95 лет назад умер Феликс Дзержинский. Или его заставили умереть?
Он был с нами очень долго. Огромная фигура председателя ВЧК в длинной шинели несколько десятилетий возвышалась на Лубянке.
Бронзовый идол сурово озирал окрестности, словно ища, кого еще спровадить в бывшее здание Госстраха, прозванное каким-то остряком Госужасом. Портреты человека с острым взглядом и редкой бородкой висели в кабинетах партийцев, милиционеров, сотрудников КГБ. В книгах, фильмах, спектаклях его изображали сильным, справедливым. И называли «железным Феликсом».
Большевики, к слову, все были железные – Ленин, Свердлов, Троцкий и прочие. Только Сталин – стальной. Он многих железных, непреклонных, твердокаменных перехитрил, загнал в гроб.
Смерть Дзержинского была четвертой значительной в Стране Советов, И как предыдущие – Свердлова, Ленина, Фрунзе - многолюдной, под рыданье труб, барабанный бой, шелест знамен.
Официальный диагноз – тяжелое сердечное заболевание. Но в сталинское время это было синонимом чего-то страшного, загадочного, мстительного. Но, кажется, никто ни разу ни до чего не докопался. Одни версии и предположения.
Кто-то из большевиков болел, кто-кто устал, разнервничался, сунул в рот револьверный ствол или принял яд. Кого-то подстерегли враги. Так произошло с Кировым, Орджоникидзе, Крупской, Куйбышевым, Марией Ульяновой… И всегда Сталин скорбел и охотно подставлял свое плечо под закутанные в кумач гробы. Он таскал их до самой старости, не уставая.
Дзержинского Сталин проводил такими словами: «Не зная отдыха, не чураясь никакой черновой работы, отдавая свои силы, свою энергию делу, которое ему доверила партия, Дзержинский сгорел на работе во имя победы коммунизма».
Партия доверила ему уничтожать врагов революции. Их было много, и потому Дзержинский не знал ни сна, ни отдыха. Смертные приказы он подписывал пачками. Своими костистыми руками сын домашнего учителя сломал тысячи жизней. Прегрешением считалось не только противодействие новой власти, но и происхождение. Безвинные, но из чуждой среды - все равно к стенке. Сколько же было на Руси таких стенок, залитых кровью!
Заместитель Дзержинского Мартын Лацис говорил: «Для нас нет и не может быть старых устоев морали и гуманности…» Ничего себе заход! Делай, что хочешь, нет тебе ни судов, ни законов. Впрочем, вполне по-большевистски - бесчеловечно.
И далее: «Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал словом или делом против Советов. Первый вопрос, который вы должны ему предложить – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, образования и профессии. Эти вопросы должны решить судьбу обвиняемого».
Если следовать этой логике, то комиссары должны были порешить пол-России. И они рьяно взялись за дело!
Дзержинский очень любил Ленина и всегда его понимал. Но однажды не понял. Впрочем, Владимир Ильич Феликса Эдмундовича за это даже не пожурил…
На одном из заседаний Совнаркома Ленин послал председателю ВЧК записку: «Сколько у нас злостных контрреволюционеров?» Дзержинский на той же бумажке ответил: «Около 1500». Ильич вернул ему бумажке, поставив на ней крест.
В ту же ночь все «опасные контрреволюционеры были расстреляны. Но, по словам секретаря Ленина, Лидии Фотиевой, «Дзержинский его не понял. Наш вождь обычно ставит на записке крестик в знак того, что прочел ее и принял к сведению».
Наверное, они весело смеялись над таким «недоразумением».
Дзержинский работал неистово. Бог знает, с какой результативностью, но должностей у него было множество. Он руководил не только ВЧК, но и наркоматом внутренних дел. Был одним из руководителей Реввоенсовета на Польском фронте, Председателем главного комитета по всеобщей трудовой повинности. Стоял во главе наркомата путей сообщения. И - боролся с беспризорностью. Или, как утверждали злые языки, с беспризорниками…
…Лев Троцкий залюбовался покойником, лежащим в гробу: «Бледное лицо его под светом рефлекторов было прекрасно. Горячая бронза стала мрамором. Глядя на открытый лоб, на опущенные веки, на тонкий нос, очерченный резцом, думалось: - вот застывший образ мужества и верности. И чувство скорби переливалось в чувство гордости: таких людей создает и воспитывает только пролетарская революция….»
