Чей борщ и чей Тарас Шевченко?
Вполне возможно, что и включат, — не в том дело. Уж ЮНЕСКО-то точно глубоко безразлично, чей же всё-таки борщ. Но это яркий пример, показывающий, как становится нерусским ловко утащенное в национальную кубышку.
И у всех этих забавных на первый взгляд переживаний о национальной принадлежности борща есть совсем не смешная конечная цель: приучить самих себя, весь мир, а затем — попытаться приучить и нас к тому, что украинское — не русское и никогда им не было.
Бороться с этим в традиционном ключе бесполезно. Ну не бежать же, в самом деле, в ЮНЕСКО с воплем: «Нет, борщ — русский! Потому что украинское — это тоже русское». Оно-то русское, но со стороны выглядит как делёж ребёнка разводящейся парой: все участники смотрятся не лучшим образом, хотя каждый в чём-то прав.
Но противостоять нужно. Просто делать это можно умнее. В школе нас, кстати, этому приёму учили. Доказательство от противного.
На Русской земле родился
В любую игру можно играть вдвоём. Но раз борщ уже занят, возьмём русского поэта Тараса Григорьевича Шевченко, 160-летняя годовщина со дня смерти которого отмечается 9 марта 2021 года. Почему русского? Ну, а какой же он?
Тарас Шевченко родился в Звенигородском уезде Киевской губернии. Бывший уездный город Звенигородка существует и сегодня (теперь он входит не в Киевскую, а в Черкасскую область).
Звенигородка находится на Правобережной Украине, поэтому в состав Российской империи эти земли вошли не по итогам Польской войны 1654-1667 гг. (тогда Правобережье осталось за Речью Посполитой). Это произошло более чем на сто лет позднее, в ходе второго раздела Речи Посполитой (1793), т.е. совсем незадолго до рождения поэта (1814).
Тут уже дело в формулировках, конечно. Если говорить о составе земель Российской империи, то действительно незадолго. Но нам-то важнее не это, а то, что земли эти, как сказали бы присоединивший и отвоевавший Левобережье Алексей Михайлович (Тишайший) и вернувшая Правобережье Екатерина II, — вотчина. Земли древних княжеств Русского государства.
В данном случае Киевского княжества, если мы снова о месте рождения поэта — не случайно же уезд вошёл в состав Киевской губернии. Жители этого княжества, а затем и поколения их потомков называли себя «люди руськие» (на этом месте стоит вспомнить интервью историка Фёдора Гайды о том, откуда взялись украинцы и почему они на самом деле русские). И перечить этим людям права у нас нет.
По-русски писал
Но родился — это ещё полбеды. Немалая часть творческого наследия Шевченко написана русским языком. В том числе главное: письма и дневник. И то и другое — своего рода внутренний диалог человека. Как говорил полковник Исаев, все рожающие женщины кричат «Мама!» на родном языке. Так и тут.
Да, часть прозы и большая часть стихов написана по-украински. Но, во-первых, на фоне дневника это уже не так существенно. Во-вторых, со стихами тоже не всё однозначно.
На другом примере будет понятнее.
«Всякому городу нрав и права, всяка имеет свой ум голова» — это начало одного из поэтических произведений Григория Сковороды, поэта, философа и ещё одного уроженца Киевской губернии. «Родоначальник русской религиозной философии», как характеризует его Википедия.
Процитированная строка — это оригинальное написание. Но в современных украинских учебниках (где Сковорода, разумеется, украинский философ, поэт и основоположник украинской религиозной философии) та же самая строка приводится иначе: «Всякому місту — звичай і права, всяка тримає свій ум голова». Ну да, подправили чуток оригинал. Зато сразу видно, что Сковорода — именно украинский философ, а отнюдь не русский.
Со стихами Шевченко случилась похожая история.
Если судить в нынешних понятиях, вышедший в 1840 году «Кобзарь» (а совсем не «Кобзар») — это, конечно, никакой не украинский. И даже не русский. В сети есть масса фотографий факсимильных изданий «Кобзаря». Это натуральный суржик (малороссийское наречие), причём что Сковорода, что Шевченко вполне сошли бы в нынешней Украине за современников, поскольку ситуация не слишком изменилась.
Ещё в 2018 году «Комсомольская правда» публиковала языковую карту Украины, на которой видно: бывший Звенигородский уезд (примерно посередине между двумя крупными «пятнами» русского языка в Черкасской области) свято чтит лексику «Кобзаря».
Зачем это было нужно Тарасу Шевченко — человеку, вполне образованному и владеющему литературным русским языком? К чему суржик, кожух и шапка, весь этот «закос» под деда-кобзаря, если Шевченко годами жил, учился в Санкт-Петербурге, вращался в тамошних кругах?
