Мочилово, водка и борьба за миллиарды: кто и как пытался получить власть в Госдуме 20 лет назад

Орешкин: Я согласен: это были самые конкурентные выборы. Хотя мне кажется, сейчас о них вообще никто не думает, не вспоминает, о них попросту забыли. На самом деле я не скажу, что это были самые демократичные, но точно самые конкурентные выборы — одно с другим не жестко связано.

Под демократичностью подразумевается уважение к мнению населения, соблюдение законности, и вообще демократичность — это позитивная коннотация. А в нашем случае конкуренция вовсе не отдавала демократией, демократичностью, свободами и прочим, потому что конкурировали три очень мощных группы влияния. В первую из них входила старая номенклатура — коммунисты во главе с Зюгановым, Макашовым и прочими людьми, которые полагали, что надо идти назад к обкомовскому статусу. Это старая элита, которой хорошо жилось в советские времена, и ей хотелось вернуть этот понятный вертикальный корпоративный способ управления, когда все контролирует одна партия, и твоя задача — добиться максимального административного роста в рамках этой партии и этой системы. Это понятно, просто, привычно, заложено школьным воспитанием и так далее. У них были деньги. Например, директор одного Красноярского завода (уже не помню точно какого, какого-то оборонного, Романов, кстати, его фамилия, как у последнего императора Николая Александровича) на своей территории занимался тем, что гнал водку и продавал, а значительную часть вырученных денег использовал в политике.

У этой группы была своя пресса, у них даже было свое телевидение (конечно, не такое мощное, как федеральное), у них была очень сильная административная поддержка, и у них были по всей стране региональные отделения, пожалуй, на ту пору лучшие, потому что обкомовские и райкомовские традиции еще сохранялись. Вторая группа — это неономенклатура, которая хотела укрепить государственность и хотела государственного капитализма — то есть капитализма для «продвинутых», для «одобренных», для «начальников». Ее возглавляли Лужков и Примаков. Примаков — грамотный, опытный, хитрый матерый чекист, который руководил гигантской аналитической службой, коей в то время был Институт международной экономики и международных отношений, где он был директором. То есть это человек, который по определению был связан с анализом западного опыта, писал документы для ЦК. В этой группе были собраны сторонники государственного капитализма с ограниченной конкуренцией и решающими высотами в руках партийной номенклатуры. У них тоже был мощный финансовый задел, мощный административный задел. В частности, за ними была значительная часть региональных элит. У них был целый клуб губернаторов, который возглавлял Лужков. В 1999 году это было очень хорошо видно по результатам голосования в тех регионах, которые позже получили название «электоральных султанатов», где результаты выборов фальсифицировались в зависимости от интересов местных элит. Это Татарстан, Башкортостан, Дагестан, Ингушетия, Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария, Северная Осетия и так далее. Почти все эти «электоральные султанаты» вошли в клуб Лужкова, и, соответственно, его движение «Отечество — Вся Россия» (ОВР) там имело могучую поддержку. Собственно говоря, лидеры всех конкурирующих групп (третью я еще не назвал) охотно использовали административные методы там, где были их люди. Например, у коммунистов были сильные позиции в Орловской области, где руководителем региона долгие годы был Егор Строев. Там по традиции имела очень сильные позиции Коммунистическая партия, а все остальные административно вытеснялись. Строев был еще и главой Совета Федерации, то есть не последней в стране величиной, и на своей территории он основал такое коммунистическое удельное княжество, где только одна партия, по существу, и была. И за нее голосовали, а если не голосовали, то за нее «рисовали», и довольно активно, поскольку вся администрация была