Июль 1920. Паника в Варшаве и реакция Европы. Буржуазной и пролетарской
В июле 1920 года многим казалось, что дело польских националистов безнадежно. Их армии терпели одно поражение за другим, их солдаты не наступали на восток, а бежали на запад, их политическое руководство медленно теряло контроль над ними и собой и возлагало все надежды на вмешательство Антанты. Поражения на Украине и в Белоруссии вызвали шок в Варшаве. Премьер-министр Владислав Грабский и министр иностранных дел Станислав Патек отправились во Францию, где на курорте в Спа 5−16 июля работала конференция Антанты. Пилсудский слал в Спа письма, в которых сообщал о том, что считает ситуацию безнадежной. Польская делегация сразу же заявила о «большевистском вторжении». Она настаивала на военном вмешательстве в конфликт, развязанный их страной. Между тем, правительства блока держав-победительниц в Первой Мировой войне вовсе не были едины в польском вопросе. В отличие от Парижа Лондон не всегда поддерживал польские территориальные увлечения. Это, разумеется, не означало симпатий к России, большевистсткой или нет, Дэвид Ллойд-Джордж — главное лицо британской политики того времени — вообще не жаловал авантюристов и филистеров. В результате побед Красной армии и спепсиса Лондона, с которым вынужден был считаться и Париж, произошло чудесное прозрение польской дипломатии и изменение твердой ранее польской позиции. 9 июля Грабский заявил: «Польша понимает, что она сама виновата, оказавшись в таком положении, и что она должна изменить свою политику как в отношении своих соседей, так и союзных держав. Она признает необходимым предоставить решение вопроса о её жизненных интересах, даже вопроса о её собственных границах. До сих пор, хотя ей давали совет поступить подобным образом, она полагалась на свою собственную военную силу. Польша была увлечена с правильного пути сильными людьми, имевшими широкие планы, однако планы эти не соответствовали ни здравому смыслу, ни чувству патриотизма огромного большинства народа. Ни Киев, ни граница 1772 года не являются национальными целями». Внезапно проявившееся миролюбие и здравомыслие Варшавы были направлены по верному адресу. Дэвид Ллойд-Джордж и Джордж Керзон с трудом терпели Грабского, его претензии и раскаяние их раздражали, тем более, что в Англии разворачивалось рабочее движение в поддержку Советов, а лозунг «Руки прочь от России!» стали появляться даже в газетах консервативного толка. В этой обстановке и появилась идея выступления главы Фроейн офси с предложением перемирия и разграничения, причем по линии, которая категорически не устраивала поляков. Впрочем, уступка все же была необходима. Даже демонстрация уступки усиливала внутриполитическое положение правительств Великобритании и Франции. С другой стороны, провалившаяся военная авантюра не должна была привести к провалу антисоветской Польши. «Участь правительства господина Пилсудского, — писал в это время Юлиан Мархлевский, — всецело зависит от милости держав Согласия, властное слово которых должно определить очертания границ Польского государства. Купить эту милость можно было лишь одной ценой: борьбой против социалистической России». 11 июля министр иностранных дел лорд Джордж Керзон предложил провести конференцию в Лондоне на условиях заключения перемирия и отвода войск с линии возможного разграничения между РСФСР и Польшей. Она получила название «линии Керзона» и была близка к границе бывшего Царства Польского с Российской империей. В целом, это был редкий случай, когда предлагаемая линия государственной границы совпадала с границей этнографической. В Восточной Галиции войска должны были остаться на занимаемых позициях. Кроме того, Керзон предлагал Москве немедленно заключить перемирие и с Врангелем, который обязался вывести свои войска в Крым, Перекопский перешеек объявлялся при этом нейтральной зоной. Планировалось, что представители правительства генерала примут участие в конференции в Лондоне. Туда также предлагалось пригласить делегации Финляндии, Эстонии, Польши и Литвы. В случае отказа принять требования ноты Великобритания и её союзники «…сочтут себя обязанными помочь польской нации защищать свое существование всеми средствами, имеющимися в их распоряжении». Глава НКИД Г.