Стыдно лишь за незавершенное: юрист Михаил Федотов — об угрозах, свободе печати и прессе
У нашего сегодняшнего собеседника просто фантастическая биография: Михаил Федотов — известный юрист, экс-министр печати, экс-посол при ЮНЕСКО и экс-глава Совета по правам человека, разработчик многих законов, включая Конституцию и Закон о СМИ; как он сам говорит с юмором — «много чего экс». Но самое главное — где бы Федотов ни работал, он так или иначе стоял на страже прав человека.
Кстати, еще важный момент: изданный при участии Михаила Федотова указ президента «О мерах по укреплению дисциплины в системе государственной службы» обязывал чиновников реагировать на критику СМИ и отчитываться об этом контрольному управлению! Вот за что его особенно любили журналисты.
— Михаил Александрович, у вас столько удивительных мест работы за плечами, что не знаю даже, с чего начать. Давайте — с детали, приятной для нас: правда, что вы работали в «Вечерке»?
— Правда. Журналистикой я увлекся еще школьником и даже входил в «молодежную редакцию» знаменитой радиопередачи «Ровесники». Помню, как с магнитофоном «Репортер-2» на плече брал интервью на тему «в чем смысл жизни» у разных замечательных людей, в том числе, например, у Леонида Утесова и Роберта Рождественского. Я задавал этот вопрос и ветеранам войны, и учителям в родной школе, и даже водителю автобуса. Тот ответил: «Ну как, в чем смысл…Чтобы… без опозданий!» Отличный ответ. Как это было бы здорово — жить без опозданий. Во всем!
Старшеклассником я не только пробовал себя в журналистике, а по воскресеньям ездил в литературную студию дворца пионеров на Ленгорах. Там я познакомился с ребятами, которые писали вольнолюбивые стихи, выпускали неподцензурный самиздат, читали «тамиздат». Так я приобщился к диссидентскому кругу. Вадим Делоне, Александр Гинзбург, Владимир Буковский… Сегодня их имена встречаются в учебниках истории, а тогда их именовали антисоветчиками, сажали в тюрьмы, психушки.
— Те еще знакомства для советских времен. Шутка.
— Это точно: я дружил с теми, с кем дружить по тем временам было предосудительно и небезопасно. Причем не только дружил, но и участвовал в известных демонстрациях на Пушкинской площади, которые с 5 декабря 1965 года проводились ежегодно в День советской Конституции. Там меня не задерживали, но ощущение, что я нахожусь под наблюдением у госбезопасности, у меня появилось; кстати, спустя годы выяснилось, что это действительно было так. А в январе 1968 года, уже став студентом дневного отделения юрфака МГУ, я пошел к зданию московского городского суда на Каланчевке, где судили моих товарищей — участников знаменитого «дела четырех». Ничего мы не пикетировали, стояли спокойно, ожидая вестей из зала суда, потом отлучился на площадь трех вокзалов — купить ребятам пирожков, а когда возвращался, увидел, как моих товарищей упаковывают в милицейский газик. Командовал этим некий человек в форме старшины милиции. Вечером мы случайно оказались с ним в одном вагоне метро. Подсев к нему, я, разложив на коленях Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы, начал объяснять, что он участвовал в незаконных действиях, тем самым совершив преступление. Он меня выслушал и сдал в пункт милиции на станции метро «Кропоткинская». На следующий день меня вызвали в деканат и велели забрать документы. Мама кинулась звонить факультетской профессуре — она же с ними со всеми училась, была душой самодеятельности. Короче, меня решили спрятать на вечернем отделении, а вечерникам полагалось работать. И через каких-то знакомых я пришел в редакцию «Вечерней Москвы».
— Неужели курьером?
— Берите выше: внештатником в отдел информации! Им руководил Борис Ильич Винокур. Мне выделили стол в проходной комнате, пишущую машинку, дали удостоверение... В день надо было сдавать минимум три заметки, и каждая должна была начинаться со слова «сегодня».
