Ровно 30 лет назад, 24 ноября 1991 года, в Таджикской ССР прошли первые президентские выборы, победу на которых одержал бывший первый секретарь республиканской компартии Рахмон Набиев. Но оппозиция, состоявшая в основном из исламистов, обвинила власти в фальсификации и организовала многотысячные митинги. Мирные выступления вскоре переросли в столкновения сторонников и противников власти, а затем в самую кровопролитную гражданскую войну на постсоветском пространстве. Конфликт продолжался пять лет и только по официальным данным унес жизни более 60 тысяч человек. Однако, по оценкам независимых экспертов, реальное число жертв было вдвое выше. О начале гражданской войны в Таджикистане, зверствах боевиков и испытаниях, выпавших на долю простых людей, вспоминает свидетель тех событий, корреспондент «Ленты.ру» Игорь Ротарь.

В качестве журналиста я работал в Таджикистане с первых дней гражданской войны и вплоть до ее окончания. Человеческая память избирательна и, конечно, многие эпизоды уже забылись. Но тех историй, что я помню, достаточно, чтобы показать весь ужас происходившего.

Красные против зеленых

В гражданской войне в Таджикистане участвовали две противоборствующие стороны: прокоммунистический Народный фронт и Объединенная таджикская оппозиция, костяк которой составляли исламисты, слегка разбавленные демократами.

В реальности коммунистом Сафарова можно было назвать лишь с очень большой долей условности. Буфетчик по профессии Сафаров был известным в Таджикистане уголовным авторитетом, проведшим за решеткой в общей сложности 23 года. Четкого ответа, почему именно столь экзотичный персонаж возглавил антиисламистское, прокоммунистическое движение, нет. Однако весьма интересны признания скандально известного бывшего полковника Главного разведывательного управления Генерального штаба Владимира Квачкова, который утверждает, что власти России, Узбекистана и Казахстана поручили ему организовать антиисламистское движение в Таджикистане.

Как утверждает Квачков, для этой цели не удалось подобрать другого лидера, кроме как «чисто советского человека», уголовника со стажем Сангака Сафарова. Но твердой уверенности в том, что полковник не преувеличивает своей «роли в истории» все же нет. В любом случае вслед за Сафаровым в Народный фронт потянулось множество уголовников, и моральный облик защитников коммунистической идеи был, мягко говоря, далек от идеала.

Однако не слишком привлекательна была и противостоящая Народному фронту оппозиция. «Таджикский мусульман хочет жить по вере, но наши кафиры и Россия против. Война от этого», — говорил мне на ужасном русском заросший бородой председатель Объединенной таджикской оппозиции и председатель Партии исламского возрождения Саид Абдуло Нури. Кстати, и он сам, и его окружение произвели на меня сильное впечатление. Одетые в национальную одежду и очень плохо говорящие по-русски (редкость для таджиков в СССР) активисты партии умудрились сохранить образ жизни, который вели их предки до российской «колонизации».

Беседуя со мной, они все время подчеркивали, что таджикские мусульмане не хотят жить «по русским правилам», когда женщины сидят рядом с мужчинами в автобусе, в магазинах продается спиртное, а по телевизору показывают фривольные сцены. «Поймите, мы, таджики, совсем другие, чем русские. Вот как-то пришла брать у меня интервью американская журналистка, одетая в шорты. Я искренне хотел ей помочь, но ее наряд настолько смущал меня, что разговор не получился», – откровенничал со мной заместитель председателя партии Мухамадшариф Химатзода.

Справедливости ради стоит отметить, что среди членов оппозиции попадалось немало образованных и вполне светских людей. Причем не только среди демократов — люди достаточно широких взглядов встречались и среди исламистов. В качестве примера можно назвать заместителя председателя Объединенной оппозиции, бывшего казикалона (главы мусульман) Акбара Тураджонзода. Пожалуй, более всего в этом человеке поражали два качества: удивительная гибкость, умение настроиться на волну собеседника и почти детское любопытство.

Как-то во время межтаджикских переговоров в Исламабаде я брал у него интервью в его номере, и вдруг на улице заиграла громкая музыка. Полноватый священнослужитель проворно вскочил на кровать и стал выглядывать в окно. Поняв, что это пакистанцы играют свадьбу, лидер оппозиции вернулся в кресло и как ни в чем не бывало продолжил беседу.

Этот прекрасно говорящий по-русски, живой и обаятельный человек очень любил общаться с иностранными журналистами. Основной его задачей было убедить «этих скептиков», что оппозиция — «это не средневековые малограмотные фанатики», а образованные и терпимые к чужому мнению люди. В то же время и бывший казикалон, и его единомышленники не пытались скрывать, что хотят дистанцироваться от России, а родственный по культуре Иран им гораздо ближе, чем бывшая метрополия.

