wPolityce (Польша): когда поляки были против России (царской, большевистской, путинской), они всегда оказывались правы

Сколько сил давало Польше четкое понимание того, кто выступает ее врагом! Она не только не сотрудничала с Германией, но и выступала первым врагом Москвы, лучше других осознававшим, какие угрозы исходят от имманентной империи. После 1945 года польские умы подверглись эффективной обработке, и сегодня поляки стали бояться определения «русофоб». Они опасаются, что такую позицию назовут излишне радикальной, неинтеллектуальной, немодной или в каком-то другом плане плохой. В некоторых кругах сегодня на роль героя стал претендовать маркиз Александр Велёпольский (Aleksander Wielopolski), призывавший бескровно лишить поляков чувства национальной принадлежности. Высказывания многих представителей «идейных» правых (как они сами себя называют) созвучны идеям Ксаверия Прушиньского (Ksawery Pruszyński), после поездки в Москву во время Второй мировой войны покорившегося чарам России и заговорившего о неотвратимости ее успеха. Тысячи людей вторят также Александру Бохеньскому (Aleksander Bocheński), который в 1947 году написал «Историю польской глупости», внушив читателям мысль, что только глупцы могут негативно относиться к восточной державе. В свою очередь, националисты, которыми зачастую руководят адвокаты Москвы (считающие Крым российским), делают русофила из Романа Дмовского (Roman Dmowski), хотя тот называл царскую власть азиатской, а тяготел к России только потому, что считал ее слабой. Когда ко всем вышеперечисленным добавляются духовные наследники Томаша Любеньского (Tomasz Łubieński), повторяющие его вопрос «биться или не биться» (ответ подразумевается отрицательный), рождается псевдореализм, который, выдвигая невинно звучащий лозунг о необходимости проводить «многовекторную внешнюю политику», приучает нас к тому, что с Путинлендом следует нормально вести дела. Выдающиеся польские скептики Так что сегодня, в сотую годовщину Варшавской битвы, представляется особенно важным напомнить о том, что гораздо более богатой, сильной, имеющей долгую традицию и, самое главное, продуктивной для Польши была не русофильская («реализм» у которой лишь в названии), а русоскептическая мысль (которую некоторые называют «русофобией»). Ее истоки можно обнаружить уже в XVI веке, когда Андрей Курбский, бывший подданный Ивана Грозного, и Константин Острожский, влиятельный православный священник из давней Речи Посполитой, старались обустроить восточную часть Литвы так, чтобы там в оппозиции к московской Руси развивалась культура свободы. Доктрину поведения в отношении восточной деспотии сформулировал Павел Пальчовский (Paweł Palczowski), который провел много лет при дворе короля Сигизмунда III, но также вдоль и поперек изъездил Московское княжество, активно поддерживая польские «димитриады». Он говорил, что экономический потенциал нашего восточного соседа невообразимо велик, однако, некомпетентное руководство растрачивает его впустую. «Эта земля изобилует всевозможными богатствами, но с хозяйством дело обстоит там очень плохо, потому что люди не знают, удастся ли им воспользоваться плодами своих трудов: хозяин может забрать у любого все (даже если тот еще не убрал поле), а отдать другому», — писал польский шляхтич в своей «Московской колядке». Уверенность (имеющая под собой основания) в цивилизационном превосходстве Польши над Россией сопровождала поляков даже тогда, когда они были слабее в политическом плане или исчезли с политической карты Европы. Они верили, что могут стать тем же, что «греки для Римской империи». Трагедия разделов породила несколько поколений предателей и коллаборационистов, ждавших, что польская стихия растворится в русском океане (Гуровский (Adam Gurowski), Жевуский (Seweryn Rzewuski), Тарговицкая конфедерация), но именно достижения Речи Посполитой дали Москве университет (Киево-Могилянская академия) и технологию печати, а в 80-е годы XVII века представители московской элиты считали себя просвещенными тогда, когда умели читать и писать по-польски. Я не говорю, что нужно бездумно радоваться этому превосходству, ведь в политическом и военном плане мы понесли разгромное поражение, следует, однако, знать факты, объясняющие, почему во время визита московских официальных лиц в тюрьму любой мелкий польский шляхтич, закованный в кандалы, держался прямо, тогда как русский офицер трясся от страха. Великие польские знатоки Москвы Это польское ощущение свободы, можно было бы, конечно, отнести к разряду мифомании и безумия, в которых обвиняют поляков, если бы не стоявшие на русоскептических позициях (то есть убежденные, что Россия — это не Европа, что она не станет частью сообщества свободных людей) великие мыслители, которые оставили после себя ряд важных произведений, до сих пор вдохновляющих представителей мировой политической сцены. Они не ждали одобрения парижских салонов, берлинских кабинетов или лондонских клубов, не восторгались восточным медведем как источником силы и прогресса, а видели глиняные ноги этого колосса. Мауриций Мохнацкий (Maurycy Mochnacki) (1803-1834) писал так: «Все, что происходит в последние сто лет в России, все предприятия, все достижения в физической и интеллектуальной сфере, все свершения — это импровизация обладающих неограниченной властью правителей». В другом месте он описал московский империализм так, что этот тезис остался справедливым в отношении сегодняшних Донбасса или Белоруссии: «Москва обладает аппетитом крокодила, но плохим пищеварением, и с этим связаны надежды поляков». Циприан Норвид (Cyprian Kamil Norwid) насмехался над историком Франчишеком Духиньским (Franciszek Duchiński) (1816-1893), который относил россиян к азиатам не только в культурном, но и в этническом плане. Труды ученого стали сейчас экзотикой мировой