Нужен ли коммунистам «болотный» альянс с либералами?

Интересные вещи у нас недавно начались под шумок подготовки к голосованию по Конституции. Некоторые из них проливают свет на то, что, собственно, происходит — и в мире, и, главное, в стране. Первое, что бросается в глаза: сразу три важных «руководящих» материала, которые в течение буквально нескольких дней появляются в крупных мировых и российских СМИ. Особняком стоит опубликованная в «The National Interest» статья президента России Владимира Путина «75 лет Великой Победы: общая ответственность перед историей и будущим». Она не о внутренней политике, а об исторической памяти и о позиционировании в ее свете нашей страны на международной арене. Зато два других материала — статьи зампреда Совета безопасности Дмитрия Медведева «Сотрудничество в сфере безопасности в период пандемии нового коронавируса» и секретаря Совбеза Николая Патрушева «Нужны ли России «универсальные» ценности?» — формируют определенную интригу. Начиная с того, что первая из них опубликована прозападным элитарным журналом «Россия в глобальной политике», который выпускается в «сотрудничестве» с американским «Foreign Affairs» — рупором «теневого» Совета по международным отношениям (СМО), а вторая — правительственной «Российской газетой». Но ведомственная и концептуальная принадлежность изданий, разместивших эти материалы, — лишь внешний антураж. Если же говорить по существу, то перед нами два совершенно разных взгляда на настоящее и будущее, а с учетом президентской статьи — еще и на прошлое, которое, опять-таки, опрокидывается вперед, в завтра и послезавтра. Верный признак того, что идет негласный, не афишируемый открыто, но очень важный спор по самым ключевым вопросам текущей и не только повестки. Это с идеологической точки зрения; если же обращаться к политической стороне вопроса и злобе дня, то перед нами — пресловутое «противоборство башен». Но не в отдающем примитивизмом корпоративном контексте — либералы против «силовиков» — как это у нас любят преподносить охотники за сенсациями, а в настоящем цивилизационном смысле. Это именно идеологическая и даже, в определенном плане, метафизическая дискуссия не только о путях развития, но и о смыслах бытия. Вопрос, пусть и без лишнего заострения, чтобы не будоражить общественное мнение, поставлен ребром: Россия — часть так называемой «мировой цивилизации», под которой подразумевается пресловутая «общечеловеческая», а на самом деле западная центричность? Или самостоятельная, самобытная цивилизация, для которой Запад — не более, чем один из соседей, причем, далеко не тот, что заслуживает серьезного уважения и доверия? И копировать западный путь, особенно на фоне раскрывшейся в последние месяцы его ущербности, — моветон, который не имеет под собой никаких серьезных оснований, кроме субъективных предпочтений и некоей зависимости от Запада определенных элитных групп, связывающих с ним будущее благополучие. Не страны, разумеется, интересы которой если и просматриваются, то по остаточному принципу, а прежде всего свое собственное. Если говорить о субъективных симпатиях, то они, конечно же, на стороне Патрушева; другое дело, что его позиция недостаточно аргументирована, ибо обходит ряд концептуальных вопросов, не прояснив которые и не подведя под них фундаментальную базу, двинуться дальше не получится. Только собирать на себя шквал критики со стороны оппонентов, которые как раз и будут спекулировать на недостатке концептуальности, лицемерно выдавая ее дефицит за якобы невозможность подобного обоснования как такового. А с точки зрения объективной, импровизированная заочная полемика в руководстве Совбеза, первое, на что открывает глаза, — на противоположность приоритетов. Если Медведев не мыслит перспектив российского развития в отрыве от «мировых трендов» и для этого берет себе в оправдание тему пандемии, то Патрушев во главу угла ставит вопрос ценностей, упоминая о коронавирусе лишь однажды. И опять-таки в контексте именно ценностей, точнее, особенностей их трансформации на Западе и в России. Тема эпидемии — это, на наш взгляд, очень важно — в этом сравнении выступает своеобразным «лакмусом», выдавая очевидную заинтересованность в ее эксплуатации именно либеральной части истеблишмента, к