под контролем Строева. Протестовать против этого означало потерять возможности в Орловской области. Получается так: Орловская область, используя административные методы, «дула» в сторону КПРФ, а, например, Татарстан, Башкортостан, Ингушетия и большая часть прочих «электоральных султанатов» работали на Лужкова. Третья сила — это обновленная молодая номенклатура. Там молодой Путин, который тоже из КГБ, но, в отличие от старого Примакова, более вестернизированный, более либеральный. С опорой на деньги молодых капиталистов, которые тогда еще не в полной мере были олигархами, но боролись за этот статус. Здесь я хочу объяснить терминологическую разницу. Олигарх сейчас воспринимается как богатый человек, что правильнее было бы обозначать термином «магнат», «денежный мешок», «жирный кот» или как-нибудь еще. А в конце 1990-х годов олигарх — это человек, входящий в группу особо доверенных лиц на политическом уровне, то есть тот, кто ногой открывает дверь в любой кремлевский кабинет и при этом имеет деньги, потому что контролирует какой-то крайне выгодный бизнес. Тогда я пользовался для обозначения этого термином «бюрнес» — то есть бюрократический бизнес. Тот, у кого сильные бюрократические позиции, мог при желании организовать очень эффективный бизнес, задушить всех конкурентов административными методами, став одновременно и крупным бизнесменом, и крупным администратором. Вот, собственно, олигархи — это несколько человек во власти (приставка «олиго» как раз и означает «несколько»). Это сильные люди, которые одновременно преуспевали и в административном управлении, и в управлении бизнесом. В то время класс олигархов только начинал формироваться. За статус самого главного олигарха боролись Гусинский, Березовский, Ходорковский, Потанин, Авен. Логика была такая: они молодые, им старая коммунистическая номенклатура мешает. А вот ко второй группе элит, которую возглавляли Лужков и Примаков, они относились по-разному. Скажем, Гусинский скорее симпатизировал Лужкову, чем группе, которая поддерживала Путина. Тем не менее эта третья группа оказалась самой влиятельной, поскольку в ней был Березовский, который контролировал телеканал ОРТ. И это имело решающее значение, даже несмотря на то, что у Лужкова тоже был канал — ТВЦ. Но там не было ни одного яркого человека, а у Бориса Абрамовича был Доренко — «телекиллер», который мочил Лужкова и Примакова со страшной силой и страшной эффективностью. Было немало и других хороших специалистов, включая Константина Эрнста. Они тогда доказали, что деньги и телевизионные технологии — это самое эффективное средство. Когда Борис Абрамович начал в августе-сентябре, за три месяца до выборов, клепать партию «Единство», у меня были большие сомнения, что они успеют. Но они очень по-хозяйски взялись за дело, на основе социологических исследований: в тройке руководителей должен быть нацмен (эту роль играл Шойгу — тогда люди хотели межнационального равенства), должен быть человек из силовиков (эту роль играл Гуров, следователь-важняк, борец с коррупцией), и должна быть мать-героиня, героическая женщина, чтобы привлечь женский электорат, но с этим произошел облом.

Я помню, как они торопились, надо было кого-то найти, и вместо женщины-Родины избрали борца Карелина. Хорошая такая замена произошла. Думали про Хакамаду, но решили, что ее брать нельзя, потому что ее имидж уже сформировался. Нужно было найти добрую, хорошую, умную российскую женщину. Поскольку такой не нашлось, решили взять физкультурника — олимпийского чемпиона Карелина, который тоже хорошо сработал: сибиряк, крутой мужик, спортсмен, близкий к народу и так далее. Обратите внимание, что Путина в этой тройке не было, он был как бы за кадром. Это тоже было технологически правильное решение, чтобы было понятно, что это не партия власти, а наоборот. Но при этом давали ясно понять, что Путин эту партию поддерживает. Кампания была довольно грамотно выстроена с политико-технологической точки зрения.

