Советник Ельцина рассказал о роковых обстоятельствах развала СССР

«Для меня Советский Союз был всем! Если бы я считал, что 8 декабря мы что-то разваливаем, то застрелился бы на месте», – заявил газете ВЗГЛЯД Сергей Шахрай, автор проекта соглашения о создании СНГ, ныне – проректор МГУ. В декабре 1991 года, будучи советником президента Ельцина, Шахрай участвовал в переговорах в Беловежской пуще, положивших конец истории СССР.

Во вторник отмечается 29-я годовщина с тех пор, как лидеры трех славянских республик, считавших себя ядром некогда могучей советской империи, заявили о том, что «Союз ССР, как субъект международного политического права и геополитическая реальность, прекратил свое существование».

Как известно, это произошло 8 декабря 1991 года, когда в Беловежской пуще, в резиденции Вискули, было заключено соглашение о создании Содружества Независимых Государств. Подписали его Борис Ельцин (РСФСР), Леонид Кравчук (Украина) и Станислав Шушкевич (Белоруссия). Это произошло вопреки воле большинства советских граждан, голосовавших в марте 1991 года на референдуме за сохранение СССР. Вот почему роспуск Союза многими до сих пор считается как юридическим, так и политическим преступлением.

В ЕС заявили о передаче Крыма Украине «с перепоя»

В свою очередь, сторонники создания СНГ напоминают, что Беловежское соглашение было ратифицировано парламентами всех трех республик и тем самым обрело полную законную силу. О том, какой логикой руководствовались авторы соглашения, в интервью газете ВЗГЛЯД рассказывает Сергей Шахрай, в декабре 1991-го – советник Бориса Ельцина по правовым вопросам, участник переговоров в Вискулях.

ВЗГЛЯД: Сергей Михайлович, 30 лет назад вы были одним из ближайших советников Ельцина. Извините за прямоту, но это тот самый Борис Ельцин, который сделал так, что теперь мы живем в стране, которая по своему потенциалу сильно в меньшую сторону отличается от той державы, в которой мы жили 30 лет тому назад. Когда Ельцин подписывал Беловежское соглашение, он понимал, чем это обернется?

Сергей Шахрай: Всегда удивлялся такому раздвоению сознания. С одной стороны, убежденность в силе и величии СССР. С другой стороны, не меньшая убежденность, что великую ядерную державу, с почти двухмиллионной армией и одной из крупнейших спецслужб в мире – КГБ СССР, можно развалить одним росчерком пера.

Кстати, когда мы были в Беловежье, нас там охраняли офицеры 9-го управления КГБ. Куда они смотрели? Почему они нас вообще не арестовали в том лесу? А потому, что они тоже видели, что страна-то тю-тю! К тому моменту Союза уже не было.

К моменту нашего приезда в Вискули из 15 союзных республик тринадцати уже не было. Они использовали бездумное и преступное право свободного выхода из СССР, записанное Сталиным в первую Конституцию СССР и воспроизведенное во всех последующих наших конституциях. Тогда что же, спрашивается, эти «козлы» 8 декабря разваливали? Какой «обрубок» оставляли?

Да, кстати, а вы сами-то помните, что Беловежские соглашения сами по себе ничего не значили – их надо было ратифицировать парламентами трех республик? Вы помните, как проголосовали депутаты Верховного Совета РСФСР, который на 86 процентов состоял из коммунистов?

Можете меня не слушать, но возьмите стенограмму! Там черным по белому написано: против ратификации Беловежских соглашений – шестеро, воздержались семеро. Против денонсации Договора об образовании СССР 1922 года – трое, девять воздержались. Остальные – за!

Или депутаты тут ни при чем, потому что их всех, включая оппозицию, Ельцин зазомбировал? На самом деле, для меня все это стало ужасной трагедией. Мой дед Александр – жертва Гражданской войны, а мой отец в 1941-м окончил Качинское летное училище – и сразу началась война. К слову, Василий Сталин на курс ниже его учился. Старший брат у меня – тоже военный. Для меня Советский Союз был всем! Если бы я считал, что 8 декабря мы что-то разваливаем, то застрелился бы на месте.

