Россияне провели 12 месяцев в семье кочевников. Что им пришлось пережить?

Многие коренные народы России по сей день живут точно так же, как их давние предки, — кочуют по тундре, хранят и помнят священные места, зависят от своего стада оленей. Их традиционный уклад подвергается опасности — на тех же самых землях, где они ведут свой размеренный и цикличный образ жизни, сейчас активно добывают полезные ископаемые, и столкновение цивилизаций требует диалога. Чтобы понять кочевых ненцев и запечатлеть их культуру, этнографы Александра Терехина и Александр Волковицкий целый год провели в «полевом исследовании» — прожили 12 месяцев в ненецкой семье. «Лента.ру» расспросила ученых об их опыте, ненецких особенностях и целях исследования.

«Лента.ру»: Расскажите про свою экспедицию «Настоящие люди».

Александра Терехина: Начать стоит с того, что я социальный антрополог, или, как это еще называется, этнограф. Александр — по первому образованию археолог, но сейчас тоже занимается социальной антропологией. Довольно много лет, еще со студенческого времени, я приезжала с экспедициями на Ямал, проводила полевые исследования. Они в основном были непродолжительными, и у меня была давняя профессиональная мечта — поехать на год, как это делается в традиции западной антропологии. Длительное «поле» — застать весь хозяйственный цикл оленеводов. Но обстоятельства складывались так, что позволить это себе мы смогли только в 2015 году.

Почему экспедиция вообще как-то называется и имеет определенную медийность? Это была одна из задач. У нас много друзей, знакомых, которые знают, чем мы занимаемся, они всегда спрашивали: а где можно прочитать о нашей работе? Не в формате научной статьи, а доступно.

И мы перед экспедицией задались мыслью о том, что нам нужна такая научно-популярная часть: трансляция знаний не только в научные издания, но и любому желающему. Так появилось название, хотя научные экспедиции в наше время редко как-либо называют. «Настоящие люди» — это самоназвание ненцев, «ненэй ненэча» буквально это и означает. Мы сделали сайт, использовали социальные сети...

Сами в итоге немного устали от такой медийности: это налагает определенную ответственность, утомляет и отвлекает исследователей. Но такое направление работы у нас было.

Вы жили в традиционных жилищах ненцев, питались вместе с ними их пищей, полностью воспроизводили их хозяйственный цикл. Что для вас в этом было самым контрастным, удивительным и непонятным?

Александр Волковицкий: Ну тут у всех по-своему, конечно.

А. Терехина: Сразу скажу, что это был для нас не первый наш опыт жизни в чуме или даже кочевки — поэтому чего-то слишком уж нового в составе еды и подобных особенностях для нас не было. Мы уже за прошлые годы очень хорошо познакомились с местной культурой. Я все-таки езжу на Ямал с 2008 года, так что нельзя сказать, что это было какое-то резкое погружение в новую среду.

Но раньше у меня в основном был опыт летних перекочевок. Зимой и летом у ямальских кочевников совершенно разные режимы. К тому же свою роль, конечно, играют погодные условия.

Если говорить о каких-то поразительных и сложных вещах — это, например, темнота. Во время полярной ночи солнце не встает из-за горизонта: только три-четыре часа в течение суток царят сумерки. А так — ты встал утром в темноте, начинаешь, если нужно перекочевать, в пять утра собирать вещи, потом приезжаешь на точку, когда уже снова совсем темно. Ставишь чум в темноте с фонариком. Очень много времени проходит в темноте, и для меня это было очень непривычное ощущение.

А. Волковицкий: Наша профессия в целом выездная. Свежие, сильные впечатления — обычно у тех, кто первый раз тут оказался. Не знаю, о чем тут можно сказать. Ну, говорят все не по-русски. С одной стороны, конечно, непривычно, с другой — мы что-то по-ненецки знали изначально и со временем все больше понимали. Да и это где-то хорошо — можно лишний раз не болтать.

Первые разы, конечно, очень яркие воспоминания: когда первый раз в сильный мороз попадаешь или когда все болит после целого дня на снегоходе. А потом это все затирается, и уже совсем другой опыт. Не могу сказать, что меня в целом что-то шокировало. Ну, люди сырое мясо и рыбу едят, кровь пьют — ну и ладно, что уж.

