еврейского народа: из него происходят пророки, и через евреев бог как бы продолжает говорить с человечеством. Поэтому Владимир Соловьев ратовал за отмену черты оседлости и включение евреев в общественную жизнь империи.

Получается, Россия виделась ему как своеобразный мост между западным миром католичества и восточным миром иудаизма?

В некотором смысле — да. Но вообще ее роль шире, главная же задача российской государственности — это всемирная государственность, потому что русский царь — это истинный римский император. И остальные цари должны понять свою не очень большую легитимность по отношению к русскому царю.

Но в конце жизни он пришел к выводу, что для лидерства в этом объединении Российской империи надо повернуться на восток, чтобы участвовать в европеизации Китая. А чтобы победить Китай, следует стать по-настоящему христианским государством.

Если это будет нам по силам, Россия выполнит свою миссию, если нет — Россия как проект окажется большой исторической неудачей. Здесь философ во многом следовал идеям своего отца, знаменитого историка Сергея Соловьева, считавшего, что миссия России состоит в победе над Османской империей, в победе над Востоком, спасении Запада от Востока (потому что сам Запад оказался на это неспособен).

Поэтому он так много писал о «восточной опасности» и «желтой угрозе»?

Владимир Соловьев считал, что война Востока и Запада — это смысл европейской истории, а значит, и истории вообще, потому что он был европоцентристом и мировая история была для него историей Европы.

Первой войной между Востоком и Западом он называл Троянскую войну, где в партию Востока играли собственно троянцы, а партию Запада — ахейцы.

Война же между Китаем и Европой должна стать финальной войной между Востоком и Западом, своего рода окончательным Армагеддоном.

Итак, основной вопрос для него заключался в том, в каком состоянии Европа подойдет к этой войне, сможет ли она победить Китай.

Правда, он был уверен, что потом — уже после исторического поражения в этом самом Армагеддоне — Европа объединится и все равно победит, но победит совсем не та Европа, на которую он возлагал надежды. Это будет нехристианская Европа, находящаяся под сильным влиянием секулярных ценностей и управляемая тайной элитой, состоящей из членов масонских лож.

Это и будет то самое исчерпание исторического потенциала Запада, о котором писал Владимир Соловьев?

Да, Европы и Запада в целом. Соловьев считал, что Европа не смогла найти принцип объединения, что ее раздирают национальные интересы, что в ней принцип единства уступил принципу разнородности (в том числе национальной и конфессиональной).

Если угодно, по мнению Владимира Соловьева, это должна быть такая постмодернистская Европа, которая будет с интересом относиться к восточным оккультным практикам, духовным поискам полубуддистского толка.

Владимир Соловьев очень опасался модной тогда теософии (даже не как религии, а как сочетания определенных духовных практик), где старые розенкрейцеровские идеи приложены уже не к Египту, а к Индии и Тибету.

И тут он тоже оказался почти пророком, на сегодняшнем Западе что-то подобное существует в виде движения нью-эйдж. Не христианство, не материализм, а именно что-то такое неопределенное, включающее в себя представления об альтернативных мирах, загробном существовании душ и магических практиках, позволяющих оказывать влияние на реальность.

При этом Владимир Соловьев отмечал, что проект объединения человечества имела и западная цивилизация, однако он провалился. В чем философ видел причину неудачи?

Как раз в победе принципа множества над принципом единства. Принцип самовыражения частей, индивидуализма победил принцип синкретический.

Однако он четко отделял идеи желанной для него «всечеловечности» от космополитизма. В чем он видел основное различие между ними?

Если понимать под космополитизмом равнодушие к Отечеству, то, конечно, Владимир Соловьев таким космополитом не был. Он был противником национализма, но при этом и противником отречения от национальности.

Почему Соловьев критиковал национализм?

Именно из-за того, что благодаря национализму частное превалирует над общим.

Как тогда, согласно его концепции, русский народ сможет сохранить свою целостность, уникальность, свою самость, если национализм как явление вреден?

Ну, смотря как понимать свою самость.

Вот мы отреклись от язычества ради христианства. Так же мы должны отказаться от некой самости во имя этой свободной теократии. Это и есть наша истинная самость. И здесь опять Владимир Соловьев оказался пророком.

Опять же это совсем не то, к чему призывал Владимир Соловьев, но какую-то тенденцию он уловил правильно. Однако нельзя исключить, что на этом потенциал русского универсализма оказался исчерпанным. Сегодня я не вижу каких-то особых его признаков.