ВЗГЛЯД: Известно, что именно вы написали черновик Беловежского соглашения. Какую задачу вам ставил Ельцин, когда просил его подготовить?

С. Ш.: О задаче я узнал только в Беловежье. И ставили ее своим советникам все три лидера. В вашей версии истории Ельцин, Кравчук и Шушкевич советовались, как понадежней развалить СССР. А те, кто был в тот день в Вискулях, включая журналистов, знают, что речь шла о том, как сохранить что осталось. Главы государств меня спрашивали об одном: как уйти от кровавого югославского варианта распада? И я решал эту задачу.

В те дни война в Югославии была в самом разгаре. У нас война уже полыхала в Закавказье, в Нагорном Карабахе, на других окраинах. Мы пытались сохранить – пусть и призрачную – надежду на интеграцию в будущем, а в тот момент оформить развод культурно, без мордобоя.

Факт в том, что уже к середине осени 1991 года последние шансы сохранить Союз растаяли. И главной причиной этого стал быстрый распад Компартии Советского Союза, который закончился уже к 1 октября. Где-то по суду, как в Прибалтике, а где-то путем самороспуска. Этот процесс запустил Горбачев. Когда обиженный на ГКЧП он вернулся в Москву из Фороса, то внезапно сложил с себя полномочия генерального секретаря и предложил «всем честным коммунистам» выйти из КПСС. По его инициативе Верховный Совет СССР в конце августа на всей территории страны приостановил деятельность структур КПСС.

ВЗГЛЯД: Но ведь Ельцин тоже издал указ о запрете деятельности КПСС, и наверняка этот указ, как и большинство его указов того времени, тоже готовили вы?

С. Ш.: Да, но указы Ельцина о запрете вышли лишь в ноябре, до них в тот момент еще было далеко. Обида Горбачева понятна, но его непонимание сути машины, управляющей страной, просто поражает.

Кстати, наши российские коммунисты тоже сыграли на развал. Ведь в РСФСР не было своей компартии, а 19 июня 1990 года – через неделю после принятия Декларации о государственном суверенитете России – уже создали. Получилось, что в центре как бы две компартии – союзная и российская. С этого момента смерть КПСС, а с ней и всей страны стала неизбежной.

ВЗГЛЯД: КПСС оставалась становым хребтом государства?

С. Ш.: Именно так. И такая добровольная сдача власти не снилась анархистам, бомбистам и всем остальным. И вот в конце августа 1991 года народные депутаты СССР проголосовали: «Да, всем уйти». Многомиллионный партийный аппарат сидит и чешет в затылке – что ему делать? А партийные боссы в союзных республиках от всего этого бардака решили спрятаться за суверенитет. И первые секретари этих компартий в одночасье стали президентами.

ВЗГЛЯД: То есть они были вынуждены это сделать?

С. Ш.: И вынуждены, и шанс им такой счастливый свалился прямо в руки. Действительно, у лидеров национальных компартий отлично развит инстинкт самосохранения: у него деньги, у него семья, клан. Быстро просчитали свои шансы.

ВЗГЛЯД: А Борис Ельцин какую во всем этом роль играл?

С. Ш.: Борис Николаевич был разрушителем извне. Он не управлял внутренними пружинами в Политбюро, в ЦК. Это был такой медведь, который пришел, встал на дыбы и пошел всех расталкивать.

Но мы вот с вами – всё про склоки внутри партии за власть, а ведь главное было – споры по стратегии экономических реформ. Ельцин-то пошел «в отрыв», когда понял, что на местах уже реально хлеба на три дня осталось, а в союзном центре все про теорию дискутируют.

Что же касается роли КПСС, то я лично никогда не выступал против 6-й статьи Конституции, закреплявшей руководящую роль этой партии в политической системе страны. Она была единственно правильной с точки зрения управляемости СССР. Ее надо было лелеять и пестовать, а не вычеркивать из Конституции. Но в те времена же люди рвали на себе рубаху и говорили, что мы должны освободиться от власти КПСС, и тогда все у нас расцветет, потому что только эта партия нам мешает.