Важно вот что. Коммунисты были уже на закате. Пик их достижений — это 1995 год, после которого они контролировали треть мест в Думе. А в 1999 году была действительно очень сильная конкуренция между различными группами. Как я уже говорил, я бы не рискнул назвать эти выборы демократичными, потому что до того, что мы называем демократией европейского образца, было чрезвычайно далеко. Но я думаю, что это нормально для такой страны, как наша, потому что элитные группы были сформированы еще в советские времена, и была конкуренция этих элитных групп. А другой демократии применительно к тому времени я и не мыслю, не представляю просто, как это возможно, потому что если вы организуете честную демократическую борьбу в европейском стиле, то тот, у кого нет за спиной силовиков, нет денег, нет клиентелы, вылетит немедленно из этой самой политической борьбы, будет дискредитирован, уничтожен. Ему просто нечем будет ответить, потому что нужны ресурсы, нужно телевидение. Это все может быть только у сплоченных группировок. Кстати, выборы в Думу 1999 года — это единственная ситуация, когда конкурирующих групп было три. В 1995 году конкурировали старая и новая элиты. И тогда, скажем, Лужков был на стороне Ельцина, потому что он не хотел возрождения коммунизма. А если вспомнить еще и выборы президента в 1996 году, там почти все «электоральные султанаты» (за исключением Шойгу в Тыве, Кирсанова в Калмыкии и Аушева в Ингушетии — трех молодых лидеров, судьба которых напрямую зависела от Бориса Ельцина) работали на коммунистов. И раскол был по одной простой линии: с Ельциным, какой он ни есть, вперед — к рыночной экономике, конкуренции, демократии или назад — к коммунистам. Тогда было две номенклатурные корпорации, и победила новая, ельцинская, которая позже стала раскалываться. Начиная примерно с 1997 года Лужков уходит в оппозицию к Ельцину. Вместе со сторонниками они внутри победившей группировки собираются отстаивать более антилиберальные, государственнические интересы. В результате появился блок «Отечество — Вся Россия». Однако на выборах 1999 года этот блок проиграл. Коммунисты же тогда не были опасны — по одной простой причине. Дело в том, что большая часть прежней советской номенклатуры осознала для себя реальные преимущества рыночной экономики. Любой секретарь обкома, за исключением совсем уже заидеалогизированного дурачка, который всерьез верил во все эти сказки Карла Маркса, понимал, что в советские времена обкомовский статус давал огромные полномочия, но в материальном смысле это было нечто жалкое. Пыжиковая шапка, дубленка из казенного распределителя, персональная черная «Волга» и квартира в доме из желтого кирпича. Все! Если сравнить это со статусом какого-нибудь работяги из среднего класса в Детройте, у которого личный дом, две машины в гараже, то понятно, что партийный секретарь не тянул на этот статус. А рыночная экономика действительно дает гораздо больше денег. Спустя несколько лет после 1995 года стало понятно, что элита, которая существует и развивается в рыночной экономике, чувствует себя гораздо лучше, чем в прежние времена. Те самые бывшие партийные активисты, которые открыли бизнес или крышевали бизнес, обеспечили себе более значимую политическую роль, потому что не зависели от прямых указаний из Москвы, и материально себя обеспечили. Любой начальник немедленно построил большой красивый дом на берегу реки, приобрел BMW или еще что-нибудь, послал ребенка учиться в какой-нибудь Оксбридж или Сорбонну. Таким образом или приходила новая элита, которая однозначно ориентировалась на западный путь развития, или старая, взвесив все преимущества, переходила под Путина или под Лужкова. Коммунисты уже сидели на завалинке, их поддерживали только не очень образованные товарищи внизу, верующие во Владимира Ильича и Иосифа Виссарионовича, а наверху, в элитных слоях, у них поддержка была исчезающе малая. Поэтому основной проблемой была не борьба с коммунизмом, как в 1995-1996 годах, а борьба победивших элит — капиталистических, если пользоваться советскими терминами (не очень правильными, но других нет). Тогда в элитах был раскол между сторонниками большей номенклатуризации и большей конкуренции. Вот тогда Владимир Путин выступал в качестве рупора более вестернизированного подхода. Если вы почитаете его первое обращение к Федеральному собранию в качестве президента в июне 2000 года, вы там увидите интересные вещи. Например, он говорит, что для экономического роста нам необходимо решить три проблемы: во-первых, убрать криминал (что правильно), во-вторых, снять налоговое бремя с бизнеса (что тоже правильно), в-третьих, убрать административно-бюрократические нагрузки (и это тоже правильно). Для этого, как он говорил, нам нужно укрепить государство, чтобы государственными институтами все эти три вещи отрегулировать. Все абсолютно разумно, абсолютно либерально. И с этим лозунгом он пришел к власти как продолжатель дела Ельцина. Исходя из тактических соображений после 1999 года он и Сурков предложили мир побежденным — Лужковскому номенклатурному классу, но не коммунистическому. Им предложили очень достойную сделку. В советские времена их бы просто на Колыму сослали, потому что они проиграли политическое соревнование, а здесь им предложили создать партию новой старой номенклатуры, которая получила название «Единая Россия». Туда вошли остатки ОВР — Лужков, в частности. Сурков был очень доволен и говорил, что «лет на десять нам хватит». Потому что общие интересы элит вполне понятно в этой партии просматривались. А потом началось очень интересное явление. Выяснилось, что проигравшие, в общем-то, внутри этой партии взяли верх. Я имею в виду лужковско-примаковские приоритеты госкапитализма, когда власть главная, а бизнес вторичен. В смысле ценностном этот феномен называется «победа проигравшего». То есть в политическом соревновании на выборах Лужков проиграл, а в политическом соревновании внутриэлитной борьбы его система приоритетов — жесткой вертикали — победила.

