Журналист Елена Яковлева - о том, почему старая русская аристократия умеет быть стоически верной России
"Вам приходится сталкиваться в обычном, обыденном общении с грубой русофобией", - спросили недавно про реакцию парижской публики на СВО у князя Александра Трубецкого на встрече в Доме русского зарубежья. "С прямой русофобией нет, а вот с непониманием - да", - ответил он.
И рассказал за год уже обросший бородой анекдот про Эйфелеву башню, русский танк и проигранную информационную войну. Российская позиция внятно, четко и убедительно в широком парижском общественном мнении заявлена слабо, считает он. Но на спокойном лице известного князя читалась лишенная малейшего пафоса и рисовки естественная и невозмутимая уверенность в правоте своей страны. Так что это его естественное спокойствие было даже завидно.
Старая русская - из 20-х годов ХХ века идущая эмиграция, в которой, как и во всяком сообществе, всякой твари по паре, конечно, по-разному воспринимает происходящее. Но уже давно была замечена неординарная преданность России тех, кто ей в самом деле предан.
Впервые эта всепревозмогающая преданность отчетливо обозначилась в эмиграции во время Великой Отечественной войны, когда большинство русских белых офицеров стали на сторону Красной армии, своего главного противника каких-то 20 лет назад.
Князь Трубецкой рассказывал о своих парижских наблюдениях на презентации только что вышедшей книги мемуаров другого известного русского аристократа-эмигранта, вернувшегося с родителями в трудном и еще опасном для возвращения в Россию 1947 году, - князя Зураба Чавчавадзе.
Мемуары начинаются с потрясающего рассказа о том, как дед Зураба Михайловича, белый офицер Лев Казем-Бек услышал ночью в оккупированном немцами Париже по запрещенному радиоприемнику новость о сдаче в плен маршала Паулюса. С вечера уже хорошо отпраздновавший рождение внука, ища выход чувствам, он на радостях выдавил в ванну все красные краски (Лев Казем-Бек занимался живописью), окунул в нее простыню и привязал ее к балконной решетке. И ночью над Парижем повис красный флаг, под которым была одержана победа в Сталинграде. А дед оделся, вышел на улицу, встал по стойке смирно и отдал флагу честь.
Семью спас троюродный племянник, в семь утра явившийся за забытыми накануне вещами и ужаснувшийся красному флагу на балконе в нескольких кварталах от местного отделения гестапо. Он перебудил всех испуганным стуком в дверь, и зять Казем-Бека успел снять красное полотнище до того, как по улице стали сновать гестаповцы.
Когда новость о красном флаге обошла русский Париж, Казем-Бека вызвали на ковер в полковое объединение "улан Ея Величества". Его, белого офицера, собирались строго спросить за по сути идейно враждебный красный флаг.
Но князь с негодованием заявил, что с 22 июня 1941 красный цвет стал символизировать реки жертвенной крови, героически проливаемой русским народом ради Отечества и что к большевистской власти он уже не имеет ровно никакого отношения. "Как цвет пасхальных яиц или священническое облачение на Пасху". Уланы, тоже тайно переживавшие за советскую армию, решили его из своих рядов не исключать.
Я не сторонник монархии и не поклонник родовитых фамилий. Понимая плюсы и минусы сословного общества, думаю, что спасение России не в аристократической прослойке, а в тех людях, которые создают величайшие достижения русской культуры, слова, мысли, поступка. Но надо признать, что слова Льва Казем-Бека о красном флаге в 1943-м - как раз одно из таких очевидных достижений. Это урок того, как не терять смысла, совести и любви посреди трагической истории… Как ставить на первое место не шаблонные идеологические демаркации, а суть, смысл и чувство любви ко всему, что без нашей любви умирает.
К Родине прежде всего.
Возвратившаяся в начале 90-х в постсоветскую Россию белая аристократическая ветвь нашей жизни и культуры долго казалась многим из нас чужой и экзотичной. Претензии эмигрантов обязательно давать нам уроки и ждать от нас бесконечного покаяния без внимания и уважения к нашей жизни, судьбе, пути, страданиям и достижениям (тоже немалым) казались поверхностным снобистским промахом и странным неумением понять опыт тех, кто с землей своей в ХХ веке не расставался.
И вот теперь еще раз возникло ощущение, что белая Россия к нам - не в манерах своих и претензиях, а по сути - возвращается. И среди тех наук, которые мы от нее можем взять, конечно, - присутствие духа и отсутствие трусости. А также неразберихи в мыслях и личного метания там, где по большому счету и так все ясно. И это, конечно, - знак настоящей элиты.
А кроме того, она, как когда-то Лев Казем-Бек в споре о красном цвете флага, напоминает нам о жертве до крови, которая лежит в основе всего настоящего. И любви. И силы. И надежды. И прочности.