которой, без сомнения, принадлежит экс-премьер. И дело здесь не в «сигнале» о готовности выйти из тени и остаться на плаву в кадровом смысле, что больше всего интересуют интерпретаторов из СМИ. Хотя как раз это не так существенно: не люди двигают идеями, а идеи — людьми. Дело в том, что если тема «ковида» — центральная, то господствует одна парадигма, тесно связанная с глобализацией и глобализмом, как ее идеологией и методом, в том числе спроецированным на российские реалии. Если же «ковид» уводится на периферию и ставится в зависимое положение от факторов высшего порядка, — то это другая парадигма, и принятие ее на вооружение, помимо всего прочего указывает на отсутствие у носителей первой парадигмы элементарной субъектности. То есть свидетельствует об их зависимости и обусловленности их действий определенными факторами и силами. Как внутренними, так и, чего греха таить, внешними. В первом случае тем самым поддерживается апология упомянутой западной центричности, которая обосновывает присвоенное элитами Запада «право» не только на лидерство, но и на управление развитием, формирование его идеологии и параметров. Нюансы как внешнего, так и внутреннего характера в рассуждениях Медведева — не главное, но показательное, поэтому вкратце упомянем и о них. Вирусная проблематика здесь выглядит демонстрацией приверженности даже не «общим» интересам («у нас, как и у всех-де — эпидемия»), а предложенным со стороны правилам игры. Легко угадывается и источник этих «правил»; тема вируса в качестве основной навязывается не только у нас, но и в тех же США (где она, кстати, в последнюю декаду как по команде куда-то исчезла). И понятно, откуда она там происходит, если острие, причем, в выборный год, сходится против Дональда Трампа. А массовые волнения по «расовому» вопросу еще и демонстрируют последовательность информационно-тематических вбросов: запустили повестку вируса — Трамп устоял. Ах, устоял? Ну, на тебе масштабную социально-политическую дестабилизацию, причем, именно в тех штатах, где у власти оппоненты действующего президента, мечтающие его свалить. А дальше что? Еще «что-то»? Если посмотреть на главенство «вирусной» темы через призму этой логики, то возникает вполне уже конкретный вопрос о том, что будет в недалеком будущем происходить у нас. Раньше уже приходилось показывать, что власть «первого контура», публичная, легальная, функционирует в режиме управления — институционального, в некоторых случаях ручного и т.д. «Второй» же «контур» власти — концептуальный — влияет на ситуацию иначе. Он создает мизансцены, задавая публичной власти соответствующую повестку «по обстоятельствам». Вирус — одна мизансцена, волнения в США — другая, и кто возьмется однозначно утверждать, что эти повестки между собой не связаны, не являются разными частями одного и того же плана? И не вытекают одна из другой, будучи нацеленными на решение определенной стратегической сверхзадачи, связанной с вопросами формирования иного миропорядка? Поэтому обращение экс-премьера к теме пандемии не может не порождать вопроса о том, «куда он клонит?». Особенно в условиях, когда в США, повторим, со сменой декораций вирусная тема ушла в прошлое. В самом этом нюансе заключена некая недосказанность, которая продиктована определенной заданностью, знать которую «положено» не всем, а только «концептуалам». Отстраненное, позитивистски «нейтральное» отношение к Китаю, ничем не отличающееся у Медведева — это в нынешней-то ситуации — от отношения к США, — не что иное, как демонстрация все того же западного вектора. Он увязывает тему «ковида» в единую логическую цепочку с институтами Запада и глобализмом, маркером которой вирус, собственно говоря, и служит. Ну, и «секретом Полишинеля» являются конкретные «держатели» этой цепочки и принятых в ее рамках упомянутых правил игры. В США этот тренд проявляет себя открыто, раскрывая тем самым глобалистское происхождение из среды демократов клинтоновского пошиба, тесно связанных с пресловутым «глубинным государством». В России же такой явной открытости вроде бы не наблюдается, но именно «вроде бы». На деле, учитывая перипетии, связанные с маневрами вокруг отмены ограничений в Москве, а также с их динамикой между столицей и областью, поначалу общей, а затем