— Отдел новостей подтвердил бы, что ничего в этом смысле в «ВМ» не изменилось. О чем вы писали?
— Первая моя заметка была посвящена какому-то дефектоскопу. В НИИ, где его изобрели, мне подробно описали принцип его работы. Я добросовестно изложил все услышанное, добавил какую-то «человечинку», положил текст на «собаку» (так называли редакционные бланки. — «ВМ») и отправился к Борису Ильичу. Тот прочитал и сказал: «Ничего не понял. Объясни». Я подробно объяснил принцип действия прибора. «Теперь, — сказал Винокур, — понятно. Иди в типографию, пусть они тебя там размножат. Мы приложим тебя к каждому экземпляру газеты и ты будешь лично объяснять читателям, что значит твоя абракадабра». Заметку я переписывал раз пять, но в итоге она вышла. Так я начал работать внештатным корреспондентом, а потом меня оформили уже с трудовой книжкой, и я стал вполне официальным журналистом.
Хорошо помню тех, у кого учился журналистскому ремеслу. Это и Сафи Хасанович Акжигитов, монополист темы метростроя, и добродушный Саша Болотин, писавший о московских стройках, и знаменитый Давид Гай, который был вынужден подписываться псевдонимом вместо своей прекрасной для пишущего человека фамилии Гольдфедер («золотое перо»). Помню, как в коллективе появился интеллигентнейший Юра Зарубин, заразивший всю редакцию любовью к быстрым шахматам и снискавший благосклонность красавицы и умницы Светочки Березницкой, в которую все были тайно влюблены… Как-то мне довелось выступать на редколлегии с изложением своего опыта сбора новостей — я использовал для этого перфокарты, в которые заносил предстоящие события. А завершилась моя работа в «Вечерке» 18 сентября 1969 года: меня переманили в отдел науки новой центральной газеты «Социалистическая индустрия». После заявления на увольнение меня вызвали к главному редактору, легендарному Семену Давыдовичу Индурскому. Он кричал, что уходить — непорядочно и что насчет меня в редакции были планы, и он будет звонить в ЦК — поскольку кое-кто перетягивает кадры... Но в итоге на него подействовал единственный аргумент: в этот день мне исполнялось 20 лет и я мог рассчитывать на подарок. Так закончилась моя работа в «Вечерке». И я очень благодарен ей за полученный опыт и уроки. В «Вечерке» я впервые услышал правильный ответ на вопрос, когда нужно сдать заметку: «Вчера!» Еще один урок мне преподал великий легкоатлет Валерий Брумель. На вопрос, что бы он мог посоветовать начинающим спортсменам, он ответил потрясающей формулой: «Чтобы прыгать — надо прыгать». Это стало моим девизом.
— Я вычитала, что еще в далеком 1976 году вы защитились по теме свободы печати…
— Да, это была моя кандидатская диссертация. Как сказал один из оппонентов после защиты, мне удалось пройти по лезвию бритвы: свернув в одну сторону, я оказался бы за решеткой, в другую — никто в приличном обществе руки бы не подал. В этой кандидатской я обосновал необходимость принятия закона о печати и создания специального министерства информации, призванного обеспечить правовое регулирование в этой сфере. Министерство печати и информации в итоге было создано в 1990 году. Когда министр Михаил Полторанин пригласил меня стать его заместителем, я ответил: «Конечно, да, ведь это министерство я придумал еще в 1976 году!» Он удивился: «А я был уверен, что это мы с Ельциным...»
На самом деле темой свободы печати я занялся еще на третьем курсе: я был студентом-юристом, но уже кое-что знал и о журналистике. Знал, в частности, как работает цензор. Например, за «Вечеркой» в издательстве в качестве цензора была закреплена добрейшая Вера Ивановна. Как-то она сняла мою заметку про юных натуралистов, готовившихся встречать перелетных птиц. Открыв засаленный гроссбух «Перечень сведений, не подлежащих оглашению в открытой печати», она указала мне: смотри, «маршруты перелетных птиц» — секретно.
