Не факт, что правда вас прокормит
«Демократия – это не анархия», – написал в «Фейсбуке» литовский президент после того, как вильнюсская полиция разогнала слезоточивым газом протестующих против антиковидных мер. Начиналось все цивилизованно, с разрешения на проведение акции (это только у нас «мы здесь власть»). Но аппетит приходит во время еды даже в «цивилизованных странах»: перед зданием Сейма появилась виселица с надписью «Место для предателей Литвы», по истечении заявленного времени протестующие расходиться на захотели, в полицию полетели камни…
Так что же такое демократия? И как отличить ее от анархии там, где граждане хотят сопротивляться власти? Майдан в Киеве – это одно, а в Вильнюсе – совсем другое дело? В Москве хорошо, а в Нью-Йорке – плохо? Мы сталкиваемся с проблемами описания, то есть языка. А язык бывает или свободным, или скованным. Цензурой (запретами) или политкорректностью (самоцензурой). Как отличить одно от другого? По последствиям? Если цензура грозит тебе штрафом, а политкорректность – волчьим билетом, что свободнее?
Либеральная интеллигенция по принципу политической дееспособности привыкла делить народ на авангард прогрессивных сил и арьергард – «анчоусов», «протоплазму», «рабов». Это, конечно, бессмысленная манипуляция, потому что в демократической ситуации политическая дееспособность проявляется в голосовании на выборах (если на эти выборы приходят). Бывает, что авангард и арьергард оказываются примерно равночисленными. Как в США – и, кстати, не в первый раз. Но иногда, как на Украине, выборов ждать не хочется. Зачем рисковать их результатами, когда можно устроить революцию? Сделает ее меньшинство, а большинство смирится.
Должны ли оппоненты авангардистов развязывать гражданскую войну? Вопрос философский. Могли ли белые сдать Россию красным без боя? Мог ли белый террор отличаться от красного? Чье дело правое? И для кого? Судят ли победителей? Индивидуальный выбор у нас не в чести, если ты не с толпой. Заслуживает ли каждый народ своего правительства и своей оппозиции? – есть в этом вопросе какая-то вечная и бредовая путаница. То ли свобода в том, чтобы делать что хочешь, то ли в том, чтобы всякий раз бежать на баррикады. Но на баррикады бегают только до тех пор, пока не оказываются в зоне комфорта. Тогда наступает пора крушить чужие баррикады.
Ларчик открывается просто: свободой обычно называют зону комфорта. А у каждого зона комфорта своя, и менять свою на чужую не хочет никто. Поэтому разные вещи пытаются описывать одним языком, удивляясь, что друг друга не понимают. Хотя разница довольно проста: за свободу надо платить. Это в зоне комфорта можно собирать бонусы, моральные и материальные. Что ты выбрал своей свободой, то твоей свободой и будет. Если вам некомфортно угнетение, боритесь за свободу. Только если вы ее добились, не предполагайте, что ваша свобода стала чужой зоной комфорта – исключительно вашей. И тех, кто готов быть в вашей референтной группе.
Свобода слова с этой точки зрения ничем не отличается от прочих свобод. Ее концепция охраняет господствующую зону комфорта. Цензурой или политкорректностью – не особо принципиально.
В 1998 «независимые» СМИ манипулировали информацией кто во что горазд, и стимуляцией панических настроений раскрутили маховик кризиса, похоронившего едва народившийся средний класс. Через десять лет экономика и СМИ зависели от других, панику отменили и кризис прошел по касательной. Заслуживаем ли мы свободы слова? Или мы с ней как обезьяны с гранатой? Геноцид в Руанде тоже начинался со свободы слова. Но виновата не свобода. На днях журналисты в очередной раз оплакивали свободу слова после закрытия СМИ, которые финансировал Ходорковский.
И тут есть, что вспомнить. Всем хорошим в журналистике мы обязаны олигархам. Всем плохим тоже. Чем они ее породили, тем они ее и убили. Путин не давит ни «Новую газету», ни «Дождь», ни «New Times», и даже содержит «Эхо Москвы». Но бизнес есть бизнес. Бизнес Ходорковского – борьба с Путиным. Бизнес Путина – нераскачиваемая лодка. Бизнес журналистики – окупаемость. Поэтому она подыхает почти везде.
Понятно, что хорошие журналисты привыкли сидеть в хороших редакциях на хороших зарплатах. Раньше таких редакций было много. А сейчас почти не осталось. Значит, надо учиться быть блогерами-миллионниками или переквалифицироваться в управдомы. Это не сарказм. Телевидение, которое я любил, для меня сдохло в 2008-м вместе с программой «Времечко». На самом деле, вместе с девяностыми. Реклама его породила, и реклама его убила. Мне просто повезло быть причастным к его золотому веку. Мы пришли в свободу с советским сознанием. И потребляли ее как халявщики.
А потом оказалось, что свободу мы брали в ипотеку, и платить за нее надо либо деньгами, либо свободой. Сегодня журналисты, оплакивающие профессию, выглядят как люди, на заре демократии, оплакивающие Советский Союз. Помните таких? Свободные люди говорили, что они не вписались в рынок. Но рынок пожирает и своих детей. Путин не убивает свободу, он показывает, что за свободу надо платить. А мы за свободу получать привыкли. Тут есть трагическое и неразрешимое противоречие, потому что из воздуха деньги не берутся. Платят журналисту, как и художнику, за соответствие вкусам его аудитории. Иногда платит меценат, но тоже на свой вкус.
Получать деньги за правду очень приятно (неважно, что именно вы считаете правдой). Надо только найти, кто за эту правду будет платить. И не факт, что эта правда вас прокормит. А голодать за правду вы готовы? Скоро без работы во всем мире останутся десятки миллионов: в рынок впишутся роботы. Придет время халявы – безусловного базового дохода. Журналисты привыкли считать себя властью. Ну и вот она, сменяемость, которой вы ждали. Или вы ждали ее не для себя? Нам на смену пришли тик-токеры. Меняется мир, и меняется информация. Меняется политика и меняется свобода. Правда, хочется отменить все эти изменения? Остановись, мгновенье, ты прекрасно!