Тот факт, что выборы 1999 года были самыми конкурентными, кстати, вызывал большое раздражение у народа, потому что в телевизоре друг друга поливали по-черному. И я вообще плохо себе представляю, как в нашей стране конкуренция может держаться в рамках приличий. Собственно говоря, даже в США, где электоральной демократии больше 200 лет, все равно мы видим, как они мочат бедного старого хрыча Трампа, да и сам Трамп такая подлая тварь... В общем, политики все сволочи. Весь вопрос в рамках, которые заставляют их держаться в каких-то нормах приличий. Так вот, поскольку у нас этих нормативов не было, конкуренция на выборах в 1999 году принимала, скажем так, экзотические формы. Многим это не нравилось. Мне тоже, но я плохо себе представляю, как такие матерые зубры — даже не зубры, а саблезубые тигры, которые друг у друга на куски рвут, — будут снимать котелок и говорить: «Позвольте вам откусить задницу или вырвать у вас кишки». Мочилово было отвратительное. И этот всплеск конкуренции, которую тогда никто не ценил, проявлялся как удивительное количество черного пиара, мерзости какой-то, когда тот же Доренко из пальца высасывал, что Примаков сломал бедро и ему вставили туда что-то железное, а Лужков якобы имеет в Испании недвижимость... Может, он и имел, а может, и не имел. Лужков взамен отвечал примерно тем же самым. Поскольку наше отечество не блещет большим файлом политической культуры, поэтому, естественно, работали как умели. Обушком по черепу — это и есть политическая конкуренция. Тогда уже устоялся и сформировался институт коррупционной скупки лояльности. В 1990-х годах этого еще не было. И, соответственно, начало нулевых — это праздник живота, когда все работает, все хорошо. И очень большой — я думаю, непреодолимый — соблазн был у новых элит все взять под контроль. Как мне рассказывали, чубайсовским ребятам говорили: «Спасибо, вы свободны, теперь мы будем сами рулить».

Мне так рассказывали, я точно не знаю. Я не сидел под столом, когда шли эти переговоры, но стилистика примерно такая: все, силовики научились, теперь надо вернуться назад к державным ценностям, чтобы поднять Россию с колен, всех победить. Кстати, Чубайс тоже участвовал в этом процессе. Когда начиналась война в Чечне, он говорил, что в Чечне формируется российская армия. Поскольку он человек из военной семьи, он с уважением относился к военной традиции, как и большинство нашего населения. Ведь у народа было ощущение необходимости «подъема с колен», потому что была травма от распада страны. Это, кстати, и в 1990-е годы было очень важно, потому что все бывшие советские республики компенсировали трудности экономического перехода, когда рухнула старая неэффективная советская модель (с производством черт знает чего, на что нет спроса, и недопроизводством того, на что есть спрос, потому что эта модель ориентирована на заказ Политбюро, а не на заказ платежеспособной экономики), а новая еще не выросла, позитивным ощущением от строительства собственного государства. Это было во всех республиках — за исключением России. В России было особенно болезненным ощущение выхода из старой экономической модели и перехода к новой (при сопротивлении старой номенклатуры). И плюс чудовищное разочарование из-за ощущения слабости: мы распались, нас никто не уважает и не боится. Поэтому у силовиков было ментальное преимущество. Как я уже говорил, даже Чубайс это понимал. Гайдар был против войны в Чечне, а Чубайс ее вроде как поддерживал. Кстати, я и сам думал: ну и хорошо, что победили чеченцев. Хотя мои друзья, очень умные люди, говорили, что российская демократия испытания чеченской войной не выдержит. И, в общем, как я понимаю, примерно так оно и получилось. Как бы то ни было, три всплеска популярности было у Путина: [вторая] чеченская война, грузинская война и украинская война (или присоединение Крыма). Народу это нравилось. Конечно, под этим соусом народного интереса Путин был востребованной фигурой: молодой, спортивный, с одной стороны — либеральный, а с другой — державник и силовик.