— Господи, почему?!
— Я тоже недоумевал. Вера Ивановна объяснила: узнав эти самые маршруты, враги могут с помощью птиц заразить советский народ опасными болезнями. Глупость и примитивность — врожденные качества цензуры. Я горжусь тем, что смерть Главлита — на моей совести, в этом смысле я душитель цензуры.
— Мы все опираемся на закон о СМИ, а вы его отец-основатель. А почему у нас нет кодекса этики?
— Как это — нет? Есть. Еще в 1991 году мы написали кодекс профессиональной этики советского журналиста, он даже был принят съездом союза журналистов СССР. Но оба союза в том же году рухнули. Есть кодекс профессиональной этики российского журналиста, принятый еще в 1994 году, и глобальная Хартия журналистской этики, принятая Международной федерацией журналистов, и Московская хартия журналистов, и Хартия телерадиовещателей… Но во всех этих документах есть нерешенный вопрос: кто будет следить за соблюдением профессиональной этики. Решить этот вопрос на законодательном уровне можно, только установив, что вопросы профессионального саморегулирования относятся к исключительному ведению сообщества.
— Но вопросов относительно этики (или ее отсутствия?) в журналистском сообществе немало, и, увы, не только у журналистов. Куда же бежать, если что?
— Еще в 2005 году мы создали Общественную коллегию по жалобам на прессу. Она существует по сей день, обновляясь каждые пять лет. Жалобы в нее поступают разные, и было бы хорошо, если бы наши медиа прислушивались к тем решениям, которые коллегией принимаются. Члены коллегии — а их пятьдесят человек — очень разные люди, среди которых есть и либералы, и консерваторы, и журналисты, и адвокаты, но в вопросах профессиональной журналистской этики все мы, как правило, приходим к консенсусу. И знаете, я давно заметил, что на журналистов, для которых журналистская этика имеет значение, жалобы приходят редко, а решения коллегии воспринимаются ими с благодарностью. Для тех же, у кого отсутствует ген совести, наша коллегия — кость в горле. С ними говорить о журналистской этике как с проститутками — о платонической любви.
— Как вы оцениваете нынешнее состояние прессы?
— Медийное сообщество как было разноликим, таким и остается. Но его разноликость проявляется уже за пределами традиционных медиа — это в первую очередь интернет, блогосфера. То, что традиционные медиа вышли в интернет, это закономерно, так и должно было случиться. Но мне горько, что пропадают целые жанры: например, где сегодня судебный очерк, или репортаж из зала суда, или фельетон? Если в тексте нет остроты, яркости, живых наблюдений, газета рискует превратиться в публикатора пресс-релизов, а это лишает прессу смысла и социальной роли, поскольку она — институт национальной безопасности, сторожевой пес общества, который реагирует на любую угрозу демократическому правовому государству и не ждет команды «фас!», а бросается на посягнувшего на общественные интересы, на какой бы строчке в «табели о рангах» ни стоял виновник. Провинившийся чиновник должен подать в отставку, а пресса, если ошиблась, должна извиниться. Если отношения в обществе будут честными и открытыми, все станет на свое место.
— Вы были одним из трех представителей президента, когда в Конституционном суде рассматривалось «дело КПСС». Расскажете об этом?