Видимо, Шевченко понимал то, чего не понимали даже некоторые его современники, «причесавшие» поэзию Шевченко, приблизившие её к тому, что уже похоже на современный украинский язык (чаще всего таким литредактором называют Ивана Франко, хотя наверняка он был лишь первым). А уж спустя 160 лет после смерти Шевченко это и вовсе перестали понимать: Шевченко забронзовел для них в образе деда в кожухе, бубнящего: «Думи мої, думи, лихо мені з вами…» и «Кохайтеся, чорнобриві, та не з москалями».
Шевченко работал с этнографическим материалом и нашёл единственно верный, на его взгляд, способ этот материал подать, не испортив его при передаче: стилизовал под изустные предания кобзарей. Поэтому суржик, поэтому множество кривых, «неправильных» слов, за которые цепляется глаз. Неправильных с точки зрения обеих литературных традиций: русской и украинской. Как говорили люди, так он и написал.
Шевченко как знамя
Причины, по которым Шевченко из поэта стал знаменем украинства, как выражается в статье «Шевченко, украинофилы и социализм» его современник Михаил Драгоманов, весьма просты, хотя и изрядно утрамбованы полуторасотлетней полемикой. При этом честности Драгоманова следует отдать должное. Будучи сам не чужд этому самому украинству, он не стал кривить душой:
«С 1866 г. "молодая" галицко-украинская партия повзрослела и приняла к себе некоторых старших, да еще и людей "с положением", а с приходом советника и вице-маршалка Лавровского, священника Качалы, директора Ильницкого и др. (Драгоманов перечисляет деятелей тогдашней Галичины, сочувствовавших идеям украинства. — Прим. автора) начала не только мириться с австро-польской правительственной системой, но и сама становится правительственной. Появилась потребность установить и правительственный взгляд на Шевченко, которого раз уже партия признала своим апостолом».
Именно Галичина и галичане, по словам Драгоманова, стали создателями религиозного культа Шевченко уже через несколько лет после его смерти:
«…Шевченко назывался и в речах, и в телеграммах, которые ссылались ежегодно в день его смерти, "святым мучеником, пророком и апостолом Руси-Украины". А известно, что никто так не страдает, как святые, пророки и апостолы, — от тех, кто им кланяется. Начинается с того, что каждое слово пророка становится святым, не разбирая, когда, как, при чем оно сказано. Далее каждый верный примазуе к святым словам пророка каждую свою мысль, выбирает из тех слов, что ему надо, искажает их… Тогда пророк становится посланником не Иеговы, а Сатаны, тогда икона пророческая летит в болото! Sic semper prophetis!»
Причина такого обожания, снова же по словам Драгоманова, коренилась не в том, что галичанам так уж полюбилась поэзия Шевченко. Полюбилась им скорее одна из линий в его творчестве:
«Люди, которые звали себя учениками и Шевченко, и Костомарова с Кулешом, хвалят Шевченко как пророка казацко-украинской республики и восстания против Москвы».
Ради справедливости стоит отметить, что эта картина всё же не так однозначна и уже к началу XX века отношение галичан к Шевченко стало меняться. Скажем, тот же Иван Франко, причесавший поэзию Шевченко, чтобы она больше походила на украинский язык, писал о том, что стараниями митрополита-униата Андрея Шептицкого «Кобзарь» угодил в Index Librorum Prohibitorum (список запрещенных книг. — Прим. ред.). С последующим ритуальным сожжением.
Сам же Тарас Шевченко и думать не думал становиться чьим-то знаменем или творцом украинской литературной традиции (каковым он теперь считается благодаря усилиям толкователей его наследия), о чём также пишет Драгоманов.
***
Итог можно подвести кратко: Шевченко родился на русской земле, оставил обширное творческое наследие на русском языке и малороссийском наречии. Кстати, полное собрание сочинений Шевченко издавалось последний раз ещё при Союзе (современные подарочные издания стоимостью под 100 тыс. грн не считаем). И не мудрено, ведь такое собрание разносит в пыль созданный образ поэта-националиста. Образ, к которому сам поэт никогда не стремился.
Не говоря уж о том, что предки нынешних жрецов этого образа (националистов, галичан-грекокатоликов) ещё в середине 30-х годов прошлого века банально жгли «Кобзари». Какой он после этого украинский поэт?
Возможно, кому-то все эти факты перевернут привычную картину мира. Но реальный Шевченко именно таков, нужно только отмыть его от 160-летней копоти лампад.
Впрочем, написано это не столько в пику «похитителям борщей», сколько как таблетка для памяти. Украинские и прочие жрецы национальных кубышек тащили и будут тащить в них поэтов, писателей, изобретателей и первые блюда, используя это наследие для обоснования своей инаковости и нерусскости.
Плохо ведь не то, что кто-то где-то когда-то признает борщ или Шевченко украинскими и больше ничьими ещё. Хуже, если русские в это поверят.