В моей голове СССР никуда не делся
Во время творческой встречи с рижскими зрителями Рената Литвинова сделала «политическое заявление в легкой манере с ностальгическими нотами». Зачаровав двухтысячный зал своим «сверкучим» платьем, кинодива подарила публике увлекательный курс уроков своей жизни и сообщила, что хотела бы поставить в Риге спектакль. Портал Delfi публикует выдержки из феерической лекции артистки на кинофестивале «Балтийская жемчужина». — Когда-то в юности считала, что быть училкой — это совсем жалко. Теперь думаю, какой же я была дурой. Из всех профессий это — самая кармически божественная: учитель вас обучает и направляет. Он должен вас укрепить, наполнить силами, а не разрушить, дать осознание, что да, тебе будет трудно и не все будут понимать, может возникнуть масса препятствий, но если ты справишься с препятствиями в начале жизни — дальше тебя ждет какой-то успех и результат. Товарищи, если бы я всегда соглашалась одеваться, как хотели художники по костюмам, я была бы страшнее атомного взрыва. Я бы спела оду людям, которые одержимы. Конечно, первичны талант и ум, но лишь если ты одержим какой-то идеей — ты практически непобедим и неуязвим, тебя не может остановить ни критика, ни невзгоды — это как навеки влюбленный. Судьба таким людям помогает идти к своей звезде. И ангелы на всяческих подстанциях — серые, прозрачные, белые и даже красные — помогают таким людям. Я объявляю себя полной и окончательной жертвой кинематографа. Кино — это мое счастье. Самой главной жертвой кинематографа была все же моя мама — челюстно-лицевой врач. Ей хоть трава не расти — подавай фильм! Посылают ее в командировку — она берет меня, и мы по кинотеатрам — хоть день, хоть ночь. Она упивалась черно-белым экраном и заразила меня. В итоге в 17 лет я совершенно внепланово поступила во ВГИК, куда принимали умудренных жизнью людей… Там была масса бездарных людей. Даже не знаю, куда они потом все делись. Товарищи, если бы я всегда соглашалась одеваться, как хотели художники по костюмам, я была бы страшнее атомного взрыва. Я всегда нажимала на режиссеров и одевалась сама. Потом все к этому привыкли… Первые уроки стиля я получила на занятиях по истории кино — все их просыпали, потому что они начинались в 8 утра. Там я видела все первые фильмы, «новую волну», 60-е, мои любимые американские и немецкие… По ним и поняла, как одеваться. Все давно открыто и снято. Все повторяется. Самое большое вдохновение — сделать на основе своих знаний что-то свое. Ненавижу людей, которые не пьют. Творческие люди все-таки должны чуть-чуть… того. Когда на съемках в Японии замечательному оператору Георгию Рербергу пригнали красивую спортивную машину для Комаки Курихары, он оторвал глушитель и сказал, что в красивой вещи должна быть хоть одна ошибка, иначе она не вполне живая… Я всегда за какие-то человеческие нюансы — у человека должны быть некие недостатки, он должен либо прихрамывать, либо быть выпивающим. Мое детство проистекало достаточно драматично. Я была ужасно высокой. В советские времена — это совершенно не ценилось, меня обзывали Останкинской телебашней. С тех пор я ее ненавижу… Плюс у меня было имя Рената. Я все мечтала, что хоть бы меня назвали какой-нибудь Леной или Наташей. А Ренатой-то за что? В классе меня обзывали Ринат Дасаев (легендарный футбольный вратарь, — прим. ред.). Не бывает белого без черного, не взлетишь — не упадешь. Я считаю школу своим черным временем, но это был и урок: никогда не надо отчаиваться, за каждым падением — подъем, за все страдания всегда будет обратка, реванш, хоть в каком-то смысле. Во ВГИКе у меня сразу образовалась куча друзей. Большие компании собирались у Аркаши Высоцкого. Как-то он позвал меня к себе, сорвал с батареи трусы, вытер ими стол, сел и говорит: тут у меня ночуют пацаны — один из них пишет потрясающие песни. И стал напевать: кто-то завтра попадет под автомобиль, погибнут все пассажиры, дрогнет рука молодого хирурга… А пел Аркаша жутко — слуха у него нет. Я сказала, что песня мне не нравится, и знакомиться с его пацаном я не буду. Оказалось, что на диване ночевал Витя Цой. В моей голове СССР до сих никуда не делся. Мне, например, совершенно не кажется, что я — на другой территории, и что вы другая страна. Мне кажется, я до сих пор в СССР живу, и все мы люди одной страны. И в каком-то смысле мы объединяемся по интересам. Я не верю в границы. Вот такое у меня политическое заявление в легкой манере. С ностальгическими нотами. Есть теория, что сейчас эра матриархата — ей осталось еще… 23 года. Представляете, женщины будут срезать подметки мужчинам, а они — какие-то такие, ни рыба ни мясо. Я иногда вглядываюсь в публику и думаю: господи, одни женщины, о-ля-ля! Все в нашей жизни имеет какие-то крючки и закорючки: там тебя унижают — тут защищают. Во ВГИКе женщины меня не любили — мужчины одобряли. С Кирой Муратовой я познакомилась на фестивале «Арсенал» в Риге: начался салют и вошла она. Через какое-то время она пригласила меня сниматься. Так, начался наш тандем… Я ее обожаю. У нее была такая странная судьба. Она снимала «Княжну Мэри» — ей закрыли проект и смыли негативы. Она пошла на голодовку