Cвобода – это неопределенность

Есть такой прекрасный анекдот. Мальчик спрашивает: «Папа, что такое альтернатива?». Тот задумывается и начинает объяснять: «Вот представь, сынок, что мы завели петушка и курочек, и курочки начали нести яички. Мы эти яички начали продавать, на эти деньги завели новых петушков и курочек, расширили курятник и доросли до птицефермы. А потом решили диверсифицировать производство и начали выпускать полуфабрикаты. И потихоньку превратились в агрохолдинг. Но тут вдруг – потоп! Все наши курятники, цеха и склады на хрен смыло!». Мальчик, озадаченно: «Да, папа, это очень печальная история. Но что же все-таки такое – альтернатива?». Отец торжествующе смотрит на него: «Так вот, сынок, альтернатива – утки!»

В разговорах о прекрасной России будущего я всегда пытаюсь понять, как представляют себе романтики свободы и демократии альтернативу тому, что мы имеем сейчас. И каким путем эта альтернатива могла бы возникнуть. Или гипотетически возникнет. Забавно при этом, что даже «святые девяностые» воспринимаются ими по-разному. Для удачно вписавшихся в рынок романтиков они по преимуществу – царство добра и света, для бескомпромиссных нонконформистов – то же царство тьмы, но в градации ее оттенков – чуть светлее нынешнего.

Дмитрию Быкову, скажем, любы андроповские времена, когда к нам ездила Саманта Смит (а диссидентов загнали, куда Макар телят не гонял). Он давеча замечательно высказался про советскую власть, которая «изнасиловала Россию так жестоко, что стала в каком-то смысле ее частью, ее вторым «я», ее душой». А потом про нынешнее время: «Обыск, передача, адвокат – это всё вошло в русскую жизнь очень прочно, и это страшно надоело. Можно было бы жить, что-то делать, чем-то наслаждаться. Нет, ничем нельзя! Рот открыл – всё, швабра. Это очень опасно, неприятно». Видимо, вещают на «Эхе Москвы» исключительно сидя на швабре, и без всякого наслаждения. То ли дело при советской власти, душе России.

В девяностых, когда людей по тюрьмам сидело вдвое больше нынешнего, я делал для Би-би-си репортаж о нашей пенитенциарной системе с правозащитником, бывшим зэком Валерием Абрамкиным. Он «в конце 90-х вместе с сотрудниками своего Центра опубликовал исследование «Фабрика пыток», в котором подробно рассказывалось, какие истязания в отношении арестантов используют сотрудники правоохранительных органов», – напоминает Зоя Светова, приводя цитату из его книги: «Суд, прокуратура и милиция – это по-прежнему карательный треугольник. Они чувствуют себя коллегами, союзниками и, в общем-то, зависят друг от друга и поддерживают друг друга».

Вспоминать о том, что никакие свобода и демократия ничего с этим карательным треугольником не сделали, адептам ельцинских времен невыгодно. Если попытаться очистить вопрос о прекрасной России будущего от крикливых лозунгов и радужных надежд, звучать он будет так: можно ли сделать так, чтобы мы хотели как лучше, а в результате реализации наших хотений не получалось как всегда?

Возможно, со мной поспорят, и я бы с удовольствием выслушал аргументы, но в такой постановке вопроса ответ на него кажется очевидно отрицательным. От осинки не родятся апельсинки. Это не хорошо и не плохо – это констатация факта. Это не руки из жопы и не место проклятое – это неумение и неготовность трезво оценивать реальность. Но качества эти присущи в основном нашему интеллектуальному авангарду.

Эти качества и порождают склонность витать в облаках. Главный двигатель прогресса у нас – щучье веление. В этом мне и видится симптом рабства – а вовсе не в нежелании чуть что бежать на баррикады. Рабы и освобождению рады не были, как известно из отечественной истории. А почему? Потому что свобода – это неопределенность. А неопределенности люди не любят. Свобода – это возможности, но возможности эти надо или уметь использовать, или быть готовыми меняться. Что, если человек нуждается в свободе не быть свободным?

И кто свободнее – тот, кто жалуется на нехватку свободы, разъезжая по всему миру, или тот, кто довольствуется тем, что имеет? Ответ на этот вопрос мне очевидным не представляется. Более того, сомневаюсь, что на него есть правильный ответ. Свободу протестные натуры склонны воспринимать как примат хотения: мы считаем, что все вокруг должно выглядеть в соответствии с нашими идеалами, и хоть трава не расти. А каким образом оно образуется – не наше дело. Мы за это просто умно проголосуем. То, что умно избранный нами бухой браконьер-коммунист расскажет, как убитого лося в полицию на следствие вез – это не системная ошибка, а перегиб на месте.

Проблема не в том, что ничто человеческое никому не чуждо. А в том, что идеалисты в своем бурном воображении имеют дело исключительно со сверхчеловеческим материалом: умным, сильным, смелым, бескорыстным, честным и совестливым. И это героическое меньшинство достойно того, чтобы управлять агрессивно-послушными унтерменшами. Однако реальность оказывается не столь радужной, а управленцы из идеалистов выходят либо плохими и бесполезными, либо хорошими, но не оправдывающими надежд прогрессивной интеллигенции.

Все потому, что любой проект в своем развитии видоизменяется – в плохую ли, или в хорошую (тут уж на вкус и цвет товарищей нет) сторону. Какой должна была стать прекрасная Россия будущего, глядя из 1991-го? Фразу «Быстро, качественно, недорого – выберите любые два пункта» слышали все. Не все знают, что ею описывается так называемый Треугольник проекта. Государственного в том числе. Все и сразу получить невозможно. Страна и общество меняются так, как могут. На смену эпохам ломки через колено приходят эпохи поступательного развития. И как по маслу это развитие никогда и нигде не идет.

Слишком много в реальной жизни переменных. Я в детстве очень хорошо катался на велосипеде. Научился держать равновесие – и мчишься вперед. Когда довелось впервые залезть на лошадь, я это представлял себе примерно таким же образом. Но то, что у велосипеда было твердым основанием, внезапно начало разъезжаться подо мной в разные стороны. Оказалось, что управлять живым организмом – совсем не то, что рулить железкой.

Когда у нас хотят строить свободу и демократию, начинают изобретать велосипед, а потом жалуются, что на выходе получили автомат Калашникова. Курам на смех. Тем самым, которым альтернатива – утки.

Свобода и демократия всегда суверенны. Никогда не задумывались, почему в разных свободных странах – разные законы и разное государственное устройство? В одной стране есть прямые выборы президента, а в другой – нет. В одной все решает президент, в другой – премьер-министр. Одна республика – президентская, другая – парламентская. Одна и та же система где-то и когда-то оказывается эффективной, а где-то и когда-то заводит в тупик. Все страны – разные, а логика управления – одна. Когда альтернатива – не то, что гипотетически лучше, а то, что реально хуже.