Две стихии Эрнеста Хемингуэя

Из синтеза стилистики и авторской манеры Хемингуэя и Сэлинджера родилась «исповедальная проза» Василия Аксенова, Анатолия Гладилина, Владимира Максимова, Юрия Казакова, других отогретых оттепелью советских литераторов. Портрет бородатого с пронзительным взглядом мужика в свитере грубой вязки украшал многие стены в квартирах хрущевских новостроек. Уже в самых первых своих рассказах Хемингуэй научился сжимать диалоги, смысл и содержание в пружину, которая распрямлялась в сознании читателя, создавая эффект «растворения» в тексте. Живший на далекой Кубе контрабандист Гарри Морган («Иметь и не иметь»), воевавший в Первую мировую в Италии лейтенант Генри («Прощай, оружие!»), сражавшийся против Франко в Испании доброволец Роберт Джордан («По ком звонит колокол») оказывались более близкими и родными советскому читателю, нежели герои тогдашних картонных, слепленных по канонам соцреализма романов. Писатель заслуженно удостоился Нобелевской премии по литературе в 1954 году. Хемингуэй высоко поднял планку писательской независимости, свободы и права на собственное мнение. Он никогда никому не льстил, не гнулся ни перед какой силой. У него были сложные отношения с правительством США, но он не остался и на революционной Кубе Фиделя Кастро, отказавшись от предложенного ему гонорара за публикации в СССР. В то время наша страна не входила в число государств, подписавших конвенцию об авторских правах, а потому не платила зарубежным авторам. Хемингуэй объяснил посетившему его на Кубе Анастасу Микояну, что не сможет принять гонорар (речь шла о немалой сумме в долларах США), поскольку предложение уважаемого советского гостя не распространяется на других американских писателей, публиковавшихся в СССР. Граничащая с брутальностью мужественность уживалась в нем с трепетной романтичностью и глубокой рефлексией. Из сочетания двух стихий сложился удивительный и уникальный кристалл — наивной мудрости, сквозь который писатель смотрел на мир. Хемингуэй был непревзойденным мастером вмещать большое в малое, едва высказанное, но необъяснимым образом понятное. В состоящий из нескольких абзацев рассказ «Где чисто и светло» он вместил три измерения человеческой жизни (юность, зрелость, старость), показав ее неотвратимую конечность и одновременно — вечную повторяющуюся бесконечность. Он и сам всю жизнь искал место, где чисто и светло. И, не найдя его в окружающем мире, отправился дальше...