Россия и Советский Союз: Солженицын знал разницу (The Wall Street Journal, США)
«Безумная сложность ситуации состоит в том, что я не могу вступить в союз с коммунистами, мясниками нашей страны, но и с врагами нашей страны я тоже быть не могу, — писал мой отец, Александр Солженицын, в 1982 году. — И все это время у меня нет Родины, чтобы поддержать меня. Мир большой, а деваться некуда».
Великий писатель сколотил репутацию самого непримиримого врага коммунизма благодаря своему произведению «Архипелаг Гулаг» (1973 год) и пламенным речам на Западе. Однако, как очевидно следует из приведенной выше цитаты из его мемуаров (теперь впервые выходящих на свет на английском языке), во время холодной войны он уже осознавал новую и непредвиденную опасность: недоверие между Россией и Западом может сохраниться и после краха коммунизма.
Перенесемся в 2020 год. Все острые вопросы между Россией и Западом досконально известны: программы вооружения, расширение НАТО, дело Юкоса, Косово, цветные революции, Украина, Крым, отравления, выборы.
Так можно ли действительно перековать отношения, если бы был найден компромисс в этих непосредственных конфликтных точках? Две крупнейшие политические партии США так и не смогли прийти к общему знаменателю при принципиально антикоммунистической позиции во время холодной войны, но теперь в унисон поют об угрозе непрестанно набирающего обороты российского национализма. Это своеобразное обстоятельство в контексте «холодного мира», упорно превалировавшего на протяжении четверти века, обнажает более глубинную брешь и требует изучения ее исторических корней.
В конце 1990-х годов, впервые прочитав эти мемуары отца о прожитых на Западе годах, я пробегал по пассажам с размышлениями о конфликте между Востоком и Западом, полагая, что это спорные вопросы, которым суждено оказаться на свалке истории после сенсационного открытия Железного занавеса, падения Берлинской стены и подписания договора о контроле вооружения СНВ-1.
Но за последние три года, готовя к публикации первое английское издание этих томов, я осознал, каким даром предвидения обладал Солженицын, предчувствуя «поворот обвинений против самой России». Возмущенные эмигранты 1970 годов подталкивали Запад видеть своего истинного врага не в коммунизме, а в непоправимой России. Дореволюционная Россия была подвергнута суровой критике западными прогрессистами 1920-х годов за сопротивление большевизму, но едва эта позиция изменилась, ее начали проклинать за то, что она оказалась порабощена большевиками. «Как это могло произойти?» — удивляется Солженицын.
В главе под названием «Русская боль» он утверждает, что «чрезмерные, бессмысленные военные действия России в Европе» в XVIII-XIX веках насторожили Запад, а ее закосневшее руководство не смогло внять гражданским «урокам открытости» Запада или, по меньшей мере, оправдать свои собственные действия. В то же время фанатичные революционеры-изгнанники в Европе изображали грубо искаженную картину России как отсталой авторитарной тюрьмы народов — и в отсутствие аргументированного опровержения этих утверждений на этой почве приживались даже самые дикие преувеличения. На пороге XX века агрессивный русский революционный терроризм, подстрекаемый раболепной интеллигенцией, получил поддержку националистического правого крыла, прибегавшего к насилию, вместо того чтобы избрать умеренный путь развития общества, который прокладывал премьер-министр-реформатор Петр Столыпин с 1906 года до его убийства в 1911 году.
Позднее — спустя десятки лет после того как ленинский «большевистский бульдозер» раздавил всех, в частности русских патриотов, стремившихся отстаивать традиционные ценности в рамках плюралистского общества, — пародия на русский патриотизм, проклюнувшаяся в 1960-1970-х годах, стала языческой формой большевистского национализма, в рамках которой слово «бог» писалось со строчной, а «Правительство» — с заглавной, как говорил Солженицын. У «целительного, благотворного, умеренного патриотизма» моего отца — лишенного имперских амбиций и основанного на «сохранении народа» — никогда не было шанса укорениться в России. Его видение было одиозным образом совмещено с «большевистским национализмом», что стало очередной клеветой на Россию со стороны мстительных эмигрантов, которых с излишней готовностью принимали на Западе.
После краха коммунизма призыв Солженицына к покаянию, к подведению исторических счетов по образцу постнацистского Vergangenheitsbewältigung в Германии так и остался не услышан. Поэтому официальная государственная поддержка мемориалов коммунистических репрессий и включение «Архипелага Гулага» в школьную программу в старших классах парадоксальным образом сосуществует сегодня с пагубным представлением, будто Иосиф Сталин — главный мясник, уничтожавший русский народ — был русским патриотом, а Солженицын — главный враг угнетателей России — предателем.
Неудивительно поэтому, что на Западе оказалось размыто сколь-нибудь значимое различие между тоталитарным сапогом СССР и мягким авторитаризмом сравнительно свободной России, что он путает «российский» и «советский», не понимая трех веков российской истории и антинациональной сути коммунизма. «"Русское" для "советского" — все равно, что "человек" для "болезни"», — писал Солженицын. Непредвиденное последствие: беспрецедентный консенсус либерального общества и нелиберального правительства в России, которые мало в чем сходятся, кроме того что Западу Россия будет не мила, что бы она ни делала.
Если цель западных политиков до сих пор состоит в том, чтобы привести Россию в сообщество свободных наций, они могли бы прислушаться к призыву Солженицына и взаимодействовать с Россией по справедливости, в соответствии с достоинствами и провалами нынешней политики, вместо того чтобы судить о ней машинально, исходя из вымышленной злонамеренной исторической версии, ставящей крест на любом пути развития.
Господин Солженицын — дирижер, пианист и издатель мемуаров Александра Солженицына, в том числе «Промеж двух жерновов, книги второй: очерков изгнания в Америке, 1978-1994», которая должна появиться в ноябре.