Россия и Запад. Почему Европа и США давно носят маску?

Немецкий философ Освальд Шпенглер по праву назвал западное человечество «фаустианским». Среди основных черт этого фаустианского «кода» можно выделить следующие: индивидуализм, релятивистское отношение к общественной морали, мечта о заморозке времени, культ внеэтического разума и тяга к некоей специфической «вечной женственности».

Великий русский писатель Иван Сергеевич Тургенев писал о Фаусте следующее:

«Мы назвали «Фауста» эгоистическим произведением… но могло ли быть оно иначе? Гёте, этот защитник всего человеческого, земного, этот враг всего ложно-идеального и сверхъестественного, первый заступился за права — не человека вообще, нет — за права отдельного, страстного, ограниченного человека; он показал, что в нем таится несокрушимая сила, что он может жить без всякой внешней опоры и что при всей неразрешимости собственных сомнений, при всей бедности верований и убеждений человек имеет право и возможность быть счастливым и не стыдиться своего счастия. Фауст не погиб же».

Сколько бы русская культура ни увлекалась Фаустом и «вечной женственностью», она всегда как целое мечтала именно о человеке вообще, а не о праве «отдельного, страстного, ограниченного человека». Такого человека-индивидуалиста русская культура не признавала.

Основным историческим итогом такого расхождения русской культуры с фаустианским человечеством стало то, что в 1917 году Россия приняла коммунистический проект развития, а Запад принял буржуазный модерн, который был наложен на его глубинное фаустианство. Однако фаустианский код возник не только задолго до Гете, но и задолго до жизни алхимика и книгочея Иоганна Георга Фауста, жившего в XVI веке и ставшего прототипом для Фауста у Гете.

Великий социолог и мыслитель Макс Вебер (1864 — 1920) в своей знаменитой работе «Протестантская этика и дух капитализма» утверждал, что капиталистический проект вырос по существу из протестантских сект, которые, в свою очередь, наследовали определенным древним основаниям. В этой работе Вебер пишет:

«Мысль об обязательстве человека по отношению к доверенному ему имуществу, которому он подчинен в качестве управителя или даже своего рода «машины для получения дохода», ложится тяжелым грузом на всю его жизнь и замораживает ее. Чем больше имущество, тем сильнее, если аскетическое жизнеощущение выдержит искус богатства, чувство ответственности за то, чтобы имущество было сохранено в неприкосновенности и увеличено неустанным трудом во славу Божью. Генетически отдельные элементы этого образа жизни, как и многие другие компоненты современного капиталистического духа, уходят в средневековье, однако свою действительную этическую основу этот жизненный уклад находит лишь в этике аскетического протестантизма. Значение его для развития капитализма очевидно».

И далее:

«Подводя итог сказанному выше, мы считаем возможным утверждать, что мирская аскеза протестантизма со всей решительностью отвергала непосредственное наслаждение богатством и стремилась сократить потребление, особенно когда оно превращалось в излишества. Вместе с тем она освобождала приобретательство от психологического гнета традиционалистской этики, разрывала оковы, ограничивавшие стремление к наживе, превращая его не только в законное, но и в угодное Богу (в указанном выше смысле) занятие».

По Веберу, подлинный протестант, он же подлинный капиталист — это «машина для получения дохода», которая ко всему прочему избавлена «от психологического гнета традиционалистской этики» и ограничивающих стремление к наживе оков. Такое служение капиталу, как пишет Вебер, «замораживало» жизнь капиталиста.

Это двухуровневое сочетание мирского богатства и особой аскезы, которое очевидно работает в протестантизме, а значит, и в капитализме, как одна система, отсылает к первому тезису о Фейербахе у Маркса, к идее «Золотого века», а также к мифам о рождающихся и воскресающих богах плодородия, первосуществах и перволюдях, таких как Имир (в германо-скандинавской миологии), Дионис (в орфических представлениях), индуистский Пуруша, бог Яма и некоторым другим.

Суть всех этих мифов состоит в том, что некое первосущество, бог, жертвует свое тело, из которого творится материальный мир. Сам же он после этого приобщается к некоему нематериальному, надмирному пространству. Вот как это описывает в своей классической книге «Индийская философия» дипломат, политик и индийский философ Сарвепалли Радхакришнан:

«Пракрити, производя многообразие вселенной, делает это благодаря своему контакту с пурушей, хотя пуруша созидательной силой не наделен. Пракрити слепа, но под руководством пуруши она производит многообразный мир. Союз пракрити и пуруши сравнивают с безногим человеком, обладающим хорошим зрением, сидящим на спине слепого, который имеет крепкие ноги».

И далее:

«Пуруша системы санкхья не так уж несходен с богом Аристотеля. Хотя Аристотель утверждает трансцендентного бога как начало движения мира, он отказывает своему богу в какой-либо деятельности внутри этого мира. По Аристотелю, бог является чисто созерцательным существом, замкнутым внутри самого себя, так что он не может ни воздействовать на вселенную, ни понимать ее. Считается, что бог, первый двигатель, приводит в движение мир как объект, от которого зависит все творение, а не так, как если бы мир каким-либо образом зависел от его действия. Вмешательство в дела мира нарушило бы завершенность жизни бога. Следовательно, бог — это чистый разум, который, будучи сам недвижим, приводит мир в движение просто благодаря своему бытию. Дальнейшее развитие вещей возникает из их собственной природы. Но пуруша, как говорят, является внешней стороной пракрити, и его влияние на пракрити хотя и реально, но не постижимо разумом».

Протестант, он же образцовый капиталист, подобно пуруше, «замораживает» свою жизнь во имя накопления капитала. Внизу — греховная материя и капитал, а вверху — аскетическая заморозка, которая управляет капиталом и накапливает его, по возможности с ним не соприкасаясь.