Красной нитью через философию Соловьева проходит идея необходимости христианского примирения, но пацифистом его назвать нельзя: он считал, что войны могут быть «необходимы и полезны». В чем различие соловьевской концепции христианского примирения и пацифизма?

Никакого пацифизма у Владимира Соловьева и близко не было. В 1895 году он написал статью «Смысл войны», сыгравшую очень сложную роль для его репутации.

Создание этой империи Владимир Соловьев считал возможным через победу европейского христианского человечества над Китаем.

Публикация статьи вызвала скандал, в том числе в кругах, близких к философу. Тогда были очень популярны в либеральной среде идеи Льва Толстого, и люди искренне разделяли мысль о том, что все войны противоречат Евангелию, что война есть зло по самой своей природе. А Владимир Соловьев, конечно, так не считал.

В 1898 году он пишет статью «Немезида», посвященную Испано-американской войне.

Эта тема продолжается в последнем соловьевском произведении «Три разговора», и в первом же из этих разговоров пацифизм категорически осуждается, в его неожиданной популярности Владимир Соловьев видит предвестие философии Антихриста.

Почему Владимир Соловьев считал, что противники войны как абсолютного зла в итоге добиваются противоположных результатов?

Владимир Соловьев считал, что война — это путь к возникновению мировой государственности, без войны она невозможна. Безусловно, он был сторонником мира, но для него подлинный мир был возможен только при условии единой общепланетной государственности с одним императором. Эти идеи он почерпнул в «Монархии» Данте Алигьери.

Как Владимир Соловьев обосновывал то, что участие в войне не противоречит христианской идеологии?

Лев Толстой очень облегчил ему задачу, потому что отрицал любую войну, в том числе и оборонительную, и на этой радикализации христианской идеи непротивления злу насилием он построил всю свою проповедь.

Однако скрытый пафос писателя состоял в осуждении войны как такого естественного профессионального дела, проще говоря, в осуждении колониальных войн.

Но если смотреть глубже, то нельзя не признать, что Владимир Соловьев действительно исповедовал ту точку зрения, которую мы бы сейчас назвали «бремя белого человека».

Сейчас мы назвали бы это колониальным сознанием, безусловно. Но он был человеком не просто своего времени, он был «русским викторианцем», или, точнее, немного опоздавшим родиться либералом 1840-х годов, в духе своего отца.

Он приводил в пример индийский обряд сожжения вдов, отмененный британскими колониальными властями после покорения Индии. Из этого он делал вывод, что допустимы даже колониальные войны, потому что они ведут к приобщению варварских народов к европейской цивилизации.

XIX век был эпохой соперничества великих европейских держав, среди которых была и Россия. Противоречия между ними Соловьев видел как простое геополитическое соперничество или как цивилизационный конфликт?

Владимир Соловьев, в отличие от Николая Данилевского, никогда не исходил из возможности войны между Россией и Европой. Отметим, что он родился в год начала Крымской войны и воспринимал ее как трагическую случайность. Глубоко о ней он не задумывался, в истоки этой войны не вникал, к аргументам Николая Данилевского о неизбежной враждебности Европы по отношению к России оставался глух.

Поэтому он не видел перспективы цивилизационного конфликта между Россией и европейскими странами. Вот вражду между православием и католицизмом он считал реальным фактом, и ее-то, по мнению Соловьева, должна была снять «христианская политика», то есть правильная постановка славянской темы.

Сама необходимость примирения, разумеется, говорит о наличии существующих противоречий, которые и принес раскол. Но если возможность примирения существует, то эти противоречия — не антагонистические.

Откуда тогда возникла бескомпромиссная идеологизированность нынешней мировой политики?

Как я уже говорил, Владимир Соловьев проглядел ХХ век.

А вот XX века с его столкновением идеологий он не увидел. И это нельзя свести к чисто психологической интуиции, в самой его философии было что-то с одной стороны — пророческое, а с другой — близорукое.

Он и по зрению был близорук. Многие его идеи очень актуальны сейчас, но они были совершенно неактуальны для его времени.

Сейчас многие страны Азии и Африки смотрят на Россию как на авангард нового миропорядка. Можно ли сказать, что на этом фоне идеи Владимира Соловьева о «всечеловечности» и роли России в реализации этой концепции вновь становятся актуальны?

В каком-то смысле — да. Пусть та «всечеловечность», о которой думал он, и не совсем то, о чем сейчас идет речь. Она имела для него христианский характер и была неразрывно связана с христианством. Теократия ведь нужна не только для того, чтобы прекратить войны, но прежде всего для того, чтобы все присоединились к христианской церкви.