В. Чичерин предлагал принять предложения за основу, выйти на «линию Керзона» и начать переговоры с Варшавой, проводя их параллельно с Хельсинки, Ригой и Каунасом, но, естественно, не признавая правительства белого Крыма. Л.Б. Каменев возражал, и в конечном итоге Ленин прислушался к нему. Он считал, что международная обстановка настоятельно требует «бешеного (выделено авт. — А.О.) ускорения наступления на Польшу», что глава Совнаркома и ожидал от Западного и от Юго-Западного фронтов. Судя по всему, Ленин не доверял главе британского правительства, а предложения Ллойд-Джорджа он охарактеризовал, как «сплошное жульничество ради аннексии Крыма, которая нагло выдвигается в ноте». 17 июля в ответной ноте Советское правительство не приняло предложения Лондона. Чичерин подтвердил желание РСФСР жить в мире и напомнил Лондону, что именно Великобритания развязала интервенцию против Советской России, и именно Польша начала неспровоцированную войну с ней, и что ни на этапе подготовки агрессии, ни на этапе, когда разворачивалось успешное наступление поляков, Лондон не вмешивался, что делает сомнительным его претензии на роль посредника в конфликте. Наркоминдел не ограничился критикой, и предложил следующую программу: Москва предпочитает прямые переговоры, котором должно предшествовать обращение правительства Польской республики; что касается трех прибалтийских стран и Литвы, то с последней Москва уже заключила мирный договор 12 июля, а с остальными успешно ведутся соответствующие переговоры. В отношении Врангеля и попыток превратить Крым в освященное международным правом убежище для белогвардейцев нота Чичерина не оставляла ни малейших сомнений — данное предложение отвергалось. Это был полный отказ принять условия Антанты. Более того, нота содержала довольно прозрачный намек на возможность создания в Польше новой власти, что, по мнению наркома, стало бы залогом истинно мирных отношений этого государства с РСФСР. 19 июля было создано Польское бюро ЦК РКП (б) во главе с Ф.Э. Дзерджинским, которое должно было курировать вопросы польского направления. 20 июля Керзон сообщил по радио в Москву, что не настаивает на посредничестве, и что Польша и РСФСР могут самостоятельно вступить в переговоры, но если просьбы Варшавы о мире будут проигнорированы, то союзники окажут Польше поддержку. 22 июля МИД этой страны направил телеграмму с просьбой о немедленном перемирии и и начале переговоров. 23 июля Чичерин известил нового министра иностранных дел Польши Евстафия Сапегу о том, что Советское правительство дало распоряжение командованию Красной армии немедленно вступить в переговоры. До 30 июля поляки должны были прислать своих представителей. Встреча должна была состояться на шоссе Барановичи-Брест-Литовский 30 июля. Наступавшие Западный и Юго-Западный фронты должны были соединиться в районе Бреста, взяв наиболее сильную группировку противника в гигантские клещи в районе Полесья. Этот план поддержал и член РВС Юго-Западного фронта И.В. Сталин. Главномандующий Вооруженными силами РСФСР С.С. Каменев выступил против ускоренных темпов наступления, но командующий Западным фронтом М.Н. Тухачевский отстоял их. Советское командование приняло ошибочное решение об изменении наступления двух своих фронтов — Западного и Северо-Западного. 22 июля Главком отдал распоряжение Тухачевскому продолжить наступление и не позже 12 августа выйти на линию Вислы, овладев Варшавой. 24 июля Юго-Западный фронт получил приказ наступать на Львов. Два советских фронта теперь двигались не по сходящимся направлениям к польской столице. Теперь речь уже шла не о провале авантюры пилсудчиков. Антанта не могла допустить советизации Польши. Под такой же угрозой в этом случае оказалась бы Германия, и, следовательно, вся Версальская система. США, Франция и Великобритания оказали огромную помощь Польше. Наиболее полонофильской была Франция. Её связывали с Варшавой и расчеты — чем больше будет новая Польша, тем увереннее она заменит Россию на восточных границах Германии ‑ и исторические и культурные связи. Впрочем, часто и личные. 21 июля было принято решение направить в Варшаву союзную миссию. Её возглавил французский бригадный генерал Максим Вейган. Он был талантливым офицером Генерального штаба, убежденным антикоммунистом, а его супруга Мари-Рени де Форзанц, наполовину полячка, сумела воспитать в супруге убежденного сторонника Польши. 