— О, для меня как для юриста это был звездный час! Дело началось весной 1992 года, когда депутаты-коммунисты решились обжаловать указ Ельцина о запрете КПСС и национализации партийного имущества. Чуть ранее, после провала ГКЧП, они были в абсолютном ауте, но на волне общественного недовольства радикальными экономическими реформами решили пойти в контратаку. Так и началось дело по проверке конституционности указов Ельцина 1991 года. Когда обсуждали вопрос, кто будет представлять президента, выбор пал на трех человек — госсекретаря Геннадия Бурбулиса, вице-премьера правительства Сергея Шахрая, ну а третьим был я, тогда — генеральный директор Российского агентства интеллектуальной собственности при президенте РФ. Процесс продолжался до конца октября, в последние дни приходилось спать меньше часа в сутки. Но было и много забавного. Помню, мы готовили Александра Николаевича Яковлева, секретаря и члена Политбюро ЦК КПСС, к допросу в качестве свидетеля. Проработали с ним десятки возможных вопросов, под конец спрашиваем: «А что вы ответите, Александр Николаевич, если спросят, правда ли, что вы агент ЦРУ?» Яковлев аж вскочил! Долго не мог успокоиться, кричал, что мы мальчишки, возмущался, но, наконец, мы его уговорили — если вдруг такое случится, он пошутит: «Вы знаете, мне как-то говорили в Лэнгли*, что депутат Слободкин — агент МОССАДа**, но я им не поверил!» А на следующий день наши процессуальные оппоненты, как по сценарию, задавали Яковлеву в основном те самые вопросы, которые мы отработали накануне. Одним из последних задавал вопросы профессор Феликс Михайлович Рудинский, замечательный правовед и большая умница. И вдруг я слышу: «Скажите, Александр Николаевич, а правда ли, что вы агент ЦРУ?» Яковлев на миг смешался, но быстро вспомнил, хотя и неточно, вариант ответа, и выдал: «Знаете, мне говорили в Лэнгли, что вы — агент МОССАДа, но я не поверил…» Пометка в стенограмме «смех в зале» не отражает хохот, сотрясший стены Конституционного суда. В целом же — да, это был уникальный процесс. Именно потому, что его вспоминают сегодня редко и оценивают поверхностно, я планирую написать монографию о «деле КПСС».
— Отлично! Ну а где все-таки «золото партии»?
— Предполагаю, что оно давно разошлось между так называемыми фирмами друзей и сейчас прекрасно работает по всему миру. Но я не экономист и не журналист-расследователь.
— Сейчас вы возглавляете кафедру ЮНЕСКО по авторскому праву, смежным, культурным и информационным правам. В чем ее специфика?
— В первую очередь в том, что она обеспечивает межуниверситетское сотрудничество в соответствующей предметной области, объединяя ученых из разных вузов, регионов и даже стран. Именно наша кафедра двадцать лет назад инициировала проведение Дней интеллектуальной собственности в России, которые с тех пор ежегодно проходят в последнюю декаду апреля. В эти дни мы вместе с Роспатентом и Евразийской патентной организацией проводим конференции по проблемам авторства. Ведь автор — это альфа и омега интеллектуальной собственности. Сейчас, когда все больше говорят об искусственном интеллекте, я напоминаю: ищите автора! Найдите его и обеспечьте надежную защиту его интересов, чтобы он хотел творить снова и снова. Без автора не может быть никакого результата творческой деятельности. Все взаимосвязано: как автор создает произведение, так и произведение создает автора. Увы, до сих пор у нас нет общей теории авторства. Но благодаря таким конференциям мы, надеюсь, постепенно ее вырастим.
Вышел из печати и наш кафедральный учебник «Информационное право». Он уникален помимо прочего тем, что дополняется информационно-правовым словарем: мы попытались создать такую же периодическую систему правовых элементов, как было у Менделеева с его химическими элементами.
— А самые острые моменты в области права — это сейчас пиратство и…?
— Пиратство и правовой нигилизм. Они идут в паре. У нас в Конституции написано, что Россия — это правовое государство. Но правовое государство невозможно построить, если не уважать право. «Уважайте Конституцию!» — это был лозунг диссидентов на Пушкинской площади, это повторяем и мы, юристы.
— Скажите, а что за легенда ходит в журналистских кругах, что вы спасли ТАСС?
