Вацлав Смил: Воспоминания о страхе. Почему мы не помним былые пандемии?

Когда SARS-CoV-2, новый коронавирус, начал распространяться за пределами Китая в первые месяцы 2020 года, то и средства массовой информации, и научные публикации оглядывались назад, на самую смертоносную пандемию в современной истории. Она называлась испанским гриппом, хотя и не имела отношения к Испании. Та пандемия началась в начале 1918 года, ее третья и последняя волна прошла только год спустя, и мы никогда не узнаем точное число погибших. Опубликованные оценки варьируются от примерно 17 миллионов до 100 миллионов жертв, причем 50 миллионов, возможно, являются наиболее вероятным итогом той болезни. Если мы разделим это число на 1,8 миллиарда человек, которые жили тогда в мире, мы получим глобальный уровень смертности около 2,8 процента. Что я нахожу странным, так это то, что разворачивающееся событие COVID-19 вызвало относительно мало упоминаний о трех последних пандемиях, по которым у нас есть хорошие цифры. Первое событие, вызванное вирусом H2N2, начало распространяться из Китая в феврале 1957 года и закончилось в апреле 1958 года. Вторая волна, также начавшаяся в Китае, пришлась на май 1968 года, когда всплыл вирус H3N2; первая волна достигла пика до конца года, и в некоторых странах последствия сохранялись до апреля 1970 года. Наконец, был вирус H1N1, возникший в Мексике и объявленный Всемирной организацией здравоохранения пандемией 11 июня 2009 года; к концу года он прекратил распространяться. По максимально приближенным к реальности оценкам, смертность, предположительно вызванная пандемиями, составляла от 1,5 до 4 миллионов в первой из этих трех пандемий, от 1,1 до 4 миллионов во второй и от 150 000 до 575 000 в третьей. Население мира росло на протяжении всех этих лет, и с учетом этого изменяющегося числа показатели смертности превышали примерно 52 на 100 000 в период с 1957 по 1958 год, 30 на 100 000 в период с 1968 по 1970 год и 2,3 — 5,2 на 100 000 в 2009 году. Призрак пандемического прошлого Мы можем лишь приблизительно оценить уровень смертности от пандемий гриппа, произошедших несколько поколений назад, но мы знаем достаточно, чтобы рассмотреть сегодняшнюю проблему в их контексте. SARS-CoV-2 уже намного хуже, чем событие 2009 года, но его потери всё еще намного ниже, чем от пандемии 1957 года. Тип болезни / Источник оценки Смертность, от минимума до максимума Испанский грипп Patterson and Pyle (1991) 24,7−39,3 млн Johnson and Mueller (2002) 50−100 млн Spreeuwenberg и др. (2018) 17,4 млн Вирус H2N2 (1957−1958) Gatherer (2009) 1,5 млн Michaelis et al. (2009) 2−4 млн Вирус H3N2 (1968−1969) ВОЗ (2009) 1−4 млн Michaelis и др. (2009) 1−2 млн H1N1 (2009) Dawood и др. (2012) 150−575 тыс. Регулярный грипп ВОЗ (2017) 290−650 тыс. Для сравнения, к концу августа 2020 года во всём мире число погибших от коронавируса нового типа составило около 865 000 человек. Учитывая, что население планеты составляет около 7,8 миллиарда человек, это означает, что промежуточная смертность составляет около 11 смертей на 100 000 человек. Даже если общее число смертей утроится, уровень смертности будет сопоставим с уровнем пандемии 1968 года и составит около двух третей от уровня 1957 года. И всё же примечательно, что эти наиболее опасные пандемии имели столь мимолетные экономические последствия. Проводимые Организацией Объединенных Наций в конце 1950-х годов обследования мирового экономического и социального положения не содержат никаких упоминаний о пандемии или вирусе. Пандемии также не оставили глубоких, травмирующих следов в памяти. Даже если очень консервативно предположить, что длительные воспоминания начинаются только в возрасте 10 лет, тогда 350 миллионов людей, живущих сегодня, должны помнить три предыдущие пандемии, а миллиард человек должен помнить последние две. Но я еще не встречал никого, кто сохранил бы яркие воспоминания о пандемиях 1957 или 1968 года. Страны не прибегали к каким-либо массовым экономическим блокировкам, не требовали длительного закрытия школ, не запрещали спортивные мероприятия и не сокращали так сильно расписание полетов. Сегодняшняя пандемия привела к глубокому (от 50 до 90 процентов) сокращению полетов, но во время предыдущих пандемий авиация была отмечена заметными достижениями. 