Еще как! Если бы не было шансов, такие умные люди, как Лужков и Примаков, не стали бы в эту игру играть. Они же не хотели выглядеть мальчиками для битья. Они рассчитывали на победу. И они очень многое для победы сделали. Они провели переговоры с региональными элитами. Это была единственно возможная тогда позиция, потому что в Кремле в тот момент была довольно консолидированная позиция по движению в сторону экономических реформ. И Ельцин в эту сторону смотрел, и Березовский. Было общее понимание, что надо укреплять частную собственность, фундаментально менять законодательство. Они мыслили Владимира Владимировича как продолжателя этой политики. И у них главным соперником были не коммунисты, как я уже говорил. Они уже номенклатурную элиту благополучно перевербовали — самим ходом событий она была перевербована. Начальникам, в общем-то, особенно центральным начальникам в Москве нравилась такая модель, в то же время в рамках этой модели формировалось несколько клиентел: группа Лужкова, группа Путина, группа Чубайса, группа Березовского и так далее. В региональной политике у Москвы тогда были очень слабые позиции: денег мало, после реформ Гайдара половина налоговых поступлений оставалась у регионального руководства, и, соответственно, роль федерального центра была существенно меньшей, чем сейчас. При Ельцине такой вертикали не было. Неслучайно, например, Егор Строев мог проводить вполне независимую политику регионального начальника. И неслучайно то же самое мог делать Аман Тулеев. И неслучайно то же самое могли делать Шаймиев и Рахимов. Тогда было такое понятие — «региональные политические тяжеловесы». Получалась очень странная ситуация, когда Кремль вроде как контролирует страну, но не контролирует Москву. Лужков, почувствовав себя в силе во второй половине 1990-х, после 1996 года, начал вполне целеустремленно строить «московское княжество» и замахивался на всю Россию. Это было вполне реально. И «Единство» Борис Абрамович начал в спешке строить осенью 1999 года потому, что понимал: из-под него выдергивается одеяло. Коммунистов он победил в 1996 году (он так мыслил — в ту пору мы с ним имели возможность беседовать), но он почувствовал опасность в старой вертикалистской номенклатуре. Он хотел построить более гибкую, более современную, но тоже, конечно, номенклатуру, сомневаться не приходится. Просто из своих. Так вот он серьезно боялся этих ребят. Было понятно, что будет капитализм, но кто будет выполнять роль стержня? Тебе командовать телевидением, Борис Абрамович, или Гусинскому Владимиру Александровичу? Если побеждал Лужков, то Гусинский, конечно, стал бы главным телевизионным магнатом. И поэтому НТВ в ту пору было в значительной степени пролужковским, я уж не говорю про ТВЦ. Это была такая очень подвешенная модель. И, учитывая дефицит административно-финансовых возможностей у Кремля, требовались очень большие усилия на то, чтобы повлиять на умонастроения людей через телевизор. В этом как раз «Единство» было в ту пору если не самым демократичным, то самым современным в смысле подбора механизмов влияния. Лужков тупо ставил на консолидацию административного ресурса, поэтому его 13 процентов были почти целиком собраны в «электоральных султанатах». Но этого оказалось недостаточно. И оказалось, что телевизор — гораздо более влиятельная штука. Телевизор доходит до каждого. Технология Березовского, Доренко, Путина доходила до каждого конкретного избирателя. И люди, когда смотрели телевизор, верили, что Примаков — старый дурак, что у него сломалась шейка бедра, что он вообще никогда не сможет быть президентом, и всей остальной бурде, которую нес господин Доренко. Поэтому те 20 с лишним процентов голосов, которые набрало «Единство», — это не результат заговора региональных элит, а большинство людей так думали. Так вот, если у Лужкова результаты в основном были собраны за счет фальсификата и направляющего его административного ресурса в «электоральных султанатах», то Борис Абрамович Березовский собрал эти голоса за счет того, что долбил людям по мозгам.

