Выставка Василия Болдырева открылась в галерее "Всекохудожник"
Когда идешь на выставку архитектора, ожидаешь увидеть рисунки старинных зданий, либо эскизы будущих проектов, либо графику, ведущую диалог с русским авангардом, итальянскими палладианцами или, например, архитектурным наследием Василия Баженова или Николая Львова. Выставка томского архитектора Василия Болдырева (1941-2003), чье наследие впервые показывает в Москве галерея "Всекохудожник", эти ожидания опрокидывает. Его работы - живописная абстракция, словно продолжающая линию символистов начала ХХ века, от Врубеля до Скрябина и Чюрлениса.
Но для самого Василия Федоровича Болдырева его живопись - диалог прежде всего с космосом и музыкой. Космос для него - это не фэнтези "Звездных войн", не триумф человечества, делающего первые шаги на поверхности Луны, даже не первый "Спутник". Хотя не надо быть визионером, чтобы догадаться, что для шестидесятника, чья юность пришлась на эпоху первых космических полетов, интерес к теме, наверное, обусловлен и временем. Но не технический поворот главный для него в живописи. Космос его интересовал как тайна связи пространства и времени, как поиск смысла и тайны творчества. Начиная с серии, посвященной Тунгусскому метеориту, продолжая воронками, упругими смерчами звездных спиралей, возникающих на мокрых ватманских листах, Болдырев создавал образ вселенной как пульсирующего, меняющегося, сияющего многоцветного пространства, почти живого, энергия которого физически ощутима.
Визионерский характер этих образов был основан на серьезных знаниях. Болдырев, будучи архитектором, а не астрономом, тем не менее серьезно изучал труды физиков о строении вселенной. Студенты и аспиранты Болдырева в Томском инженерно-строительном институте, где Василий Федорович преподавал архитектурное проектирование и градостроительство, вспоминали, как вне стен института, на домашних посиделках или рыбалке, завораживали его рассказы о звездах, вселенной, галактиках, поэтах... Как ни странно, об этом сибиряке, выросшем в бедной крестьянской семье, где было одиннадцать детей, можно было бы сказать словами фильма Константина Бронзита: "Он не может жить без космоса".
Как и для космистов, для Болдырева живопись была медиумом, соединявшим научные идеи и визионерство
Можно, наверное, попытаться найти параллели между профессиональной сферой интересов архитектора-градостроителя (а Болдырев был человеком очень известным в среде сибирских коллег!) и живописными сериями, посвященными космосу. В конце концов, и города, и вселенная - это "архитектура больших пространств", хоть и принципиально разного масштаба. Но для меня неожиданнее оказалась перекличка работ Василия Болдырева с живописью и графикой группы "Амаравелла". Эта группа художников-космистов, чья первая "Выставка пяти" в Музее изобразительных искусств (теперь - ГМИИ им. А.С. Пушкина) в 1923 году, положившая начало объединению "Амаравелла", практически забыта. Наиболее известен из них Борис Смирнов-Русецкий, который переписывался с Кандинским, общался с Николаем Рерихом. Судьба художников "Амаравеллы" сложилась непросто: возможно, им не простили участие в выставках в Нью-Йорке и Чикаго в 1927-1928 годах. Но в 1930-м была арестована и выслана Вера Пшесецкая, она умерла в Архангельской области, почти все ее работы утрачены. Тогда же ненадолго был арестован Александр Сардан, после чего, оставив живопись, занялся научно-популярным кино. Сергей Шиголев, ушедший в ополчение в 1941-м и попавший в окружение, выйдя из него, был арестован в 1942-м. После этого судьба его неизвестна. Петр Фатеев минимизировал свои контакты с властью в 1930-1940-е, начинает выставляться только в 1966-м, когда была его выставка, в частности, в Пулковской обсерватории. О творчестве художников "Амаравеллы" напомнила выставка "Мы храним наши белые сны", которую в 2020 году сделал музей современного искусства "Гараж".
Вопрос, знал ли Василий Федорович Болдырев о наследии космистов "Амаравеллы", были ли ему близки идеи о четвертом измерении Петра Успенского и о ноосфере Вернадского, остается открытым. Но очевидны параллели образов его картин с живописью и графикой Александра Сардана, Петра Фатеева... С космистами Болдырева объединяет и страстная любовь к музыке. В его семье все пели - отец был церковным певчим (пока в начале 1930-х церковь в селе не разрушили), любую песню мог разложить на три-четыре голоса. Пели, по воспоминаниям Болдырева, всегда, в том числе, чтобы заглушить чувство голода. Общее с космистами у Болдырева и то, что для него тоже живопись становилась тем медиумом, который позволял соединять научные идеи и визионерство.