этнографии, но именно он выступал одним из первых представителей парижского мира интеллектуалов, убедивших французов, что на Россию нельзя смотреть как на представительницу той же самой цивилизационной общности. Феликс Конечный (Feliks Koneczny) (1862-1949), тексты которого пользуются популярностью до сих пор, прямо констатировал, что имперское вдохновение Москва черпала не в Византии, а в Монголии. В наши дни кто-нибудь мог бы назвать такое заявление эксцентричным, если бы не Ян Кухажевский (Jan Kucharzewski) (1876-1952), монументальный (огромный, но незаконченный) труд которого «От белого до красного царизма» не доказывал на основании неоспоримых фактов, что большевики не уничтожили царскую Россию, а лишь сменили идеологическое знамя, сохранив прежние структуры, дух, а порой и кадры. На Западе крутили пальцем у виска, когда польские советологи в Вильнюсе изучали преемственность между Ленинградом и Петербургом, а многие европейцы и американцы не верят сейчас, что путинская Россия остается отчасти советской и в полной мере кагебистской. Польская школа советологии, с одной стороны, была плодом необходимости, но с другой — превратилась в один из (чрезвычайно плодотворный в интеллектуальном плане) элементов системы институтов, призванных защитить нас от СССР. Здесь нельзя не вспомнить о Юзефе Пилсудском, которого национал-демократы обвиняли в том, что «он сильнее ненавидит Россию, чем любит Польшу». Они навешивали ярлыки, постыдно игнорируя тот факт, что именно Пилсудский был одним из главных архитекторов победы, которую мы одержали сто лет назад. Если так выглядят свершения русофобов, то русофобами стоит стать всем, в том числе сегодня, когда Лукашенко звонит Путину и между строк умоляет того сохранить белорусский режим при помощи «зеленых человечков», когда в Донбассе бесчинствует угольная мафия с паспортами РФ, а в Молдавии самый бедный народ Европы терзают очередными глупейшими российскими идеями (сейчас это путинская вакцина). Из деятелей XIX века следует упомянуть также Адама Чарторыйского (Adam Jerzy Czartoryski) (1770-1861), чья концепция разрезания империи по национальным швам нашла свое воплощение в реальности в 1991 году, а также Оскара Халецкого (Oskar Halecki) (1891-1973) — наиболее часто цитируемого за границей польского историка, который выступал перед самим папой Пием XII. Халецкий создал и внедрил в научный оборот понятие Восточноцентральной (именно в таком написании, а не через дефис) Европы как отдельного сообщества, не зависящего от России и Германии. Это то самое Троеморье, концепцию которого продвигает сейчас президент Анджей Дуда (Andrzej Duda). Примером того, что польские русоскептические концепции верны и актуальны, выступал Ричард Пайпс (Richard Pipes) (1923-2018) — польский еврей, выдающийся историк, работавший в Белом доме советником по СССР при Рональде Рейгане и первым опровергнувший тезис, будто «великая октябрьская революция» была выступлением рабочих масс против власти буржуазии. Также Пайпс вслед за Кухажевским считал, что очередные облики России — это воплощение одного и того же самодержавно-имперского духа, а как большевики вырастали из прежней системы, так и Путин «остался в глубине души сталинистом». Преемственность, как ни посмотри. Убедительно звучат аргументы Мирослава Даковского (Mirosław Dakowski) (1927-2008) о том, что свои тезисы о цивилизациях исключительно влиятельный американский политолог Самюэль Хантингтон перенес в свои работы напрямую из брошюр Конечного. Даже если тот этого не делал, в любом случае, их звучание было идентичным, а они в значительной степени сформировали мир после 2001 года. На фоне западных политиков XXI века Лех Качиньский (Lech Kaczyński) также выглядел человеком, настроенным к России крайне скептически. Публикуя в 2008 году интервью с главой польского государства, «Ньюсуик» вынес на обложку фразу «С Россией нужно действовать жестко». Фрагмент произнесенной в Тбилиси знаменитой речи покойного президента о том, как и кого атакует Россия, известен тысячам читателей патриотической прессы в Польше. Так отвечают русофилы Приведенный выше обзор (в который не вошло еще много фамилий выдающихся людей) можно, конечно, подвергнуть критике, выдвигая банальные обвинения в русофобии, что понравилось бы Путину, и мегаломании, что понравилось бы Михнику (Adam Michnik) (главный редактор «Газета выборча», придерживающейся либерально-демократической ориентации — прим.пер.)). Можно использовать также метод «а вот», указывая, что «а вот Америка тоже», «а вот в Америке»… Из польского интеллектуального наследия, однако, уже никак не удалить продвигавшийся целым рядом экспертов тезис о том, что с Россией что-то не так, что она не может выступать партнером на европейском уровне, а использование в контактах с ней европейских методов ведения дипломатии или бизнеса ведет к трагедии. В этот тезис слишком поздно поверил внук торговавшего с СССР предпринимателя Билл Браудер, который радовался легким деньгам, пока его российский друг и адвокат Сергей Магнитский не погиб, повергшись пыткам, в московской тюрьме из-за того, что раскрыл покушавшуюся на активы американо-британского бизнесмена коррупционную сеть. Из русофила Браудер превратился в автора «Закона Магнитского», который вводил против РФ санкции за четыре года до майдана и начала российско-украинской войны. Концепция русоскептицизма не только мудра и верна с исторической точки зрения, она также имеет практическое значение. Независимые народы Восточной Европы, не подвергшиеся советизации граждане Белоруссии, Украины, Молдавии, рассчитывают на наш скептицизм в отношении Москвы. Именно Польша должна выступать адвокатом Восточно-Центральной Европы и сохранять свой подход до тех пор, пока Россия не демократизируется и не станет более цивилизованной. А до этого еще очень далеко.