Сегодня, 2 апреля, российскому хирургу, академику РАН Ренату Акчурину исполняется 75 лет. Его помнят как человека, сделавшего операцию аортокоронарного шунтирования первому президенту России Борису Ельцину. Знают — как ученого и хирурга высочайшего класса.
В интервью ТАСС Акчурин, заместитель генерального директора по хирургии, руководитель отдела сердечно-сосудистой хирургии ФГБУ "НМИЦ кардиологии" Минздрава России, рассказал о том, что стартапы нужны для развития медицины, необразованность мешает борьбе с COVID-19, а также о русской медицинской школе и принципе жизни — "прямо и вперед".
— Ренат Сулейманович, вы несколько десятилетий находились на передовой отечественной медицинской науки и хирургии. Что мешает повышению эффективности медицинской помощи, что может помочь?
— Это очень серьезный вопрос. Во все времена правильная постановка организации, как сейчас модно говорить — логистика проведения какого-то процесса, обеспечивает, наверно, половину успеха. Но у нас в стране, к сожалению, есть юркие люди, которые стали чиновниками среднего звена. Это не обязательно власть, это подвластные структуры, начиная с районного отдела здравоохранения. И, конечно же, во многом они принимали участие в торможении того, что можно было бы достигнуть. Каждый из них рулит по-своему, и многие идеи, которые надо было бы внедрять в жизнь, внедрялись очень медленно. В этом наш большой недостаток. Это общий недостаток, общественный недостаток, я бы сказал. Может быть, мы из-за этого медленнее развивались, чем могли бы.
Не в пользу. Я не сторонник ругать все, что было хорошего в период моей молодости. Но тем не менее в этом смысле развитие науки в современной России происходит гораздо быстрее.
Но вот этот вот чиновничий беспредел… Постепенно с ним в стране тоже борются, правительство поддерживает развитие стартаповых компаний, большая часть из них — это энтузиасты, которые хотят что-то быстро сделать.
Израиль нам в этом большой пример. Я, когда приезжаю на ежегодную конференцию по интервенционным вопросам сердечно-сосудистой хирургии, каждый раз вижу выставку, на которой может быть две-три компании с известным именем, все остальное — молодые стартаповские компании.
Я бы хотел подчеркнуть, что эти компании обеспечили израильтянам серьезный вклад в национальный продукт страны. Они очень много сделали в медицине. Вот этот известный сейчас всему миру способ оперирования пожилых тяжелых пациентов по замене сердечных клапанов через маленькие разрезы, через проколы в сосудах. Это же фантастика, но она произошла вовсе не в Америке, идеология и ноу-хау — это произошло в Израиле, а выполнил это впервые француз Алан Крибье (в 2002 году — прим. ТАСС), который живет в Лионе, совсем не столичный доктор.
Ситуация в России должна выправляться. То, что сейчас правительство обратило на это внимание, означает, что мы сами сможем производить различные материалы из пластмасс, аналогичные тем, которые делают небольшие компании в США, во Франции или в Германии. Производить с высокой точностью медицинские предметы из пластмасс, которые могут находиться в человеке в течение длительного времени. Это и катетеры, и зонды, и специальные аппараты вплоть до искусственных водителей ритма, которые в России теперь, к сожалению, не производятся, хотя наша страна была одной из продвинутых стран в этом направлении еще во времена СССР.
Мы идем к тому, чтобы качество медицинской помощи все-таки существенно росло.
— Оно ведь уже растет?
— Совершенно верно. Оно растет. Но у нас бывает так, что оно растет, а не все корни здоровые. А корни должны происходить из хорошей первичной медицинской помощи, высокой стартовой зарплаты у врачей.
Второе, что я хотел бы сказать, что сегодня мы, пытаясь улучшить здравоохранение, заорганизовались в оказании первичной медицинской помощи.
Например, вы живете, условно говоря, в Теплом Стане, а вам надо поехать в Чертаново, чтобы сделать ЭКГ. Так нельзя. Нам надо насыщать оборудованием все поликлиники. Система участковой медицины вовсе не плоха.
Я знаю, что первичным звеном очень серьезно занялись, об этом говорит и руководство страны. И производство работает. Движение в положительную сторону есть.
— Какую одну проблему в организации науки вы бы назвали?
— В плане развития самой науки хотелось бы иметь достаточное финансирование. Потому что на сегодня, чтобы получить какие-то деньги, ты должен написать "Капитал" Карла Маркса, чтобы обосновать получение средств. А между тем время уходит, и кстати, и желание исследовать уходит. Эта бюрократическая часть жизни убивает в тебе энтузиаста.
Может быть, это надо по-другому делать, должны быть более "быстрые", более активные комиссии, которые решают: да, это надо делать. Но с исследователя при этом ответственность не снимается. Не должен быть пустой выброс государственных денег.