25 июля миссия Вейгана прибыла в Варшаву. К этому моменту здесь уже работала французская миссия ген. Поля Анри. В нее входило около 400 офицеров (одним из них был капитан Шарль де Голль). Всего в польской армии с лета 1920 г. служило 9 французских генералов, 29 полковников, 196 капитанов, 425 лейтенантов, 2120 солдат. Французы сделали очень много для того, чтобы поднять уровень боеспособности польской армии. 26 июля начальник Генерального штаба генерал Тадеуш Розвадовский предложил организовать фланговый удар по основным силам Северо-Западного фронта, пытавшимся окружить польскую столицу. Поначалу Вейган предлагал отход вглубь страны с целью накопления сил. Генерал фактически исходил из опыта французов на Марне в 1914 г. Он фактически возглавил штаб Пилсудского. Генерал считал необходимым создать прочный фронт, прикрываясь которым можно было бы создать и накопить на флангах наступающей на Варшаву Красной армии значительные резервы для контрудара. Ради этого Вейган был готов пойти и на территориальные уступки в Галиции, где наступал Юго-Западный фронт. Речь шла даже о Львове и Дорогобыче, где располагались единственные в Польше нефтяные источники. Это было правильное, но весьма тяжелое для Пилсудского решение. На Западе Москва могла рассчитывать только на поддержку рабочего движения. Уже в мае забастовки лондонских докеров стали серьезным препятствием для поставок оружия в Польшу. Всеобщая забастовка железнодорожников во Франции, которую поддержали рабочие портов, привела к тому, что в течение месяца стало невозможным отправлять военные грузы в Польшу. 21 июля II Конгресс Коминтерна призвал рабочих сделать все возможное, чтобы сорвать военные поставки в Польшу. В Англии под лозунгом «Руки прочь от Советской России!» начал работать «Совет действия». В Данциге антипольские настроения совпали с движением пролетарской солидарности. 21 июля докеры порта отказались разгружать военные грузы для Польши с греческого парохода с, 24 июля — с голландского. Выгрузку произвели французские солдаты. Вскоре пришли еще три французских транспорта, и британский комиссар города заявил, что не ручается за последствия ввиду настроений рабочих. На этом этапе головокружение от успехов началось в Москве. Здесь надеялись на советизацию Польши и выход в Германию. Еще в первые дни наступления Сталин предупреждал, что противник еще силен и было бы ошибкой считать его разбитым. «Нет сомнения, — говорил он, — что впереди еще будут бои и бои жестокие. Поэтому я считаю неуместным то бахвальство и вредное для дела самодовольство, которое оказалось у некоторых товарищей: одни из них не довольствуются успехами на фронте и кричат о «марше на Варшаву», другие, не довольствуясь обороной нашей Республики от вражеского нападения, горделиво заявляют, что они могут помириться лишь на «красной советской Варшаве». Сталин был прав. РСФСР и Красная армия не были готовы к походу в Европу или к битве за Варшаву. Не удалось вовремя взять Львов: поставленная на 29 июля задача по овладению города не была не выполнена; срок взятия города был перенесен на 30 июля — результаты были те же. 2 августа 1-я Конная армия вновь получила приказ двигаться на Львов, отражая контрудары поляков. К этому времени её части находились в 10 километрах от города. Казалось, достаточно еще одного усилия, и Львов будет взят. Но армию вывели из боя. При наступлении на Варшаву сказалось отсутствие подготовки тылов и проблемы разоренных войной коммуникаций Западного фронта. Часть войск, переброшенных с других направлений, вступила в Белоруссии и Литве в бои без обозов, снабжение было столь плохим, начальник 27-й стрелковой дивизии В.К. Путна начал готовить перевооружение своей дивизии трофейными винтовками Маузера, благо и их, и патронов к ним хватало. В Белоруссии войска Западного фронта получили мощную поддержку населения. Это привело командование к неверным прогнозам. «Положение в Польше, — вспоминал Тухачевский, — также рисовалось в благоприятном свете». После взятия Вильно войска вступили на территории с преимущественным польским населением, что сразу же почувствовали конники Гая, шедшие в авангарде наступления. Шляхта угоняла скот, крестьянство находилось под влиянием дворянства и католической церкви, комкор 3 вспоминал — «враждебное отношение к нам чувствовалось очень сильно». Необходимо было что-то делать.