17 октября 1958 года, через полгода после окончания второй пандемической волны на Западе и примерно за год до ее окончания (в Чили, где она была последней), PanAm запустила свой реактивный самолет Боинг-707 в Европу. А Боинг-747, первый широкофюзеляжный реактивный лайнер, поступил в регулярную эксплуатацию за несколько месяцев до окончания последней волны современной пандемии, в марте 1970 года. Почему тогда всё было так по-другому? Было ли это потому, что у нас не было каналов, через которые наш страх усиливался бы — никаких кабельных новостей с круглосуточным вещанием, никакого Твиттера и никаких непрерывных сводок смертей на всех наших электронных экранах? Или это мы сами изменились, по-другому оценивая повторяющиеся, но нечастые риски? Статью Смила комментирует в издании Washington Examiner Майкл Бароун — политаналитик, историк со специализацией в американской политике и демографии. Американская практика воспитания детей всё больше избегает риска. И делает это не совсем последовательно. Детей держат в автокреслах до 9 лет, а через несколько лет поощряют ездить на велосипедах в условиях интенсивного траффика. А некоторые определенные американцы более склонны к риску, чем другие, так, опросы показывают, что политические либералы чаще, чем политические консерваторы, носят маски и поддерживают длительные карантины (исключая ограничения, которые касаются «в основном мирных» демонстраций против полиции). Партийная политика и личная неприязнь к Дональду Трампу играют свою роль. Как задокументировал Алек Макгиллис из ProPublica в жгучей статье для New Yorker, члены профсоюза учителей не выступали категорически против открытия школ, пока Дональд Трамп не призвал их открыть. Твит Трампа о том, что солнце встает на востоке, похоже, побудил бы многих американцев отправиться на запад и ждать восхода там. И всё-таки одномерное неприятие риска привело к длительным карантинам со значительными затратами на здравоохранение: сокращение скрининга рака и сердца, меньшее количество детских прививок, неоправданный скептицизм по отношению к любой вакцине против коронавируса. И это явно вредит собственным интересам либералов. Вместе с тем демократы, в отличие от республиканцев, воздерживались от агитации на дому — вплоть до 1 октября, когда демократы резко решили, что им нужен личный контакт с избирателем. Точно так же демократы поощряли нежелание своих избирателей голосовать лично, пока они не осознали, что в штатах, где есть избиратели и незнакомые должностные лица, голосующие по почте, будет много испорченных или недоставленных бюллетеней. Ограничения, более жесткие в демократических, чем в республиканских штатах, привели к росту безработицы и еще большему падению государственных доходов. Закрытие государственных школ, объединенных в профсоюзы, ведет родителей в частные школы, на домашнее обучение и в импровизированные классы. Как отмечает обозреватель New York Times Росс Даутат, в настоящее время государственные школы открыты для половины белых учеников, но только для четверти чернокожих и латиноамериканцев. Для многих детей из числа меньшинств, пишет он, «ключевым наследием 2020 года может стать благонамеренное либеральное предательство их интересов, опустошение институтов, которые призваны защищать их, и углубление расового неравенства в Америке». Но крайнее неприятие риска накладывает мало затрат на богатых либералов, которые могут работать комфортно и с полной оплатой на домашних компьютерах. Это возвращает нас к вопросу Вацлава Смила: почему у нас есть экономические ограничения, закрытие школ, пустые стадионы и пустые авиалайнеры, когда мы этого не делали раньше? Тут хочется воспользоваться ответом Билла Клинтона, объяснявшего свои интимные приключения в Белом доме: делаем, потому что можем. В 1990-е годы у нас не было смартфонов, Wi-Fi, Zoom. Теперь есть. Богатые, мы были самыми большими сторонниками изоляции. Сегодня мне пришла реклама — объявление о продаже дома в Хэмптоне стоимостью 16 миллионов долларов с домашним офисом, тренажерным залом и сауной. И нет нужды ехать на Манхэттен, можно не выходить из дома вообще. А ребенок, у которого нет доступа к интернету, сидит дома, допоздна смотрит телевизор и спит, и без интернета не было бы даже «виртуального обучения» как варианта, у каждой школы в стране не было бы иного выбора, кроме как принять каждого ребенка обратно и просто сделать всё возможное для его безопасности. Вацлав Смил прав, описывая, как технический прогресс значительно улучшил жизнь простых людей. Но чрезмерное отвращение к риску может привести к исключениям.