А. Терехина: Становится видно, насколько эти люди «железные», насколько они приспособлены жить в таких условиях. Вот, вы два дня подряд кочевали: холодно, метель, погода плохая. И вечером хозяин чума говорит: «Ну, завтра еще раз кочуем». И ты думаешь — блин, нет, это невозможно: все устали, замерзли, можно же один день сделать передышку! А там все в первую очередь зависит от благосостояния оленей. Если, допустим, на каком-то отрезке пути плохие пастбища, то нужно двигаться дальше, оставаться нельзя. И принцип такой: люди потерпят, они и не такое выдерживают — главное, чтобы оленям было что кушать. Эта гармоничная приспособленность к условиям, закалка — вот это поразительно.

Как сами ненцы воспринимали то, что вы, находясь там, все снимаете и выкладываете? Они же были в курсе, что это не простая экспедиция?

А. Терехина: Во-первых, мы с нашими хозяевами начали договариваться еще за год до отъезда. Сначала нужно было найти семью, которая решится взять двоих людей из города, возможно, малоприспособленных...

А. Волковицкий: Со многими мы общались, и они были готовы принять нас на лето — летом по ямальским меркам вполне комфортно. И зимой, весной приглашали на сколько-то недель. А на год — люди просто боялись брать ответственность. Случись чего — кому нужны приключения: разбираться с полицией потом и так далее. Тут все законодательную базу прекрасно понимают. К тому же, конечно, полная ответственность за гостя в рамках традиций: когда кто-то живет в моем чуме, я за него ответственен. Так что непонятно, для кого тут было большее приключение, для нас или для наших хозяев. Конечно, для них это своего рода был подвиг — на такое согласиться.

А. Терехина: Опять же психологический момент: жить с посторонними людьми в одном чуме — мало ли, какие они окажутся. Мы уже были знакомы с хозяевами, договориться помогла поселковая родственница этой семьи, и они, конечно, согласились, но понимали, что отправлялись в неизвестность. И мы, конечно, сразу им сказали, что одна из важных частей — медийное представление. Предупредили не только их, но и соседние семьи, с которыми мы, как это принято у ямальских ненцев, объединились с мая по август для совместного выпаса оленей. Все стойбище знало, что мы снимаем и выкладываем в соцсети и на сайт.

У нас был очень дорогой спутниковый интернет — сотовая связь в районах, где мы кочевали, работала очень редко. И еще у нас была команда — не только мы вдвоем, а еще моя сестра Мария Ширяева и ее муж Виктор. Они находились в Санкт-Петербурге, получали наши материалы (фотографии и тексты онлайн-дневника) и все выкладывали на платформы. Без них ничего бы не получилось.

Когда мы готовили очередное письмо, мы показывали все нашим хозяевам: зачитывали, показывали фотографии — всегда согласовывали. С какого-то момента они очень втянулись: им понравился процесс — сами предлагали что-то сфотографировать, опубликовать. Презентовали сами свою культуру: «Это будет интересно показать людям в больших городах».

Уже после экспедиции они показывали наш сайт другим: особенно русским вахтовикам в промышленных поселках. Рассказывали, что на него стоит зайти, если те хотят узнать что-то про их культуру. Это можно назвать поводом для гордости: они сами одобряют то, как мы отразили их жизнь.

Конечно, о чем-то мы не рассказывали — руководствовались этическими соображениями.

А. Волковицкий: Мы в какой-то момент поняли рамки, за которые не стоит выходить, и наша работа уже не особенно регламентировалась окружающими. Градация была довольно простая. Один уровень доступа — снимайте что угодно, отсылайте, выкладывайте без всяких проблем. Другой уровень — разрешали снимать, но просили не выкладывать. Это не всегда связано с внутренними рамками — порой и с внешними.

Например, когда разделывают оленя: естественно, они не хотят, чтобы у «луца» — так они называют всех, кто не ненцы, — поддерживались стереотипы. Чтобы про них думали, что они дикие люди. Нам говорили, мол, вы же сами понимаете, что в тундре без этого не обойтись, — но, пожалуйста, не выкладывайте. Ну и третья, последняя рамка — когда просили не снимать всякие традиционные практики, которые входят в конфликт с законодательством. Любые такие фотографии могут привести к какому-то давлению на них.

Антропологам давно известно: через такую съемку лишний раз понимаешь культурные границы, табуированность, запреты. Скажем, такой пример: у ненцев много священных мест, связанных с традиционными представлениями и практиками. Этим они охотно делятся, не делают никакой тайны, никакого табу. Все мужчины туда вместе ездят, потому что так положено. Никаких проблем нет с фотографиями. При этом в ненецкой культуре женщинам запрещено бывать в священных местах. Но хоть физически они там находиться не могут, смотреть на фотографии священных мест им не запрещено: наши фотографии оттуда они без каких-либо проблем рассматривали.

