Прекрасен их союз. Истории о друзьях Булгакова, Есенина и Маяковского
Московский государственный музей С.А. Есенина, Музей Михаила Булгакова, Дом-музей А.Н. Скрябина, Государственный музей В.В. Маяковского и Музей К.Г. Паустовского рассказывают, что дарили своим друзьям их герои и какие подарки получали от них. Совместный материал mos.ru и агентства «Мосгортур. Михаил Булгаков и Александр Мелик-Пашаев В доме Булгаковых всегда было людно — писатель любил шумные застолья и каждый день принимал у себя друзей. Постепенно Михаил Афанасьевич устал от больших компаний, и среди его постоянных гостей осталось лишь несколько человек. Одним из них был дирижер Большого театра Александр Мелик-Пашаев. С Александром Шамильевичем Булгаковы познакомились 17 октября 1935 года на опере «Фауст», и вскоре Мелик-Пашаев уже был добрым другом писателя. Они любили вместе сыграть в бильярд, заглянуть в шашлычную, а дома у Булгакова устраивали веселые застолья, на которых не обходилось без розыгрышей и пародий. Одну из таких вечеринок вспоминает сценарист Сергей Ермолинский в книге «Записки о М. Булгакове»: «Подумать только, в течение целого вечера мы, как мальчишки, отдурачивали целый спектакль, вплетая в него и шутки о том, что произошло в Большом театре, в МХАТе, у художников. Мелик-Пашаев вдруг срывался, подбегал к роялю и, при сразу возникшей тишине, проигрывал куски из “Катерины Измайловой”, только что скандально запрещенной оперы Шостаковича. Не обладая голосом, но очень выразительно Александр Шамильевич напевал нам отрывки из арий и речитативы, бурно воспроизводил отдельные оркестровые вариации, а иногда, вскочивши, пел, изображая скрипки, трубы, литавры, и темпераментно дирижировал». На одном из таких ужинов в ноябре 1935-го Булгаков подарил Мелик-Пашаеву нотное издание балета «Щелкунчик» Петра Чайковского, переложенного для исполнения в четыре руки на фортепиано. Ноты были отпечатаны в 1893 году в московском нотном издательстве Петра Юргенсона, печатника и большого друга Чайковского. Название балета (Casse-Noisette), а также вся информация, включая выходные данные, — на французском языке. Однако интересно здесь не это, а дарственная надпись, точнее две. В верхней части аккуратным почерком написано: «Моей дорогой и милой ученице Люсе Яновской на добрую память от ее учительницы музыки Е.В. Ипатовой. 20 февраля 1922 г.». Надпись перечеркнута двумя крестами, а ниже по косой размашисто дописано рукой писателя: «Надпись аннулирована. Александру Шамильевичу Мелик-Пашаеву М. Булгаков 10.XI.1935 г. Москва». Должно быть, и даритель, и адресат были довольны выдумкой и весело смеялись над этим оксюмороном — сухой канцелярит в дружеской записке. Скрытый утюг и шляпа, которой нет. Пять историй из Музея Михаила Булгакова Четыре сестры и два брата. Как сложились судьбы родных Михаила Булгакова Владимир Маяковский и Ласло Мохой-Надь Венгерский художник Ласло Мохой-Надь — одна из самых известных фигур в дизайне и архитектуре XX века. Он увлекался коммуникационным дизайном и создавал проекты, воплощавшие идеи конструктивизма. Мохой-Надь серьезно занимался фотографией и был в числе первых, кто открыл фотограмму — фотохимический способ получения изображения без использования фотоаппарата. Он преподавал художественную обработку металла и теорию цвета в легендарной веймарской школе Баухаус, а после того, как ее закрыл пришедший к власти Гитлер, эмигрировал из Германии. В 1937 году он переехал в США, где возглавил «новый Баухаус» — Школу дизайна в Чикаго. А еще конструктивист Мохой-Надь был добрым знакомым Владимира Маяковского. Впервые они встретились весной 1924 года во время поездки Маяковского в Берлин. Они не стали близкими друзьями — знакомство