Ботаник из Павлова прославился в Аргентине, но был забыт на родине

Именем этого человека названо 18 растений на Кавказе, в том числе жемчужина кавказских гор — камнеломка. Кстати, она может расти и в наших садах. Его имя получили озеро на горе Ацетуко и карстовая пещера на массиве Квиро. Где это? А попробуйте отыскать сами. Русский учёный-ботаник, путешественник. Исследователь Кавказа, Огненной Земли и Патагонии. В аргентинском городке Ла-Плата, откуда ему не суждено было вернуться в Россию, на его могиле установлен памятник. Есть маленький музей: та комната, в которой он работал. Его соотечественники бывают здесь редко, ну а земляков, наверное, не было никогда. У нас в городском краеведческом музее Павлова, где тоже берегут память о нём, вы можете узнать имя – Николай Михайлович Альбов. В первых строчках биографии отмечен факт его рождения в семье священника 11-го пехотного Псковского генерал-фельдмаршала князя Кутузова Смоленского полка, который располагался в селе. А дальше полковая труба не давала семье Альбовых надолго задерживаться на казённых квартирах. Ботаник с детства «Талант Альбова, его упорный и неукротимый характер, разносторонность интересов, страстность, бескорыстие, высокая нравственность в сочетании с молодостью и огромной работоспособностью покоряет души все новых его последователей и почитателей», – так написал о нём один из современников. Почти ничего не зная о Николае Альбове, мы вправе заочно отнести себя к его почитателям и предпринять попытку узнать о его недолгой, в 31 год, жизни. Его способности к познаниям наук — фантастические. Ещё в детстве он увлёкся собиранием гербариев. Между страниц толстенных томов «Всемирного путешественника» подсыхали найденные им растения, затем они определялись и подробности о находках фиксировались в дневниках. Ну, как детское увлечение это могло бы ещё сойти, а как первые шаги в дело всей жизни? Великий трудяга шведский естествоиспытатель, ботаник Карл Линней писал о себе: «Какой утомительной и тягостной наукой была бы ботаника, если бы нас не влекло к ней сильное чувство, которое я затрудняюсь определить ближе и которое сильнее чувства самосохранения. Боже мой! Когда думаешь об участи ботаников, то не знаешь, считать ли безумием или разумным делом то беспокойство, которое влечёт их к растениям». Вот и нам не совсем понятно, как он решился посвятить себя изучению растений. Для нас и сегодня само слово «ботаник» рисует в воображении долговязого молодого человека, почти беспомощного в жизни и непременно с круглыми очёчками на переносице. Не поверите, Николай Альбов по внешнему виду именно таким и был. Это видно на тех малочисленных фотографиях, которые сохранились. Правда, кроме ботаники была у него ещё тяга к математике и языкам, но он постарался всё уравновесить, поступив после блестящего окончания гимназии на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. К этому моменту он уже знал в совершенстве латынь, греческий, французский, немецкий языки. А знание математики, физики, английского, испанского и итальянского языков нарастил уже в университете. На краю погибели Его дальнейшую жизнь определила болезнь. Врачи нашли у него признаки начальной стадии туберкулёза — чахотку. В то время самым действенным лекарством от этой изматывающей и вялотекущей болезни было — уехать на юг. Что он и сделал. Врачи посоветовали о возвращении больше не думать. Вышло так, что Кавказ покорил его. И налицо было ещё одно совпадение: VIII съезд естествоиспытателей и врачей, который проходил в Петербурге и на котором Альбов был делегатом, принял постановление о том, что съезд имел целью «споспешествовать учёной и учебной деятельности на поприще естественных наук, направлять эту деятельность главным образом на ближайшее исследование России». Так тому и быть. Начались выходы в экспедиции. Отчёты об этих походах читаются словно дневники приключений. Удивляешься, как с виду «ботаник» Альбов стойко переносил трудности. «Сколько уже раз в жизни приходилось благополучно выпутываться из затруднительных положений, когда, казалось, был на краю погибели! И твёрдая вера в Верховное Существо, в Его справедливость и Его непреложные законы придавали мне силы». Возвращаясь из каждого похода, он избавлялся от того, что было лишним в дороге. Со временем отработал походное снаряжение: никогда не расставался с буркой, папахой и хурджином — сумкой для провианта, Для питания в экспедициях выбрал универсальное абхазское блюдо — абысту, которое состояло из трёх компонентов: воды, соли и кукурузной муки. Абыста пожиже была кашей, а погуще — превращалась в хлеб. Первые два года экспедиций принесли открытие одиннадцати новых растений Кавказа. Мы сегодня затруднимся сказать, много это или мало. Новороссийский университет решил наградить Альбова должностью сверхштатного лаборанта при кафедре ботаники, то есть без содержания и без квартиры. Какая-то номинальная должность без заработка и жилья, хотя с признанием большой и заметной работы. В его письмах родне встречаются фразы: «Публичная лекция моя, как можете судить по газете, имела некоторый успех. Аудитория, которая наполняла всю залу клуба, шумно мне аплодировала и даже кричала «браво». Окунувшись в то время, удивляешься, что кого-то интересовали лекции исследователя флоры, которыми он мог кормиться. А ведь существовали даже Общества покровительства растений, где можно было регулярно читать лекции и выступать с докладами. Интерес к его работам проявили французы, швейцарцы. Его отчёты о путешествиях появляются в иностранных журналах. «У меня теперь такая масса спешной научной работы, что я, право жалею, что у меня не четыре руки». Пришло первое признание: он избран членом-корреспондентом Ботанического общества Женевы. Избрание иностранца в члены-корреспонденты было здесь явлением из ряда вон выходящих. Он становится своим человеком в Гербарии королевских садов в Кью, близ Лондона, в научных библиотеках Франции и Италии. Мы ни строчкой не упомянули о его личной жизни. Семью он не завёл, и на это была своя причина. Сохранилась безымянная фотография девушки, которую Николай Михайлович хранил до последних дней жизни. На фотографии есть запись карандашом, оставленная кем-то: «Рассказывал мне Н.