в 40 дней — от отчаяния. Работала сначала уборщицей, а потом библиотекарем на киностудии… Когда у меня родился ребенок, Ульяна, Кира Муратова сказала: а я думала, что у вас никогда не будет детей. Я спросила: почему? У нее была своя выстраданная теория, что ты должен либо кино снимать круглосуточно, либо иметь ответственность перед ребенком. И когда женщины думают, что они смогут отдать себя кино и родить ребенка — тут может быть сильный облом. Вечное чувство вины преследовало меня всегда. Если на что-то и нужно тратить время и деньги вашей жизни — конечно, на образование и музеи. Меня никто не заставлял. Мама все время работала, оставляла мне сосиски с горошком в термосе (теперь не могу их видеть) — я ела и шла в музей. Меня всегда критиковали и считали странной. То я, значит, «странно одетая», то «очень расхристанная», то «нельзя так сильно красить глаза, никто не делает такие длинные стрелки», то я «везде опаздываю». Хотя я всегда прихожу вовремя, а стрелки теперь все такие носят. Когда ты молода и у тебя нет никакой репутации, то, если ты непохожа на общие стандарты, тебя все пытаются подравнять. Если есть силы — надо сопротивляться и хранить свое «я». Я всегда сражалась. Даже когда говорили: ты же губишь себя. Но я знаю, что, если поступлю, как они, тогда и сгублю себя. И поступала, как думала я. То непросто — нужна одержимость, внутреннее понимание, что поступаешь правильно. Если говорить о том, как строить карьеру, то я всегда старалась работать с людьми, которые могли меня чему-то научить. И наше общение строилось бы на каком-то обмене. Если говорить о самых выдающихся режиссерах советского и постсоветского пространства — это Кира Муратова и Леша Балабанов. Алексей Октябринович — совершенно недооцененный. Он не получал таких призов, как Андрей Звягинцев, который сейчас прославляет русский кинематограф, но был гениальным и совершенно невторичным. Он был инок от искусства. В каком-то смысле, блаженный. Ему никогда не нужны были деньги. Он делал безумные хиты Брат-1 и Брат-2, но ходил в одном костюмчике — ему было неважно. Я очень таких люблю — это божьи люди. Случаются такие моменты, когда тебе так плохо, что ты садишься и погружаешься в работу — не можешь остановиться. Ты думаешь, что у тебя депрессия, разочарование, отчаяние, что все потеряло смысл, но берешь и большой минус превращаешь в плюс. Если бы не было у меня такого несчастья, я бы не написала пьесу «Северный ветер», которую сейчас поставила ее во МХАТе. Мечтаю ее привезти к вам в Ригу. Про Земфиру мне все время задают дурацкие вопросы с желтым аспектом. Она — один из главных людей моей жизни. Тоже инок от искусства. Она такая цельная, что ее не может разрушить ничто — ее небесные силы питают, потому что она служит своей звезде по имени музыка. У нас было много сотрудничества. Началось оно с фильма «Богиня, или Как я полюбила», идиотское название, но с тех пор я и кличусь Богиней. Я сняла ей клип, а она написала музыку «Любовь как последняя смерть»… Я была очень вдохновлена ее музыкой. Она из тех ныне живущих гениев, которых надо ценить здесь и сейчас, а не потом, когда их не будет, как это было с Лешей Балабановым. Я не верю в несостоявшихся гениев. Если хочешь что-то сделать, то сейчас такое время, что все возможно. Снимай хоть на телефон — ты можешь донести свое. Интернет открыл пространство. Не надо соответствовать никаким законам, участвовать ни в каких показах и ходить по продюсерам. Я всегда снимала свои фильмы за свои деньги. Надо идти своим путем и быть абсолютно независимым. Не надо спешить под кого-то ложиться. Если ты пойдешь в систему, тебе скажут: так нельзя, этих нельзя — тебя быстро сломают… Когда Земфира приехала со своей группой в Москву, то первое, что сделала — отдала долг продюсеру, который ее привез. Она уже собирала стадионы, но ходила в одном пиджачке, зато стала свободой и смогла работать на себя. Если у тебя есть талант, надо действовать и верить в себя. Если ты чего-то стоишь — это затронет других. это моя ода силе характера и воле к исполнению. Я так люблю быть комедийной артисткой! И очень люблю комедии. Если ты комедийный артист, то, конечно, можешь сыграть и драму, а кто может рассмешить? Это такой недооцененный жанр. Этот отрывок из фильма Николая Хомерики «Сердца бумеранг» Рената показала в доказательство своей комедийности. По ее словам, после того, как она удлинила линии жизни актера Александра Яценко, его жизнь пошла на лад: «Теперь он снимается, не останавливаясь — просто герой-любовник какой-то, будучи достаточно неказистым парнем. Все у него наладилось, прочертилось и, я бы сказала, удлинилось во всех смыслах». Искусство — это то, что должно давать какое-то счастье. Есть фильмы, после которых ты приходишь и хочешь повеситься — это неправильно. Правильно — когда ты испытываешь катарсис, хочешь прийти домой и жить счастливым. Никогда не сдавайтесь. Вот мой последний урок всем. Даже если знаете, что вы… не сдавайтесь! Закончила свой курс Рената Литвинова стихотворением Альфреда Лорда Теннесона: Хоть нет той силы в нас, Что прежде сдвигала Небеса… Но воля есть еще. Бороться и искать, найти и не сдаваться.