При этом они порой сами призывали снимать что-то, что мы, может быть, и не стали бы. Например, в конце лета, извините, кастрируют оленей. Как в любом животноводстве, большая часть быков в стаде — выхолощенные животные. И нас звали на это смотреть, мол, очень интересно — не понимали, что у нас такое нельзя показывать: выложишь на YouTube — тут же заблокируют, ну или хотя бы начнут кричать «что же вы делаете, нехорошие люди». Мы, конечно, сняли, но не выкладывали.

Как вы в принципе начали заниматься именно ненцами? Вы занимались какими-то коренными народами до этого?

А. Терехина: У меня началось все с музея кочевой культуры в Москве. Это частный музей на территории школы «Ковчег», где представлены, кажется, жилища практически всех кочевых народов мира — с настоящим убранством. Директор музея Константин Куксин и его команда совершили множество экспедиций в районы, где проживают кочевники, и создали этот живой музей, куда люди могут прийти и погрузиться в кочевой быт. И так сложилось, что я еще студенткой случайно туда попала, и там как раз планировалась экспедиция на Ямал по сбору экспонатов для чума.

Так вместе с сотрудниками музея я впервые туда и попала. А дальше уже затянуло: поступила на этнологию, пошла в аспирантуру Института этнологии и антропологии РАН, продолжила ездить на Ямал каждый год. Ездила в экспедиции еще и в Эвенкию, на Таймыр к долганам и ненцам, в Якутию, в Амурскую область, на Сахалин и на Камчатку. Такая вот сибирско-северная научная биография.

Но в основном это были непродолжительные поездки, под конкретную исследовательскую задачу. Ну а сейчас мы вообще переехали на Ямал.

А. Волковицкий: Чтобы далеко не ездить.

Какие цели у таких экспедиций? К какому результату приводит эта работа? Как можно ответить на вопрос «для чего она нужна»?

А. Терехина: Ваш вопрос о том, для чего вообще нужна наука. Если говорить о конкретном, сухом результате, то продукт нашей этнографической деятельности — это тексты. Статьи, монографии, в которых мы анализируем набранный материал: порождаем смыслы и идеи.

Если встает вопрос о том, какая вообще польза от всей нашей специальности — социальная антропология занимается широчайшим спектром тем, связанных в целом с жизнью человека: устройством общества, различных проявлений культуры и так далее. Конечно, речь и о различных вопросах, связанных с этнополитикой.

А. Волковицкий: Расскажу про Ямал, пожалуй. Во всех регионах своя специфика, и вряд ли стоит сравнивать, например, положение коренных народов после распада СССР на Ямале и на Чукотке. Это вообще небо и земля. Проблемы везде абсолютно разные. Допустим, на Ямале, помимо описательной работы, которая, конечно, имеет свою значимость и ценность, наша деятельность касается добычи ископаемых. Ямал ведь столица российского газа — и все эти объекты газодобычи, конечно же, расположены на землях, где живут коренные малочисленные народы.

Процентов 40 ямальцев вовлечены в то, что называется «традиционной хозяйственной отраслью», — то есть оленеводство, рыболовство. Все эти практики, естественно, очень зависимы от индустриальной активности России в Арктике. На этой почве рождается огромное количество новых проблем. Взаимодействие в самых разных ситуациях требует глубокого взаимного понимания: у людей абсолютно разные представления. Как раз для того, чтобы в обществе был нормальный климат, и работают такие люди, как мы, — те, кто понимает в этом немного больше остальных.

Кроме того, мы наблюдаем за меняющейся экологической обстановкой — это то, чем мы заняты сейчас в нашей экологической лаборатории. Речь о том, что Арктика теплеет. Изменение климата касается всех, но в Арктике оно имеет катастрофические темпы, и фиксация того, что происходит с людьми, как они вырабатывают ответы на новые вызовы — или как они не справляются с этим в рамках своей культуры. А главный вопрос — что будет в перспективе нескольких десятилетий.

Это сфера комплексных усилий — здесь происходит междисциплинарный синтез, в котором и экологи, и климатологи, и социальные исследователи пытаются сделать местное население полноправным участником общественных отношений, выстроить с ним партнерское, равнозначное взаимодействие. В мировой науке это мейнстрим — так работают с оленеводами Скандинавии, с аборигенным населением Канады, Гренландии, Аляски. Теперь это есть и в России.

А. Терехина: Иными словами, антропологи могут выступать тем экспертным сообществом, которое необходимо обеим сторонам в контакте коренного населения с органами власти, с промышленниками. Мы стараемся по мере своих возможностей смягчать ситуацию. Например, недавняя ситуация с Норильском: туда выехала большая группа ученых, чтобы выяснить разные нюансы произошедшего.