М., что эта особа была почти объявленной его невестой в бытность его на Кавказе, но потом он решил не жениться, т. к. не имел в то время обеспеченного положения». В Россию вернулся признанием Это необеспеченное положение и вынудило его покинуть Россию. У него так и не оказалось постоянного рабочего места. Семь лет он вынужден был заниматься временной работой. В Париже встретил аргентинского консула, от которого и получил предложение на переезд, гарантию работы. Из Франции пароход «Потоси» должен был доставить его по адресу новой жизни — в Аргентину. «Атлантический океан. 27 сентября 1895 г. Вернусь ли я когда-нибудь в горы счастливой Абхазии, где чистые и прозрачные, как хрусталь, горные потоки шумно катят в море свои воды по диким ущельям, где азалея и каприфоль так благоухают весной? Услышу ли я снова мелодический звон чонгури тихими и тёплыми вечерами и весёлое щебетанье чернооких дочерей Абхазии? А встречи в чаще первобытного леса с угрюмыми и важными фигурами в черкесках, с широкими кинжалами за поясом, в папахах, надвинутых на самые брови? Можно ли забыть прошлое? Нет». Ему было предложено занять место заведующего ботаническим отделом музея Ла-Платы, который предстояло ещё организовать. «Так как ботанического отдела пока в музее нет, то мне придётся создать его — работа, конечно, нелёгкая, которая потребует много лет. Музей — огромное учреждение, подобного которому я не встречал даже в Европе. Коллекция музея богатейшая. При музее имеется собственная типография и фототипия, где печатаются три великолепных ежегодных издания музея». Через полтора месяца, чуть обжившись, он уходит в первую экспедицию. Он не расстаётся со своей буркой и кинжалом, ему посоветовали дополнить экипировку на всякий случай ещё и револьвером. Отправлялся туда, где никто из исследователей не бывал. Даже проводники боялись намеченного им маршрута: Огненная Земля — царство дождей и сырости, ясные дни здесь исключение. Ла-Плата — удивительное место: провинция, где со временем был сформирован целый научный центр с учебными заведениями и музеями. Альбова удивлял интерес местной публики к его лекциям. Он мог читать их на многих языках, дополнив свои университетские знания ещё кавказскими наречиями и наречиями южно-американских индейцев. В Россию регулярно уходили его письма родным. Сохранённые сёстрами, они стали описательной частью его путешествий. «Я сам даже удивляюсь, как могу столько работать, — писал Николай Михайлович, — только теперь понял я с поразительной ясностью, что такое значит труд по доброй воле, по призванию. Труд такой нисколько не тягостен. Напротив, он источник наслаждения». Слова ботаника Карла Линнея об увлечении работой, которая может пригасить чувство самосохранения, он хорошо знал, но ничего не мог с собой поделать. Болезнь продолжала терзать его, но он продолжал упорно заниматься своим делом. За два года успел побывать в четырёх длительных экспедициях. Всю зиму обрабатывал добытые результаты. Коллеги отмечали, что температура зимой в его комнате не превышала десяти градусов тепла. Согревала только старая походная бурка. К июлю 1897 года основной труд «Опыт сравнительного изучения флоры Огненной Земли» был закончен. Он с радостью оповестил об этом родных. Собранная им коллекция растений заложила основу научного центра в Ла-Плате и бережно сохранена по сей день. За аргентинской одиссеей Николая Альбова пристально следил первый в России профессор географии Дмитрий Николаевич Анучин. Он не дал ему затеряться во времени и сообщил об его внезапном уходе из жизни некрологом: «Судьба Н.М. Альбова в некотором отношении поучительна. Неутомимый исследователь и, вероятно, лучший знаток кавказской флоры, страшно преданный изучению природы, он имел все основания ожидать, что его научные стремления встретят полную поддержку в русском учёном мире и его способностями и знаниями воспользуются для исследования обширных азиатских окраин России, но в действительности ему пришлось почти всю жизнь перебиваться скудными средствами и даже изучать Кавказ при материальном содействии иностранцев , а затем искать приюта в американской Аргентине, где его познания впервые нашли себе более достойную оценку». Урок для потомков Альбов называл себя цыганом, бродягой и чувствовал счастливым, поскольку везде оставлял за собой настоящий след «на песках времени», как выражался американский поэт Лонгфелло. «Этот след не пропадёт даром. Им воспользуются другие, пройдут по проторенной мною тропе, – писал родным Альбов,- и результатом этого будет, полагаю, некоторая положительная польза для науки и общества». Что примечательно, ещё учась в университете, друзья-студенты предсказывали ему подобную судьбу: «Жизнь его будет гореть большим огнём, давая обильный источник света. Но зато, разумеется, процесс горения кончится скоро. При том, что жизнь Н.М. «потухнет» при чрезвычайных обстоятельствах вдали от родины». Так всё и произошло. В дореволюционные годы сестры Николая Михайловича изыскивали возможность оплачивать место его захоронения, но в дальнейшем это стало невозможным. Как обстоят дела сейчас, неизвестно. В Ла-Плате экскурсоводы, водя любопытствующих по музею естествознания, упоминают его имя. У себя на родине он почти забыт. Для нас урок прошлого: Россия не должна транжирить свои таланты. Вячеслав Фёдоров