Считалочка

Однако Восток — дело тонкое, и в гражданской войне в Таджикистане значение имела не только идеология. Дело в том, что таджики так и не сформировались в единую нацию: каждый регион имеет свой диалект и свои особые обычаи. В советское время была такая шутка о роли в жизни республики таджиков из разных регионов: «Ленинабад правит, Гарм торгует, Куляб охраняет, Памир танцует».

Во время войны выходцы из Худжанда и Куляба воевали за красных, а гармцы и памирцы за исламо-демократов. При этом этническими чистками не гнушались обе противоборствующие стороны. Очень популярной тогда была проверка с помощью детской считалочки, выявлявшей диалект того или иного региона. Если «экзаменуемый» произносил считалочку «неправильно», то его тут же убивали.

Уже после войны, в начале 2000-х годов, в одном из кишлаков Гарма на юге Таджикистана я познакомился с директором местной школы Азизом. Меня поразил взгляд этого человека — казалось, что он воспринимает окружающий его мир не как реальность, а как декорации надоевшего спектакля. За несколько лет до этого Азиз был полевым командиром оппозиции.

Однажды в его кишлак на пограничной реке Пяндж нагрянули кулябцы и стали поджигать дома. Азиз с афганского берега наблюдал в бинокль, как горит его дом. Ночью он переправился через реку и пришел на родное пепелище. Соседи-узбеки (их кулябцы не трогали) рассказали ему подробности. Один из боевиков, войдя в дом, сразу же ударил четырехлетнего сына Азиза по лицу. Другой стал его стыдить. Тогда боевик направил автомат на укорявшего его товарища и закричал: «Его отец моджахед! Сын моджахеда вырастет моджахедом! А если ты будешь защищать этих проклятых гармцев, то я застрелю тебя самого!»

Непосредственным свидетелем зверств я не был, но наблюдал, как вели себя боевики во враждебных им регионах. А вели они себя здесь как откровенные оккупанты. Так, при мне кулябцы избили торговца прикладом автомата только за то, что у того не было нужной марки сигарет. Я видел, как боевик Народного фронта, угрожая автоматом, заставил водителя автобуса ехать по очень опасной дороге в гору, совершенно не заботясь о том, что спуститься обратно (вниз ехать гораздо труднее) для него будет чрезвычайно рискованно. О таких «мелочах», как мародерство и грабежи, я даже не упоминаю.

Не отличалась мягкостью и оппозиция. Когда в 1996 году исламистам удалось выбить из Гарма правительственные войска, они установили здесь режим средневековья. Даже внешний вид спустившихся с гор партизан вызывал у односельчан ужас: все они носили длинные до груди бороды и спускающиеся ниже плеч волосы.

Под угрозой наказания моджахеды заставляли всех местных жителей ходить на пятничную молитву в мечеть. Женщины обязаны были появляться в общественных местах в платках, закрывающих шею и волосы. Категорически была запрещена продажа спиртных напитков и сигарет. Провинившихся били в мечетях, причем почему-то не палкой, как полагается по шариату, а снарядом от ручного гранатомета. За курение полагалось двадцать ударов, за употребление алкоголя — сорок, за прелюбодеяние — сто.

Простые же люди из-за противостояния быстро нищали. Зимой 1993-го года в Душанбе не топили, и в каждой квартире стояли печки-буржуйки. Газа в городе тоже не было, готовили во дворе на кострах. Пилили деревья на улицах и использовали их в качестве топлива: до войны Душанбе был очень зеленым. Цены на квартиры в Душанбе в те дни приблизительно равнялись стоимости отправки контейнера с вещами в Россию. На местных барахолках торговали по смехотворным для Москвы ценам. Лично меня поразила даже не торговля золотом за треть московской стоимости, а товары наименее удачливых коммерсантов. Продавали все: сломанные будильники, рваные ботинки.

В городе процветала проституция. Девушка на ночь стоила около десяти долларов, но можно было и просто купить женщине продуктов. Не знаю, правда ли это, но приходилось слышать, что в горах, где из-за войны с продуктами было особенно туго, женщину можно было купить и за банку тушенки. Возможно, это преувеличение, но в кишлаках было действительно очень тяжело. Основными клиентами голодных таджичек были российские военнослужащие, получающие по местным меркам просто бешеные деньги.

Таджикские русские

В советское время уроженец Душанбе Юрий Петров был очень успешным человеком. В 40 лет он был заместителем главного редактора русской редакции радио Таджикской ССР, вел детскую передачу «Моему юному другу», писал сказки и в общем-то был счастлив. Но тут наступила перестройка, которую Юрий Иванович, как человек демократических убеждений, встретил с восторгом.

Увы, вскоре в Таджикистане началась гражданская война. Денег за проданную в Душанбе квартиру хватило как раз на то, чтобы оплатить отправку контейнера с вещами в Россию. И это еще можно было считать удачей. Если бы Юрий Иванович жил не в Душанбе, а в каком-нибудь русскоязычном городке энергетиков (например, Рогуне), то ему бы не удалось продать жилье дороже 200 долларов.