А. Волковицкий: Норильск — экологический пример. А вот сегодня, например, на Ямале происходит природная ситуация: сейчас (на конец января 2021 года — прим. «Ленты.ру») здесь очень сильное обледенение. Прошли дожди, потом долбанул мороз — и на всем севере полуострова образовалась ледяная корка. Сильный гололед — такой, что олени не могут нормально копать снег и добывать себе еду. Учитывая предыдущий опыт, ожидается большой падеж. В 2013-2014 годах, когда такое произошло в прошлый раз, умерли от голода десятки тысяч оленей. Конечно, это влияет на людей: некоторые коллективы могут остаться вообще без стада.

Кому-то нужно этим заниматься, выяснять, что можно сделать. В первую очередь, конечно, этим власти занимаются — но нужны и те, кто общается прямо на местах, выясняет, что говорят люди: правильно ли мы работаем.

Дальнейшие планы по освоению ресурсов и промышленности, конечно, грозят новыми противостояниями. Сосуществование оленеводов и промышленных объектов — невозможная история. Компромиссное землепользование — когда там же, где стоит буровая установка, пасут оленей — всем очень хочется видеть, но оно невозможно ни в Скандинавии, ни в Канаде, ни на Ямале. Одни и те же проблемы, по большому счету.

Выходит, вы переехали на Ямал, чтобы более плотно и постоянно заниматься вот такими локальными проблемами? В этом смысл работы лаборатории?

А. Терехина: Не совсем так. Здесь, в Лабытнанги, находится старый экологический стационар Уральского отделения РАН, ему уже 65 лет. Все это время здесь живут биологи, исследователи природы Арктики. Два года назад в рамках нацпроекта «Наука» открылись лаборатории по всей России. Одна из них — междисциплинарная Лаборатория динамики арктических экосистем, открывшаяся здесь, в стационаре.

Идея в том, чтобы проводить исследования, используя новые подходы. Мы очень хорошо сотрудничали с нашими коллегами-биологами, и они пригласили нас сюда, потому что мы мыслим в одном направлении и у нас общие представления о том, как работать. Отдельная сложность в том, чтобы выстраивать эти междисциплинарные исследования: на словах это здорово звучит, но объединить науки из разных сфер — естественно-научной и гуманитарной — непростая задача.

Местные власти готовы слушать нас, воспринимать какие-то вещи, и даже обращаются к нам с вопросами.

А. Волковицкий: Очень сложно работать по темам Ямала академическим ученым, которые живут в Петербурге и Москве. Они всегда связаны с какими-то проектами там, а сюда приезжают и вскоре уезжают. И совсем другое дело — когда здесь живешь. Ты все время включен, постоянно на созвоне с половиной тундры, ненецкие друзья приезжают в гости...

А. Терехина: Своя социальная сеть тундровых контактов.

А. Волковицкий: Если что-то нужно — можно выехать сразу. Сейчас вот поедем смотреть, как там с гололедом. При поддержке, кстати, региональных властей Ямала, спасибо им большое. Кроме того, мы общаемся и с иностранными учеными: обмениваемся идеями с Норвегией, США, Канадой. Очень интенсивная научная коммуникация.

Судя по социальным сетям, лаборатория много внимания уделяет защите животных.

А. Терехина: Не совсем защите. С одной стороны, понятно, что изучение и есть защита. Но есть нюансы, связанные с экологическим балансом: например, если расплодились песцы, то типичные защитники природы будут их жалеть. А экологи скажут, что слишком большая популяция опасна — для популяций других животных и для людей, потому что хищники являются переносчиками бешенства, — и порекомендуют отрегулировать их численность.

А. Волковицкий: Наша лаборатория изучает экологию тундры. Пищевые цепочки и другие взаимосвязи. Такие научные площадки постоянно ведут наблюдение за экосистемой и входят в международную сеть экологов Арктики. Таких постоянно действующих и интегрированных в мировое сотрудничество точек в России пока совсем немного.

А. Терехина: За два года тут, в Лабытнанги, на краю мира, собралась очень интересная компания. Лаборатория привлекла самых разных специалистов: изучают не только фауну, но и вечную мерзлоту, ландшафты, пользуются в работе спутниками и дронами. Такое научное комьюнити очень помогает всем нам.

А. Волковицкий: Через Лабытнанги в теплое время года постоянно идет поток ученых, отправляющихся в экспедиции на Ямал. К тому же на научные площадки на Ямале приезжают иностранцы. Это люди с опытом работы в разных арктических зонах, и это очень полезно. Очень здорово, что они могут сюда попасть и работать.