— А-а-а… Ну не ТАСС целиком, но его название. В 1991 году мне, в тот момент заместителю министра печати, было поручено подготовить проект указа о реорганизации ТАСС — Телеграфного агентства Советского Союза — в Российское информационное телеграфное агентство. Сел я за компьютер, начал писать текст и споткнулся на аббревиатуре — «РИТА». Мне послышалось здесь что-то латино-американское, Коста-Рика какая-то. И я поменял порядок слов: «Информационное телеграфное агентство России». Получился ИТАР, что звучало как-то мужественно. Упоминание ТАСС, хотя и через дефис, удалось отстоять, убедив начальство, что данный бренд, товарный знак, немало стоит. Вот так и получился «ИТАР-ТАСС».
— За вашими плечами и работа в Совете по правам человека, СПЧ…
— За девять лет работы во главе СПЧ было много всякого. Но я люблю истории со счастливым финалом. Я случайно услышал в новостях, что некая девушка по фамилии Чарыкова оказалась в СИЗО: наши наркополицейские арестовали ее, когда она, тяжело больной от рождения человек, покупала в аптеке сильнодействующие лекарства. Опущу подробности, скажу просто: когда мне удалось добиться ее освобождения, это был невероятно счастливый день моей жизни. В СИЗО она погибла бы.
— Но ради таких историй и хочется жить…
— Да, и их было немало. Это была тяжелая работа, в которой каждый сантиметр давался с трудом. Можно сказать, что члены СПЧ плыли в соляной кислоте, против течения и с завязанными руками. Плыли наперекор бюрократической косности, беззаконию, бесчеловечности.
— Вы находились на таких должностях… Вам хоть раз угрожали?
— Конечно, и не раз. В 1993 году, в бытность мою министром печати и информации, стреляли по окнам моего кабинета. Кстати, расследовать это преступление приезжал нынешний глава МВД России Владимир Колокольцев. Причина стрельбы стала понятна, когда выяснилось, что в ту же ночь сгорел склад импортной полиграфической техники, в котором утром должна была начаться назначенная мной ревизия. Коррупция, свившая себе гнездышко в министерстве, огрызнулась автоматной очередью.
— А взятки предлагали, честно?
— Честно: не предлагали. Да и кому придет в голову предлагать взятку человеку, о котором известно, что он пришел на госслужбу ради реализации своих демократических идеалов? Блаженный, князь Мышкин… Были, правда, всякие смешные попытки подлизаться. Когда меня только назначили министром, моя помощница, чудесная Вида Клементьевна, передала мне образцы визитных карточек, которые хотел напечатать для меня владелец какой-то частной типографии. Образцы были «богатые»: один — серебром по золотому фону, другой — золотом по серебру. Пришлось вернуть их с пояснением, что уважаемый типограф ошибся: я министр правительства, а не директор комиссионного магазина. И вообще скромность — это прекрасное лекарство от звездной болезни.
— Скажите, Михаил Александрович, на этом удивительном и разнообразном пути чего все же было больше — обретений, разочарований?
— Обретений, конечно. Хотя и разочарований хватает. Вроде бы сделанного не приходится стыдиться. Но стыдно за то, что не сделано, не доделано, не доведено до конца. И это хорошо: стыд — лучший из известных мне стимулов.
*— Лэнгли — место нахождения штаб-квартиры ЦРУ (США), часто используется как синоним американской разведки.
**— МОССАД — национальная разведывательная служба Израиля.
ДОСЬЕ
Михаил Александрович Федотов — советский и российский юрист, политик, государственный деятель и правозащитник. Министр печати и информации Российской Федерации в 1992–1993 годах. Постоянный представитель Российской Федерации при ЮНЕСКО (1993–1998). Председатель Совета при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека. Советник президента РФ (2010–2019). Действительный государственный советник Российской Федерации 2-го класса, Чрезвычайный и Полномочный Посол, доктор юридических наук, профессор.