Почему в проект новой Конституции я с Сергеем Сергеевичем Алексеевым, тогдашним председателем Комитета конституционного надзора СССР, вписали такой орган, как Совет безопасности? Как аналог Политбюро ЦК КПСС! Потому что другого координирующего механизма не было. Спустя два десятилетия китайские товарищи, а я же почти 40 лет Китаем занимаюсь, спрашивали меня на одном закрытом заседании: а надо ли и им создать Совет безопасности, как в России? Я им ответил: «Друзья, если вы хотите двоевластия и развала, создавайте Совет безопасности». У вас есть Политбюро из двадцати семи, внутри которого есть Постоянный комитет из семи человек. Это и есть ваш высший орган – и другого не требуется.

ВЗГЛЯД: В общем, в 1991 году лидеры поставили личные интересы выше интересов собственной страны – не только СССР, но и исторической России? Горбачев и Ельцин не отдавали себе отчет в том, что расшатывают всю империю, построенную их предками?

С. Ш.: Ох, до чего ж просто у вас устроена история! Только Горбачев и Ельцин, только личные конфликты.... А экономика? А внешняя ситуация? А межнациональные конфликты? А где народ, в конце концов? Безмолвствует, как всегда?

Ну посудите сами: Горбачев стал генсеком в 1985-м. Ельцин стал народным депутатом в 1989-м. Прямые конфликты между ними начались в 1990-м. И что? За год они вдвоем развалили ядерную державу? Да и кто мог помыслить, что этот колосс развалится, как говорится, «в три дня»?

ВЗГЛЯД: Допустим, политики слишком верили в могущество Советского Союза. Но ведь действовали органы госбезопасности. Почему и они «недооценили», как вы говорите? Их задача была сажать. Почему они-то просмотрели? Почему армия не вступилась за единство страны?

С. Ш.: Госбезопасность – это вам не садоводы-огородники, чтоб главной задачей было сажать. А если, как вы предлагаете, КГБ или армия начинают сажать руководителей страны, то это, вообще-то, называется госпереворотом.

Но по части «недооценили», конечно, есть вопрос! Что, неужели Крючков был глупым человеком? Да, нет – умница, профессионал. Тут сыграл такой фактор, как давнее соперничество ЦК КПСС с верхушкой КГБ. Когда эта борьба переходила в клинч, как при Хрущеве или позднем Брежневе, этот конфликт разрушительно влиял на государство.

Когда аппарат ЦК КПСС – секретарь ЦК Олег Шеин и другие – заигрались в ГКЧП, профессионалы из госбезопасности остались наблюдать со стороны: ну посмотрим, как партия доведет свою импотенцию до логического конца.

Как выяснилось после августовского путча, Крючков все разговоры Горбачева с лидерами республик записывал, материалы прослушки лежат в архивах. Мне рассказывали люди из спецслужб, что были составлены соответствующие списки и инструкции по возможным арестам. Но окончательных решений Крючков так и не принял.

Что касается армии, то события декабря 1991 года по некоторым параметрам до мурашек напоминают события февраля 1917-го, когда посыпалась Российская империя. Когда царю Николаю предложили отречься от трона, то по его поручению стали обзванивать командующих округами и требовать срочного введения военного положения. Но генералы это указание отвергли и, по сути, перешли на сторону Временного правительства.

А Горбачев, узнав о предстоящей встрече в Вискулях, тоже обратился к министру обороны, маршалу Евгению Шапошникову и ко всем командующим родами войск.

И его тоже просто «послали». Почему? Ответ один. Военные поняли: того, за что на словах борется Михаил Сергеевич, уже просто нет – 13 республик уже ушли из Союза. Кроме того, к тому времени они уже на дух не переносили ни самого Горбачева, ни ту партию, которую он возглавлял, а потом предал.