С критики данной системы Маркс начинает свои «Тезисы о Фейербахе»:

«Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский — заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно. Отсюда и произошло, что деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом, но только абстрактно, так как идеализм, конечно, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой. Фейербах хочет иметь дело с чувственными объектами, действительно отличными от мысленных объектов, но самое человеческую деятельность он берет не как предметную деятельность. Поэтому в «Сущности христианства» он рассматривает, как истинно человеческую, только теоретическую деятельность, тогда как практика берется и фиксируется только в грязно-торгашеской форме ее проявления. Он не понимает поэтому значения «революционной», «практически-критической» деятельности».

Крупнейший советский философ-марксист Эвальд Ильенков, комментируя данный тезис Маркса, обращает внимание на то, что в оригинальном тексте вместо «грязно-торгашеской формы» на самом деле было написано «грязно-иудейской». Осудив издателей «тезисов» за такой неправильный перевод, он далее пишет следующее:

«Торгашество» здесь абсолютно ни при чем. Речь здесь идет о большой философской проблеме, с которой Фейербах не справился, — об отношении человека как субъекта деятельности к природе как объекту. Маркс дает афористичный набросок решения именно этой проблемы».

Эта философская и, добавлю, культурологическая проблема формулируется Ильенковым так: «Речь все время идет о большой философской проблеме: целесообразная субъективная деятельность — объект — созерцание».

Ильенков обсуждает и ее культурологический аспект:

«Фейербах и противополагает этому — «иудейскому» — принципу отношения к природе античное, «теоретическое», «истинно-человеческое» отношение к природе как «созерцание природы», для которого природа «является прекрасным объектом», «имеющим цель своего существования о ней самой».

Фейербах, таким образом, противополагая «греков» и «иудеев», противополагает созерцание природы как объекта, абсолютно независимого от целей человека, — созерцанию природы как средства и продукта человеческой деятельности».

То есть Маркс критикует двойную систему, в которой взаимодействие с природой, согласно некоторым представлениям того времени, отводится иудеям, а теоретическая, то есть подлинно человеческая деятельность, — условному Аристотелю.

Такая двойная конструкция прослеживается почти во всех политических проектах и утопиях западной культуры и философии и имеет общий исток — миф о «Золотом веке», из которого произрастает западное представление о социализме. Понимая это, Маркс в тех же «тезисах» критикует социалиста-утописта Роберта Оуэна:

«Материалистическое учение о том, что люди суть продукты обстоятельств и воспитания, что, следовательно, изменившиеся люди суть продукты иных обстоятельств и измененного воспитания, — это учение забывает, что обстоятельства изменяются именно людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан. Оно неизбежно поэтому приходит к тому, что делит общество на две части, одна из которых возвышается над обществом (например, у Роберта Оуэна)».

«Золотой век», он же век царства Сатурна, подразумевает фундаментальное разделение на господ и рабов. Наверху должны быть господа-теоретики, а внизу — рабы. Наиболее образцовым воплощением такой системы является «Божественная комедия» Данте. В ней есть райский Эмпирей — рай для господ, в котором «слились все где и все когда», то есть отсутствует время и пространство, и вершина горы чистилища, где находится земной рай для рабов, он же царство Сатурна. А вся эта система Данте в своей основе имеет именно то представление о распятии Христа, которое полностью совпадает с жертвоприношением пуруши, о котором нам рассказал Радхакришнан.

Такой двухуровневый код западной культуры, лежащий в основе буржуазного модерна, не мог не породить того, за что так часто Запад ханженски ругал сначала СССР, а сегодня путинскую Россию — «двойного мировоззрения».

В русском православии, лежащем в основе русской культуры, в отличие от католицизма, нет чистилища, индульгенций, а также средневековых карнавалов, они же римские сатурналии. Все эти попущения католической церкви, включая филиокве, по факту служат для «скрещивания ежа с ужом» — европейской западной идентичности с христианством.

Если такие «столпы» западной культуры, как Гете и Данте, мечтают об остановке времени, что фундаментально противоречит «Книге Бытия», в которой Бог творит мир во времени за 7 дней, то о каком христианстве на Западе можно говорить? А как сочетается с христианством Вальпургиева ночь у Гете?

Линию средневековых карнавалов и мечты Данте о царстве Сатурна, то есть фактически о карнавале нон-стоп, продолжил еще один «столп» западной культуры — католический монах, священник и «гуманист» Франсуа Рабле.

В своей знаменитой книге «Гаргантюа и Пантагрюэль» в главе «О том, как Гаргантюа велел построить для монаха Телемскую обитель» Рабле пишет:

«В монастырях все размерено, рассчитано и расписано по часам, именно поэтому мы постановим, чтобы там не было ни часов, ни циферблатов, — все дела будут делаться по мере надобности и когда удобнее, ибо считать часы — это самая настоящая потеря времени. Какой от этого прок? Глупее глупого сообразовываться со звоном колокола, а не с велениями здравого смысла и разума».

О Рабле и карнавале очень много и подробно писал Михаил Бахтин, но тут я хочу отдельно отметить, что в Телемском идеальном аббатстве у Рабле нет времени и в этом смысле он наследует Данте.

Запад — это цитадель карнавала, сутью которого является «двойное мировоззрение». Этот карнавал умиряется, а точнее, умирялся законом и буржуазной моралью. Знаменитая американская лживая улыбка — лучшее бытовое подтверждение этого стиля жизни, который Россия никогда не примет. Запад с древнейших времен носит маску, в которую с дуру поверила Россия в 1991 году и до сих пор занимается самообманом, веря, что это не маска, а подлинный лик с прогрессом, гуманизмом, «равенством и братством» и другими западными ценностями, за которые Запад принято уважать.