— Какие направления в медицине вы считаете прорывными? Что нужно развивать в кардиохирургии?
— Мы наконец-то в медицине стали серьезно заниматься генетикой. Хотя наша страна — во многом пионер генетических исследований, она еще в 1930-х годах была одной из лучших. И если бы не лысенковщина, может быть, мы бы сейчас были просто самые сильные в этом направлении.
Но сама жизнь показывает, что мы тем не менее сильны в этом направлении.
Куда мы пойдем в хирургии? Мне бы хотелось знать, насколько быстро и эффективно мы вложим средства, чтобы детская сердечная хирургия не была в том загоне, в котором она пребывает уже больше 30 лет.
Государство строит много очень нужных неонатальных центров. Именно появляющиеся там дети часто страдают пороками сердца, их надо передавать хирургам на операции. Но таких кардиохирургических центров нет. Их нет не потому, что мы не хотим их развивать. Для того, чтобы спасать детей, нужны деньги.
Кроме того, чтобы эту проблему решить, нужно уже в вузе готовить людей, говорить, что это высокооплачиваемая работа. И в вузе платить большие деньги учителям этих будущих хирургов, потому что это не простая затея. Это серьезный вклад на долгие годы.
— Легко ли работать с молодыми коллегами?
— Их трудно отбирать. А отобрав, я с удовольствием с ними работаю.
— У них будет такая же интересная жизнь, как у вас?
— Я бы очень хотел это увидеть. Это очень сложный вопрос. Я вряд ли смогу на него ответить, но я бы хотел это увидеть.
— Как вы оцениваете уровень представлений о медицине в нашем обществе? Существуют проблемы?
— Очень много связано с тем, что у нас общество как-то довольно сильно размежевывается на тех, кто растет в своем образовании, и на тех, кто совсем не растет. Я в этом обществе живу, мне его безумно жаль.
Та сторона, которая не растет, они начинают не с вопроса "доктор, почему у меня болит?", они спрашивают, сколько будет стоить у вас лечение. Хотя давно известно, и это есть в конституции, что основные виды медицинской помощи у нас оказывают за счет государства, обязательного медицинского страхования. Но люди даже этого не знают. И в этом беда. Может быть, это как-то влияет на понимание роли и места российской медицины.
— Новый кронавирус поражает сосуды. Удовлетворяет ли вас объем и уровень исследований в этом направлении?
— Коронавирус поражает эндотелий сосудов. Мы сегодня вряд ли можем говорить о высоком уровне исследований. Мы сегодня стараемся остановить пандемию. Она существует. Сейчас надо говорить о том, чтобы как можно быстрее привить население России.
Но у населения, увы, разное образование, разное понимание ситуации. Ему бесплатно предлагаешь вакцинироваться, а он говорит: "Я не хочу, я занимаюсь китайской гимнастикой тайцзицюань, и это мне поможет".
— Нежелание вакцинироваться вы связываете с недостаточной образованностью?
— С недостаточной образованностью и с безграмотностью. Вакцины, которые разработаны, способны поднять на другой качественный уровень коллективный иммунитет населения к этому вирусу.
— У вас ведь есть личный опыт?
— Я переболел COVID-19 очень тяжело. Месяца два-три после выздоровления я испытывал слабость, очень медленно входил в режим.
— После оперирования Бориса Николаевича Ельцина журналисты вас неоднократно спрашивали об этом. И все же не могу не задать вопрос: как влияла на работу огромная политическая ответственность? Как вы сейчас смотрите на те события?
— Вы знаете, о политической ответственности я не думал, но с приближением даты операции росла напряженность в коллективе и во мне, думаю, что и в каждом участнике нашей команды.
Я не ожидал никогда (материальных благ — прим. ТАСС), я сделал свое дело, я был счастлив, что оно получилось и я оказался прав. Но люди думали, что я после этого как-то резко изменюсь, получу какие-то звезды и буду весь в бриллиантах. Это очень опасное заблуждение и болезнь, когда человек к этому привыкает.
Это было лет через пять после операции Бориса Николаевича. Я подумал: а что тут, собственно, может измениться? Люди за рубежом об этом думают совершенно по-другому.
— И традиционный вопрос о личном. Можете сформулировать философскую максиму — к чему человек может стремиться?
— Философствовать не смогу, вряд ли у меня хватит способностей на это. Но думаю, что жизнь надо проживать так, как неоднократно учили еще в школе: чтобы тебе было интересно вспоминать все твои прошедшие дни. Чтобы ты мог для себя вспомнить — что ты сделал положительного. Чтобы ты мог оценить все свои недостатки, которые у тебя были, потому что не бывает людей совсем без недостатков. И не прятал этот скелет в шкафу. Просто так уходить с этим и закапывать, а грудь выставлять для орденов — это неправильно.
Поэтому надо жить нормально. Прямо. Как Наполеон говорил: "Прямо и вперед".