было очень коротким, однако между ними возникла взаимная симпатия, основанная на общих интересах и взглядах на современное искусство. В Берлине Мохой-Надь сделал фотопортрет Маяковского и подарил поэту пять своих фотографических работ-экспериментов. На обороте одной из них, «Лебедя», стоит дарственная надпись на французском языке, при этом имя дарителя написано в соответствии с правилами его родного венгерского языка: à Majakowski avec admiration Moholy-Nagy («Маяковскому с восхищением Мохой-Надь»). Братья и сестры Маяковского, Есенина и Гоголя. Пять историй из музеев Истории вещей. Рассматриваем любимую трость Владимира Маяковского Александр Скрябин и Митрофан Беляев Рояль, ставший первым собственным инструментом Александра Скрябина, музыканту подарил его друг, меценат Митрофан Беляев. Они познакомились в феврале 1894-го, когда Митрофану Петровичу было почти 60 лет, а Александру Николаевичу не исполнилось и 25. Беляев, начинавший как лесопромышленник, уже получил известность крупного нотного издателя, учредителя премии имени Михаила Глинки и статус одного из главных музыкальных меценатов Серебряного века. Скрябин же на тот момент был мало кому известным композитором и пианистом, давшим свой первый сольный концерт в Малом зале Санкт-Петербургской консерватории. Через пару лет после первой встречи, в 1896 году, Скрябин и Беляев перешли на ты и стали близкими друзьями. Митрофан Петрович взял на себя заботы о материальном положении друга: ежемесячно выплачивал Скрябину пенсию, издавал его новые сочинения и устраивал концерты, присуждал премию имени Глинки от лица «неизвестного музыкального доброжелателя». В то же время Беляев был очень требователен и пытался развить в мечтательном Скрябине деловые качества. В своих письмах Митрофан Петрович часто ругал композитора за несобранность и рассеянность. Вот, например, такое полугневное-полушутливое письмо он отправил ему 30 апреля 1897-го: «Не сморкаешься ли ты иногда по ошибке ногою? Рассеянность твоя феноменальна! Только что Толя (Лядов. — Прим. mos.ru) и Ник.Анд. (Римский-Корсаков. — Прим. mos.ru) написали тебе письма по поводу неряшливости твоей рукописи, как, отвечая на их письма, ты вложил письмо к Ник.Андр. в адресе к Толе и наоборот! Где у тебя голова?» Перевоспитать Скрябина Беляеву так и не удалось, но их теплая дружба продолжалась до самой смерти Митрофана Петровича. Дочь Скрябина в Сопротивлении, праправнуки Пушкина на фронте. Пять историй известных семей Дом, в котором жил Скрябин: из чего состоит мемориальный музей композитора Сергей Есенин и имажинисты В конце 1918 года в Москве появилось новое направление в поэзии — имажинизм, вдохновителями которого, помимо Сергея Есенина, стали его друзья Анатолий Мариенгоф, Вадим Шершеневич и Александр Кусиков. Четверка поэтов быстро прославилась не только своими авангардными произведениями, но и благодаря множеству проделок. После публикации в 1919 году скандальной «Декларации», где объявили о смерти футуризма, молодые люди решили увековечить себя не только в искусстве. В 1921-м они поняли, что сделали для литературы достаточно, чтобы иметь при жизни улицу своего имени в столице. Не дожидаясь милостей от власти, они сами сделали таблички, сложили в рюкзаки и отправились прибивать их к домам. «На Петровке со здания Большого театра Мариенгоф снял дощечку и прибил другую: “Улица Мариенгофа”. Вскоре Кировская сделалась улицей имажиниста Н. Эрдмана, Кузнецкий Мост — Есенинским, а Б. Никитская — улицей имажиниста Шершеневича», — вспоминал поэт Матвей Ройзман. В то время друзей чаще можно было застать вчетвером, нежели порознь. Молодые поэты, испытывая периодические сложности с жильем, ютились друг у друга, занимая под «жилплощадь» даже ванные комнаты. Для улучшения финансового положения в сентябре 1919 года поэты открыли литературное кафе «Стойло Пегаса», где выступали перед публикой. В числе стихов, которые они читали, были посвящения друг другу. Есенин посвятил Мариенгофу стихотворение «Я последний поэт деревни...», поэмы «Пугачев» и «Сорокоуст», эссе «Ключи Марии», а сам получил стихи «Сергею Есенину» от Шершеневича и «Кудри день. — Это ты в гранях города гость…» от Кусикова. Мариенгофу Я последний поэт деревни, Скромен в песнях дощатый мост. За прощальной стою обедней Кадящих листвой берез. Догорит золотистым пламенем Из телесного воска свеча, И луны часы деревянные Прохрипят мой двенадцатый час. На тропу голубого поля Скоро выйдет железный гость. Злак овсяный, зарею пролитый, Соберет его черная горсть. Не живые, чужие ладони, Этим песням при вас не жить! Только будут колосья-кони О хозяине старом тужить. Будет ветер сосать их ржанье, Панихидный справляя пляс. Скоро, скоро часы деревянные Прохрипят мой двенадцатый час! Первая любовь Есенина и последняя — Маяковского. Пять историй из музеев Константин Паустовский и Лидия Делекторская С помощницей и музой французского художника Анри Матисса Лидией Делекторской писатель познакомился во Франции в 1956 году, во время своей первой заграничной поездки. Оказавшись в Париже, Константин Георгиевич вместе с приятелями Даниилом Граниным и Леонидом Рахмановым отправился в Лувр. Именно там его увидела Делекторская — писатель стоял в слезах перед «Джокондой». Соотечественники разговорились, и Лидия Николаевна пригласила всю компанию в гости. «Мы провели прекрасных несколько часов. Прекрасных — потому что из вопросов-ответов узнали жизнь Лидии Николаевны. Дочери русских белоэмигрантов, они с сестрой сумели стать русскими француженками. На стенах висели фотографии — Петербург, Харбин, Париж, Лидия Николаевна на них не менялась, была все так же хороша, как в юные годы», — вспоминал о том вечере Гранин. После парижского знакомства они расстались друзьями — Делекторская и Паустовский переписывались всю жизнь. Лидия Николаевна была хорошим переводчиком, и благодаря ее работе проза Паустовского получила большой успех во Франции. Она предложила крупнейшему французскому издательству, выпускавшему произведения Константина Георгиевича, идею бесплатно разослать их во все публичные библиотеки предместий Парижа. Делекторская присылала из Франции книги, отзывы и статьи о произведениях Паустовского, не раз доставала для него лекарства от астмы, которой долгое время болел писатель. Ингалятор, отправленный Делекторской из Франции, до сих пор хранится в Музее Паустовского. «Лидия Николаевна, дорогая, дня два тому назад послал Вам большое письмо и забыл написать Вам одну свою бесцеремонную просьбу. Дело в том, что в Болгарии мне достали великолепное средство от астмы (оно одно мне помогает и снимает припадки). Средство это французское, и сейчас его в Болгарии уже нет, оно все разошлось. Если бы можно было достать его в Париже и переправить сюда (в Москву), то это было бы идеально… Простите меня за сложную просьбу, но в Париже — Вы одна, к кому я могу обратиться. Если это лекарство не удастся достать, то не волнуйтесь. Найдется в другом месте», — писал Паустовский из Ялты в 1960 году. Среди вещей, которые Делекторская присылала писателю, были плакаты, книги и открытки. Она же, зная об увлечении друга фотографией, подарила Паустовскому английский фотоаппарат с ручной перемоткой и встроенной вспышкой. Это была последняя камера, которой пользовался Паустовский. Признание Бунина, дружба со Зданевичем и сказки. Семь историй из Музея Константина ПаустовскогоПаустовский — фотограф. Что попало в объектив известного писателя