кардинально разошедшейся, легко усмотреть нестыковки столичных властей с федеральным центром. Причем, их эквивалентом вполне могут послужить и данные ВЦИОМ о двукратном падении рейтинга столичного градоначальника, обнародованные сразу после снятия пропускного режима, и весьма показательное решение Минюста о правомерности его действий. С одной стороны, это заключение выводит московские власти из-под формально-правовой ответственности, но не снимает, как видим, с них ответственности политической. С другой стороны, сам факт рассмотрения этого вопроса федеральным ведомством — уже соответствующий «сигнал» этим региональным властям. Но при этом факт передачи этого вопроса именно в министерство, возглавляемое одним из участников прежней правительственной команды, тоже о многом говорит. Что, если «ревностное» отношение к эпидемии как не рукотворной угрозе, направленной против государственных основ и общественных устоев, а инструменту достижения определенных корпоративно-политических целей, объединяет между собой всех этих фигурантов, включая высокопоставленного автора статьи? И главное: что, если тем самым предъявляются амбиции и ставка либеральной парадигмы, главным месседжем которой служит сохранение России в орбите западного влияния, загримированного под «международное»? В конце концов, уже приходилось задаваться вопросом: что именно объединяет столичные власти с либеральным бомондом, и почему у последнего к ним такой интерес? Ведь на пике вирусных ограничений уже появлялись показательные аналитические параллели с отмеченным событиями тридцатилетней давности «эксцессом Ельцина». И это побуждает не только центр, но и оппозицию дополнительно взвесить все нюансы столичной кадровой политики, чтобы не нарваться на «ассиметричный» ответ. И не наступить на знакомые грабли. Статья Патрушева, как и отстаиваемая им суверенная парадигма, апеллирует не к международной и глобальной, а к российской национально-государственной субъектности. Именно этим она и не нравится сторонникам либеральной парадигмы; ниже мы это проиллюстрируем конкретными примерами. Все, что в ней говорится о фундаментальности различий между западной и российской системами ценностей, соответствует действительности. Однако здесь узким местом выступает отрыв от концептуальности, открывающий ворота обструкционистскому критиканству, чем недовольные поспешили воспользоваться. Между тем, все очень просто. Разница ценностных установок, если не углубляться в сравнительный анализ российской и европейской архетипики, осуществленный в свое время А.С. Пушкиным, Ф.М. Достоевским, Ф.И. Тютчевым, К.Н. Леонтьевым и многими другими крупными консервативными мыслителями, обусловлена, во-первых, историческим расколом христианства на Запад и Восток. Во-вторых, дополнительной, многоступенчатой, поэтапной деградацией западного христианства: от появления экстерриториальных орденов внутри католицизма к протестантской и от нее к масонской трансформации. Восток свою апостасию тоже пережил и переживает: от церковного раскола XVII века до событий современности, настолько кричащих, что становится понятно, почему говоря о консервативных ценностях, Патрушев «деликатно» обходит тему, связанную с РПЦ. Тем не менее, разница в масштабах деградации между Западом и Востоком все-таки очень существенна и определяется отношением к светской власти. Фундаментальный дефект, заложенный в западную традицию, уходящий корнями во времена Карла Великого, — не просто уния папства и императорства, но их конъюнктурное переплетение «по интересам», выраженное соединением духовной власти понтификов с владением государственными образованиями — от Папской области до нынешнего Ватикана. Восток до этого не опускался никогда; только сейчас, и то, та его часть, что вплетена в светские планы западных элит, начинает грезить проектом «православного Ватикана». Но это проект Фанар; никакого отношения к русскому православию он не имеет и пребывает с ним в жесткой конфронтации. И если на Востоке апостасийные процессы вплоть до XX века усиливались как раз приобщением аристократических элит к продуктам западного духовного обвала, вплоть до полного разрыва с собственной традицией, то Запад разом переплюнул в этом всех в XX столетии. Когда, с одной стороны, восстановил