ВЗГЛЯД: Вас послушать, вырисовывается картина тотальной импотенции высшего коммунистического руководства. Это произошло из-за того, что в КПСС усилился «отрицательный отбор»? На высшие должности попадали такие люди, как Горбачев, способные в критический момент лишь глазами хлопать?

С. Ш.: Именно поэтому. Подбор внутри машины по имени КПСС был так устроен, что в нем наверх продвигались не самые умные и энергичные, а средненькие, никакие. И это стало роковым для партии и страны обстоятельством.

ВЗГЛЯД: А Ельцин? Он ведь тоже поднялся внутри КПСС до кандидата в члены Политбюро. Уж его в то время трудно было упрекнуть в недостатке энергии.

С. Ш.: Вообще-то с ним было очень тяжело работать. Как только Ельцин выигрывал в каком-то очередном поединке и выходил под аплодисменты на центр ринга в роли победителя, вся работа останавливалась. Без его отмашки мы ничего не могли решить, и такая пауза могла длиться иногда по полгода. И только когда проблемы накапливались, когда их количество переходило в качество, когда ситуация принимала взрывоопасный характер, Ельцин снова начинал действовать, причем решительно. Он был совершенно несистемный руководитель, и очень эмоциональный при этом.

Именно это, кстати, и происходило осенью 1991 года. Ельцин победил в схватке с ГКЧП и тотчас расслабился, уехал в Сочи и на несколько месяцев самоустранился. И вернулся к делам только в конце октября.

ВЗГЛЯД: Почему все же в Беловежском соглашении вы согласились провести государственные границы по административным границам СССР? Путин говорит, что на одной только территории современной Российской Федерации остается две тысячи потенциальных горячих точек там, где в советское время не очень корректно прочертили административные границы. А вы тогда закрепили в качестве государственных аналогичные, во многом несправедливые административные границы...

С. Ш.: Неужели вы думаете, что 8 декабря можно было сесть и вот эти две тысячи несправедливых границ поменять? Тогда же жаркие споры разгорались на уровне отдельных аулов, станиц. Если бы начали в тот момент перекраивать административные границы, то число вооруженных конфликтов исчислялось бы сотнями. Пожар полыхнул бы по всей территории! Например, между Ингушетией и Чечней есть Сунженский район. И там есть маленький кусочек земли, вокруг которого представители двух братских народов вайнахов до сих пор спорят.

ВЗГЛЯД: Но ведь такие участки между союзными республиками можно было хотя бы зафиксировать как спорные в Беловежском договоре, чтобы потом не спеша решать их судьбу?

С. Ш.: Вот в этой части соглашусь – документ слишком спешили подписать. Хотя все же важную оговорку оставили. В 10-ю статью Соглашения об образовании Содружества Независимых Государств заложили принцип: административные границы бывшего СССР будут признаваться только до тех пор, пока страна остается в Содружестве. Уж как Украина нас ненавидит сейчас! Уже официально объявила нас «агрессором». Однако из СНГ не выходит, потому что понимает – она сразу потеряет тогда признание своих границ де-юре.

ВЗГЛЯД: Мог ли Ельцин настоять в тот момент на принадлежности Крыма России? Поставить это жестким условием? Он вообще ставил перед собой задачу сохранить в орбите своего влияния условные «русские территории», которые оказались за рубежом: не только на Украине, но и в Северном Казахстане, в Прибалтике?

С. Ш.: Если бы да кабы! Насколько я помню, ни в Кремле, ни в Беловежье на переговорах не поднимались тогда темы Восточной Украины или Северного Казахстана.

Я в 1992 году написал законопроект о превращении Крыма в совместную свободную экономическую зону: 50 на 50 с Украиной. Уже тогда было видно, к чему дело идет – к тому, что у нас из-за Крыма постоянно будут проблемы с Киевом. Кстати говоря,

инфраструктуры, транспорта и сельского хозяйства. Может, мое предложение прозвучит фантастично, но я считаю, что эти деньги все же надо получить. Но это можно сделать только под совместной с Украиной эгидой, чтобы и Зеленский, и Путин вместе заявили: вот, мол, объявляем особую экономическую зону в Крыму, а все остальные наши вопросы по поводу полуострова откладываем на потом. И как следствие – развиваем Крым вместе, вместе осваиваем китайские инвестиции и делим пополам доходы, полученные на туризме, на инфраструктуре, экологии.