Найти работу по специальности (уже не тот возраст) в Москве не удавалось. Жена скоро Юру бросила и устроилась сиделкой к старушке москвичке. Юра же перебивался случайными заработками, которых, учитывая что надо было оплачивать еще и квартиру, хватало лишь на дешевую eду.

Трудно сказать, чем объясняются отличия среднеазиатских русских от россиян. Возможно, это связано с тем, что среди них много потомков сосланных кулаков. A может, особый склад местных славян связан и с тем, что в Среднюю Азию ехало множество романтиков-специалистов, всерьез мечтавших «поднять эту дикую окраину». Кстати, с похожим типом людей я столкнулся на Камчатке, которую также приезжали осваивать со всей страны.

Как бы там ни было, но отличия были так велики, что возникла даже идея компактной «русской Средней Азии» в России. Так, выходцы из Таджикистана решили построить свои поселения, выгодно отличающиеся от вымирающих деревень русского Нечерноземья. Однако вскоре энтузиазм переселенцев резко пошел на убыль. Пожалуй, больше всего иммигрантов удивляли нравы местных жителей: «Те, кто у нас в Таджикистане считались пьяницами, на фоне местных выглядели трезвенниками. Мы не хотим отдавать детей в детские сады, так как все деревенские дети ругаются матом».

Надо сказать, что неприязнь к приезжим испытывали и сельские жители. За иммигрантами укрепилось устойчивое прозвище «таджики». Их считали высокомерными и даже «ненастоящими русскими». Раздражение вызывали и богатые библиотеки, которые привезли с собой беженцы, и то, что они готовы работать по двенадцать часов в день, отказываясь при этом от ежевечерних посиделок за бутылкой самогона.

Вот, например, как описывает эту проблему в замечательном романе «Хуррамабад» русский писатель, беженец из Таджикистана Андрей Волос: «Он много бы мог рассказать лейтенанту, объясняя, почему на них жалуются деревенские! Конечно — пришлые! Вроде — русские, а живут — как чучмеки! Все у них не как у людей! Да они ж даже водки не жрут! Выпьют маленько — и все, руки кверху! Нет чтоб по-нашенски — до усеру! И гуси почему-то крупные, гладкие, не чета деревенским! И в огороде все гуще растет! И козы, черт бы их побрал, доятся! Нам, деревенским, молоко продают! — это ж какую наглость надо иметь! И ведь, чего доброго, еще и коров заведут! И дома построят! И в домах-то у них все будет не по-человечески — да хоть бы даже и горячая вода! И дети-то у них, вишь как, в институт! (...). Вот такие! будто в них какие-то моторчики без конца жужжат, жужжат, жужжат, толкают, не дают остановиться!..»

Увы, в реальности денег на то чтобы построить дома хватило очень у немногих. Большинство «таджиков» жили во временных вагончиках, отапливаемых печками-буржуйками.

Анатолий Травкин, переселенец из Таджикистана, с которым я общался в середине 1990-х годов, не скрывал, что сочувствует русским фашистам и мечтает «о том дне, когда Горбачев и Ельцин будут висеть на одной осине».

Взгляды таких людей можно если не оправдать, то по крайней мере понять. В своей прошлой, душанбинской жизни Травкин считался преуспевающим геофизиком. У него была хорошая квартира, интересная работа и великолепная по советским меркам зарплата (более 500 рублей в месяц). В России же бывший геофизик перебивался случайными заработками и писал злобно-отчаянные письма российскому руководству.

В итоге идея компактных поселений окончилась крахом. Лишь единицы таджикистанских русских остались в сельской местности. Почти все уехали искать счастье в большие российские города. Кому-то из них повезло, но большинство устроилось гораздо хуже по сравнению с тем, что они имели на «малой родине» в далекой Средней Азии.

***

Гражданская война в Таджикистане была первым конфликтом на территории бывшего СССР, где одна из противоборствующих сил использовала исламистскую идеологию. Потом это повторилась на Северном Кавказе, где и чеченские сепаратисты и их единомышленники из соседних республик считали, что борются с кафирами, отстаивая свою веру.

Сегодня в большинстве среднеазиатских стран у власти стоят светские авторитарные руководители, жестко расправляющиеся со сторонниками жизни по законам шариата. Но твердой уверенности, что так будет всегда, нет. В отличие от России, где через какое-то время после распада СССР лучше стали жить довольно многие, в Средней Азии, за исключением узкой прослойки удельных князьков, от крушения единого государства проиграли все.

Нищета, чудовищная коррупция, расцвет проституции — именно таким оказался капитализм среднеазиатского разлива. И в этой ситуации многие видят альтернативу коммунизму и дикому капитализму в создании исламского государства. Недавняя же победа «Талибана» (запрещенная в России террористическая организация) в соседнем Афганистане лишь укрепляет оптимизм среднеазиатских сторонников шариата.