право владения собственной теократической государственностью при помощи фашистского режима Муссолини, а с другой, создал сеть взаимосвязанных между собой парамасонских концептуальных институтов и центров глобального управления, превратив их в систему не только геополитического планирования, но и кадрового отбора. Исходя из сказанного, следует четко понимать и артикулировать в идеологических материалах, что Запад и Восток, Европа и Россия — это не два фланга единой христианской цивилизации, а две разных цивилизации, к тому же полтысячелетия противостоящих друг другу в проектной конкуренции. В этой «гибридной» войне, неоднократно переходившей в масштабные «горячие» военные конфронтации и конфликты, последними из которых и стали Великая Отечественная и Холодная войны, всякий раз сталкивались, выражаясь словами куплета из «Священной войны», «два различных полюса», которые «во всем враждебны»: За свет и мир мы боремся, Они — за царство тьмы. Владимир Путин смягчает в своей статье эту дихотомию по понятным мотивам; они не конъюнктурные, а отвечающие злобе текущего политического момента, более располагающего не к конфронтационной тотальности, а к использованию нарастающих в рядах стратегического противника внутренних противоречий, их поощрению, в котором наш безусловный шанс. Но самим-то надо понимать, что на деле это проектное противостояние — не просто ценностное; оно, еще раз, — метафизическое: свет и мир против тьмы, добро против зла, Истина против лжи, дух против воли, Третий Рим против Третьего рейха, СССР против не фашистской Германии, а фашистского Запада, частью которого являются западно-христианские и оккультные концептуальные центры и т.д. Ничего с тех пор не изменилось и сегодня, только усугубилось. В своем проектном развитии Запад и Россия прошли ряд стадий; стоило Западу перейти на новую ступень, как то же самое делала и наша страна, догоняя, а порой и перегоняя Запад, например, в Октябре 1917 года. Важно понимать, что великий Красный, советский проект — не исторический «вывих» или «зигзаг», а органичная часть всей нашей проектной преемственности. Это опережающий ответ, по типологии Арнольда Тойнби, на вызов западного глобализма, который витал в воздухе еще до версальских решений по Лиге Наций, с середины Первой мировой войны, когда стало окончательно ясно, что генеральной целью заказчиков этого «самоубийства Европы» является полное переформатирование мирового порядка с наступлением «золотого века» для привилегированной части элит Запада и ярмом колониального и полуколониального унижения и эксплуатации для всех остальных, которым с Берлинского конгресса 1884−1885 годов готовилась участь сырьевых придатков. И навязав империалистическому глобализму противостояние, подарив миру альтернативу, коммунизм, Советская Россия, СССР спасли человечество от пресловутого «конца истории». Причем, тогда, когда, в отличие от современности, человечество этой страшной угрозы еще не распознало. Даже такой завзятый русофоб и враг нашей страны, как Бжезинский, и тот признавал, что СССР — это «Россия, названная Советским Союзом». С позиций сказанного ясно видно, что философия «пандемического сотрудничества» в условиях, когда сам претендент в либеральные идеологи признает как минимум существование версии об искусственном происхождении коронавируса, носит контрцивилизационный, по сути подрывной характер. И апеллирует к худшим образцам западной манипулятивной социологии, конкретно — к современной интерпретации теории модернизации со стрелой эволюции от традиционных обществ через переходные к «рациональным», то есть осуществившим разрыв с традицией. Это ли не диагноз и приговор Западу? И он рано или поздно будет приведен Историей в исполнение, при условии, что а) устоит Россия и б) удастся предотвратить вселенский пожар, который, по выкладкам Освальда Шпенглера, Запад может разжечь, уходя с исторической сцены. И похоже, что уже разжигает… Понимаем, что стоит на кону, и на чью «мельницу льют воду» глашатаи прозападных трендов? К чему призывают, ради сохранения Запада и привязки к нему России? Куда они Россию ведут? С моральной точки зрения глупость и измена — разные вещи; с политической — никакой разницы, если говорить о последствиях, между ними нет. По «дедушке» Крылову, «Услужливый дурак — опаснее врага!». Маленькое уточнение: современная теория модернизации, являющаяся продуктом «творчества» американских «шестидесятников-постиндустриалистов» — от Д. Белла и У. Ростоу до Дж. Гэлбрейта и Зб. Бжезинского — представляет собой откровенно циничное извращение классической теории модернизации Э. Дюркгейма и М. Вебера. Сохраняя «модернистскую» форму, она содержательно апеллирует отнюдь не к Модерну, а к Постмодерну, поэтому методологически корректней будет именовать ее «теорией постмодернизации». Скажут: это все высоколобые теоретические рассуждения, а какое отношение имеют они к нашей нынешней действительности? Как их применить? Пожалуйста. У каждой из парадигм — свой сценарий будущего, по крайней мере ближайшего, воплощенного в конкретных действиях после и по итогам голосования. У власти «хромая утка» ‑ и осенью нас скорее всего ждет такой рецидив «коронабесия», по сравнению с которым весенний покажется лишь «репетицией». Вирус в этом случае «останется» с нами надолго, как постоянный спутник, сопровождающий в стойло финального «социального дистанцирования». Именно его — вируса — именем на ворота этого стойла будет повешен и замкнут надежный замок, а если ведомые «взбрыкнут», то события очень может быть, что пойдут по «американскому сценарию». Противоположный исход предоставит мандат на коренное обновление власти, которое скорее всего начнется с укрепления в правительстве сторонников госкапитализма и приведет к дальнейшей маргинализации монетаристов и, возможно, досрочным выборам в Думу, где для законодательной поддержки перечисленных мер потребуется обновленный консенсус. И новый расклад, в котором «вирусных» чрезвычайщиков ничего хорошего не ждет. Последовательность действий может быть иной, но условием сохранения стабильности власти неминуемо останется новый общественный договор, в котором по-видимому не окажется места императивам пандемии и глобализма. Но это, как говорится, идеальные типы; в реальности победителем объявит себя каждый, и в этом смысле у определенных сил появляется интерес использовать вирусную чрезвычайщину для купирования возможных протестов. В свое время в аналогичной ситуации марта 2012 года одно лево-консервативное движение на подобные случаи готовило миротворцев, способных встать между протестующими и выставленными против них правоохранителями, не допустив тем самым срыва в насилие. Осуществляются такие приготовления сейчас, и если да, то кем именно, автору этих строк неизвестно. Почему автору этих строк общая ситуация видится так, а не иначе? Обратимся к «первоисточникам». Вот как, например, интерпретируется ситуация в либеральной парадигме. Не принимающим такой подход настоятельная рекомендация набраться терпения и прочитать до конца. И обратите внимание на четыре основные мысли: «равновесие тупика»: примерное равенство противостоящих сил власти и оппозиции с невозможностью решительной победы ни одной из сторон (где-то мы это уже слышали); неизбежность в этой ситуации «переговоров» по восточноевропейскому образцу конца 80-х годов, то есть по схеме «мирной сдачи» власти (другого исхода переговоров автор материала не видит, ибо не учитывает существовавший тогда фактор предательства властей соцстран горбачевским руководством «перестроечного» СССР); поиск и вхождение в диалог с теми представителями власти, которым претит подход Патрушева (и которые, следовательно, как положено сислибам, полностью разделяют глобалистскую апологию Медведева); для их большей сговорчивости — нагнетая давление, «загнать их в тупик». Классическая модель «оранжевого» переворота; разве не так было на Украине? И разве те же Ющенко и Тимошенко, а затем Порошенко с Турчиновым и Яценюком не являлись частью прежнего режима? А если разворошить московский «майдан» августа 1991 года, то там отступничество имело место в масштабах, никак не меньших, чем в Феврале 1917 года. И красные флаги над Кремлем спускали, как и царский трон из Священного Синода, выносили те же самые люди, что за неделю до этого клялись в верности, но предали, не моргнув глазом. Поборники либеральной парадигмы, «творчески» усвоив этот исторический урок, не гнушаются, как видим, целенаправленных ставок на этот гнилой человеческий