Троцкий был плохим политиком, но - бесподобным литератором. Это был истинный художник. Порой он оставлял кисть и брался за резец скульптора. И эпитафия Дзержинскому получилась блестящей:
«Он как бы всегда находился в состоянии высшей мобилизации. Ленин как-то сравнил его с горячим кровным конем. Дзержинский влюблялся нерассуждающей любовью во всякое дело, которое выполнял, ограждая своих сотрудников от вмешательства и критики со страстью, с непримиримостью, с фанатизмом, в которых, однако, не было ничего личного: Дзержинский бесследно растворялся в деле».
Троцкий писал: «Самостоятельной мысли у Дзержинского не было…» Это, кстати, подтверждали многие. Зато он хорошо исполнял.
Сталин через много лет говорил, что сначала Дзержинский был за Троцкого, но «потом перешел нашу сторону». Может, и так. Но могло быть иначе: перешел, но не окончательно, колебался. И его…
Дзержинский действительно колебался. Нет, это мягко сказано. Он переживал, негодовал. От того, что дело, которому он взялся служить, стало тонуть в болоте. Дзержинский протестовал против действия и бездействия, ибо, и то, и другое приносило вред. Все застилала болтовня, демагогия.
Но никто его не хотел слушать - ни Сталин, ни оппозиционеры. Потому что Дзержинский был ни с кем, сам по себе. Но – понимал: если политика страны не изменится, впереди тупик.
Он стал невольным пророком – писал, если ничего не делать, «страна найдет своего диктатора – похоронщика революции – какие бы красные перья ни были на его костюме. Все почти диктаторы – ныне бывшие красные – Муссолини, Пилсудский».
Диктатора Россия действительно вскоре нашла…
На партийном пленуме в июле 1926 года Дзержинский выступил с предсмертной речью, в которой – не говорил, а кричал – о развале экономики, бездеятельности Каменева и Зиновьева. Протестовал против государственного монополизма и взвинчивания цен. И того, что душат крестьян, почище, чем при царизме.
Это был жест отчаяния, крик боли. Не только моральной, но и физической. Во время речи произошло извержение вулкана взрывчатой страсти - Дзержинский постоянно хватался за сердце, ибо оно сжималось в судорогах, как оказалось, предсмертных. Дзержинского отправили домой, где он вскоре умер.
Это произошло 20 июля 1926 года, однако решение об увековечении его имени вышло лишь через несколько месяцев. 21 ноября газета «Правда» сообщила: «В память т. Дзержинского президиум Московского Совета постановил переименовать Лубянскую площадь и улицу Большую Лубянку в площадь и улицу им. т. Дзержинского».
Однако здесь долго ничего не напоминало о «рыцаре революции». Лишь спустя десять лет после его смерти - в 1936 году вышло постановление об установке памятника, и в 1940 году был проведен конкурс, в котором участвовало пять скульпторов. Лучшей признали работу Сарры Лебедевой. Но ей почему-то не доверили создание монумента Дзержинскому.
Спустя много лет о памятнике вспомнили. И доверили его создание Евгению Вучетичу, четырежды лауреату Сталинской премии. Тому самому, что создал памятник «Воин-освободитель» в Берлине и мемориальный ансамбль «Родина-мать зовет» в Волгограде.
Монумент был открыт ко Дню чекиста – 20 декабря 1958 года. На церемонии присутствовали глава СССР Никита Хрущев, его соратники – Анастас Микоян, Михаил Суслов, Климент Ворошилов, члены партийной делегации Польши. Пригласили вдову основателя ВЧК Софью Сигизмундовну и сына Яна Феликсовича...
Иногда у подножия монумента появлялись цветы, и прохожие недоумевали, как туда попадали букеты? Ведь вокруг памятника с утра до вечера не замирало движение транспорта, и путешествие «в гости» к Дзержинскому было опасным. Может, цветы приносили ночью?
Памятник простоял три с лишним десятилетия, до августа 1991-го. Монумент снесла большая, разгоряченная толпа после подавления путча ГКЧП. Бронзовый Дзержинский отправился в ссылку, как и его живой прототип. А на Лубянке осталось пустое место…
Впрочем, с тех пор памятник не раз пытались вернуть. Не потому, что Дзержинский «стал» хорошим, а от того, что монумент якобы «держал» пространство площади, придавая ей логику и завершенность.
Конечно, это лукавство. Просто многие тоскуют по прежним временам, которое видится уже в не кровавом тумане, а в нежном романтическом свете. Не удивлюсь, если однажды памятник работы Вучетича окажется на прежнем месте. А у его подножия - горы цветов…