Такого предвидеть не могли. Наоборот, казалось, что сейчас «Яблоко» с СПС переконсолидируются и, может быть, договорятся [объединиться]. Что, может быть, они привлекут еще кого-то из небольших партий. В таком случае им можно было бы 20-25 процентов получить. Не удалось консолидироваться по целому ряду причин. Тут выдающуюся роль, конечно, сыграл Григорий Алексеевич Явлинский, который ни под каким видом ни на какие объединения не шел, демонстрируя принципиальность и между делом блокируясь то с коммунистами, то с «лужковитами», но не с СПС. В этом есть, с моей точки зрения, личная проблема Григория Алексеевича: он с трудом переносит людей, которые не уступают ему в интеллектуальном развитии. С теми, кто уступает, ему легко. Их он даже делает лидерами партии. А вот, скажем, договориться с Чубайсом или Гайдаром он никак не мог, объясняя это, конечно, своей принципиальностью или как-то еще. Тем не менее «Яблоко» с коммунистами могло договариваться, уж не говоря о Гусинском, НТВ и Лужкове. Короче говоря, ощущения заката не было, так же как не было понимания, насколько эффективен, безжалостен и рационален Владимир Путин. В первые несколько лет он скорее вызывал симпатию у либеральной общественности. Путин казался продолжателем политики своего предшественника. Более того, в течение первых двух-трех лет он и был продолжателем этой политики.

Можно. Потому что они и были одними из самых грязных. Дело в том, что они были очень публичными. Это первое. Второе — они были самыми конкурентными. Но конкуренция ведь осуществляется в тех социокультурных рамках, которые существуют в стране. Так вот, рамки-то были еще постсоветские! В советские времена конкуренция осуществлялась по принципу кто на кого первый стукнет и товарища Сталина натравит. После этого товарищ Сталин, не заморачиваясь, человека расстреливал или ссылал. Тогда тоже была конкуренция между каким-то партийными группировками, просто в сталинские времена люди узнавали о том, что была конкуренция, после того, как в газете «Правда» печатали сообщение о разоблачении группы врагов народа. А в 1999 году реальная конкуренция, наполовину бандитская, выплеснулась в общественное пространство. Когда в постсоветской реальности идет конкуренция за власть и собственность, странно было бы думать, что эти люди будут обмениваться любезностями и критиковать друг друга в вежливой форме. Они общались как умели: Лужкова мочили, Лужков мочил — и так далее. Кстати, на этом фоне, видимо, было удачным решением его не впускать в эту скандальную предвыборную ситуацию. Он был как бы дистанцирован от этого. Зато ему очень помогли взрывы на Каширском шоссе (что я не комментирую, потому что не знаю, кто их устроил). Но на выборах его приберегли, и он остался неиспачканным. Кстати, Гайдар никого не мочил. Никогда. И его сожрали немедленно. С хрустом. Он вообще смотрится как придурок, потому что он даже ничего не украл, никаких денег у него не осталось. В отличие от Лужкова, точнее, Елены Николаевны Батуриной. А у Гайдара — ноль. Вообще ничего. У Чубайса есть хоть какие-то миллионы, потому что он вовремя купил акции, которые должны были расти, того же самого РАО ЕЭС. И ему можно предъявить то, что называется использованием инсайдерской информации, это да. А Егору вообще ничего нельзя предъявить. Но его немедленно схарчили эти матерые волки, на кону-то действительно были миллиарды, причем не рублей, а долларов. Что Борис Абрамович, что Юрий Михайлович — это пацаны те еще! Не то что палец в рот — вообще близко подпускать нельзя ни к чему, что они могут сожрать.