Сейчас над такой моей идеей посмеются. Но я считаю: почему бы не превратить поле конфликта в источник общего мирного дохода?

ВЗГЛЯД: Вы уже не раз оправдывали спешку с Беловежским соглашением тем, что были предпосылки гражданской войны. Но ведь в итоге ее не случилось. Так ли уж была велика угроза? Ну да, разумеется, спустя два года, 3-4 октября 1993-го в Москве произошла гражданская война, но очень маленькая.

С. Ш.: Какая спешка, если 1 декабря состоялся референдум на Украине, и в СССР остались только Россия и Казахстан? Это мы еще подзадержались!

Что значит, не было предвестий гражданской войны? А все эти кровавые события в Прибалтике, в Нагорном Карабахе, Южной Осетии, Грузии, Приднестровье, Чечено-Ингушской республике, погромы в Фергане, Коканде, Оше... По последствиям и по тому, что критическая черта пройдена, это было начало гражданской войны. Определенная черта тогда действительно была перейдена.

Мы с вами сидим сейчас, в декабре 2020 года – и уже знаем, что война так и не разразилась. Но тогда-то, в декабре 1991-го, мы же не знали, удастся ее предотвратить или нет. Сейчас я уже могу сказать, что ее не случилось по нескольким причинам.

Во-первых, в классических гражданских войнах, что в России, что в США, между крупными слоями общества возникали непримиримые идеологические противоречия. Но 93-й год – это противоречие не групп граждан, а схватка двух элитных групп за власть.

Пока был внешний противник в лице Горбачева и Союзного центра, российская элита была почти едина. Как только СССР не стало, началась борьба за власть. Не за идею. Не было такого, что коммунисты воевали с Ельциным, потому что хотели срочно восстановить Советский Союз или, допустим, вернуть Крым. Речь шла о ключевых финансовых и экономических рычагах. Парламент тянул одеяло на себя, президент и правительство – на себя. Типичный конфликт ветвей власти. А в итоге, условно говоря, несколько ключевых групп силовиков договорились с Ельциным и разгромили другую группу. И остальная страна к этому отнеслась в целом, по моей оценке, простите, довольно равнодушно. Не так, как это было в 1918 году. Не так, как до сих пор переживается конфликт 1860-х годов в Соединенных Штатах. У нас теперь даже никто не вспомнит, о чем спорили Хасбулатов с Ельциным.

Одной из причин такого спокойствия страны, которое сохранялось за пределами Московской кольцевой, была и наша работа. Мы весь 1993 год работали с провинцией. Десятки поездок. Я за год налетал 400 часов. Пока Ельцин с Хасбулатовым в Москве выясняли отношения, в эти поездки вместе ездили люди из обеих команд. Мы вместе с ними уговаривали соотечественников в регионах потерпеть некоторое время, рассказывали о разработке новой Конституции. В том числе и поэтому, когда в Москве произошла эта буча, то остальная Россия промолчала, и пламя всероссийской смуты не разгорелось.

Но, к слову, могли быть совершенно другие варианты.

Помню, как в ночь на 4 октября я на несколько часов из всех руководителей остался в Кремле один. Это было впечатление на всю жизнь.

Я сидел на ступеньках подъезда президентского корпуса. Никого! Только вороны каркали, раннее утро осеннее. И тогда я остро чувствовал этот момент безвластия в огромной стране. Этот маятник застыл буквально на несколько мгновений. Возможно, внутри своих казарм Президентский полк и готовился к обороне Кремля, не знаю, но снаружи никого не было.

Вероятно, ситуацию спасло то, что Макашов в тот момент не решился штурмовать Кремль, а вместе со своей командой на грузовиках отправился брать Останкино. И вместе с его грузовиками история страны пошла по другому маршруту.