материал, приглашая за собой сторонников и выдавая им за «свет в конце туннеля» прожектор встречного поезда. Теперь о том, где мы слышали о «тупиковом равновесии». Это почти дословное воспроизведение ленинской оценки осени 1905 года, кануна царского манифеста (17 октября). Да, прошли те же самые переговоры, да, власть пошла на уступки, согласившись на полноценную законодательную Думу и легализовав партии. В результате большевики остались не у дел, в фарватере у либералов, и в конце концов рискнули с московским восстанием, заведомо понимая, что вопрос о власти решается только в столичном Петербурге. Проиграв, отказались от участия в выборах в первую Думу, что сам В.И. Ленин затем, переосмыслив ситуацию, признал ошибкой. С точки зрения последующих событий, ошибок было две, и обе впоследствии были усвоены и исправлены. Во-первых, в партийных низах не было полного понимания, что либералам, по крайней мере на данном этапе, Манифеста с Думой хватит за глаза; поэтому даже не условный альянс с ними, а признание попутчиками было контрпродуктивным. Во-вторых, роспуск царем первой Думы уже через несколько месяцев после ее созыва показал, что перенести свою социальную опору на буржуазный класс власти не удалось: не договорилась она с либерально-буржуазным думским большинством. И то, и другое — ничего не напоминает? Документальных подтверждений нет, только предположения и версии. Но очень похоже, что фундаментальной основой полного разрыва большевиков с либеральными партиями во время Первой мировой войны и их неучастия в Февральском перевороте стало понимание следующих трех вещей: что проигранная авантюра гораздо больше способствует наступлению реакции, чем участие в политическом процессе; что либералы, как и социалисты, — попутчики только в теории, а на практике — манипуляторы, во всех случаях складывающие (либералы особенно), выражаясь словами Ивана Ильина, «параллелограмм сил с собой в центре»; ловить от альянса с ними нечего, куда эффективнее дожидаться их провалов; что готовиться к борьбе нужно не с законной властью, а с ее узурпаторами, и только в случае, если они возьмут верх. Так это было или нет — ни доказать, ни опровергнуть невозможно, но История распорядилась так, как распорядилась. И безоговорочно ясно, не подлежит сомнению то, что поучаствуй в позоре Февраля большевики хоть боком, хоть по касательной, никакого Октября не случилось бы. Ибо соучастие в государственном разрушении не «портит карму», а лишает общественного доверия. Раз — и навсегда. Опять-таки, так или иначе, но большевики либералам больше камней из огня не таскали, как в декабре 1905 года; вместо этого разбирались с либеральной агентурой в собственных рядах (отзовисты, ликвидаторы, Троцкий & Co). И бросив либералам вызов после Февраля, большевики подкрепили его с государственнических позиций; работа В.И. Ленина «Государство и революция» вышла аккурат к разгрому корниловского мятежа, и из нее следовало, что диктатура пролетариата — это не абстрактное безвластие, а конкретная форма классовой государственности. «Мы оборонцы после 25 октября 1917 года», — пригвоздил Ленин внутрипартийных оппонентов, большей частью будущих троцкистов, призвав поставить в центр всей партийной работы вопросы государственного строительства. Отдельный вопрос в том, так ли сегодня ведут себя левые в условиях того, что в ленинские времена именовалось «общедемократическим подъемом»? На скромный взгляд автора этих строк, к сожалению, в большинстве своем нет, не так. А так, как надо, — ведет себя лишь относительное меньшинство, сочетающее политическую оппозиционность с конструктивизмом ответственности за сохранение государства. Однако куда важнее другой вопрос: какая из двух, представленных нынешней полемикой в Совбезе, парадигм — либеральная или суверенная — левым, особенно коммунистам, ближе? Двух мнений быть не может: с Медведевым соглашаться практически не в чем, а что касается Патрушева, то пространство потенциального согласия, безусловно, имеется, причем, немалое. И это на заметку как самим левым, так и тем, кто противостоит либеральному реваншу изнутри власти. Ближайший путь к исправлению ошибок — их осознание, а единственный источник власти, как гласит известная художественная метафора, — умение видеть причину.