Нет холеры. Только пьянство

Минувшее не уходит. Лишь прячется в томах энциклопедий, писем, на страницах дневников. Мы забываем о них и извлекаем на свет, когда приходит пора – сравнить, удивиться. Как же точно, похоже, почти как в наши дни… На Россию постоянно обрушивались невзгоды. Часто - в зловещем облике эпидемий. Лишь в редкие годы людям удавалось передохнуть, пожить спокойно. Потом снова подкрадывалась и наваливалась какая-то напасть… Поговорим сквозь толщу лет с очевидцами, поинтересуемся, каково им жилось-моглось в нелегкие годы. То бишь, заглянем в старинные, ломкие бумаги… Перво-наперво обращусь к Пушкину. Как вы пережили холерный карантин 1831 года, Александр Сергеевич? «Я совсем потерял мужество и не знаю, в самом деле, что делать? Ясное дело, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать. Мы окружены карантинами, но эпидемия еще не проникла сюда. Болдино имеет вид острова, окруженного скалами. Ни соседа, ни книги. Погода ужасная. Я провожу мое время в том, что мараю бумагу и злюсь. Не знаю, что делается на белом свете. Я становлюсь совершенным идиотом; как говорится, до святости… Знаю, что не так страшен черт, як его малюют; знаю, что холера не опаснее турецкой перестрелки, - да отдаленность, да неизвестность - вот что мучительно…» Известно, что власти хотели привлечь вас к борьбе с эпидемией. Как Дениса Давыдова, который стал надзирателем в одном из уездов Московской губернии... «Я непременно принял бы эту должность, если бы в то же время не узнал, что холера появилась в Москве. Мне стоило большого труда отделаться от инспекторства…» Не стану более мучить знаменитого поэта вопросами. Пусть сочиняет, чарует нас своими стихами и прозой. Потревожим писателя Александра Ивановича Герцена да поинтересуемся, как воспринимали эпидемию холеры 1830 года москвичи? «Купцы давали даром все, что нужно для больниц: одеяла, белье и теплую одежду, которую оставляли выздоравливавшим. Университет не отстал. Весь медицинский факультет, студенты и лекаря - en masse привели себя в распоряжение холерного комитета; их разослали по больницам, и они оставались там безвыходно до конца заразы. Три или четыре месяца эта чудная молодежь прожила в больницах ординаторами, фельдшерами, сиделками, письмоводителями, и все это - без всякого вознаграждения и притом в то время, когда так преувеличенно боялись заразы...» Как лечились? Точнее, как пытались лечиться? Спрашиваю об этом солидного господина, отдыхающего с газетой под липами Тверского бульвара. Замечу, что московский генерал генерал-губернатор Дмитрий Голицын, в отличие от нынешнего мэра, не запрещал сидеть на скамьях. Да и вообще строгостей было куда меньше… «Известно как, милостивый государь, - усмехается он. - Окуриваем жилища можжевеловым дымом. Пьем заваренную мяту, купаемся в воде с хлором. Говорят, помогает снадобье под названием «уксус четырех разбойников». Интересуетесь его составом? Извольте… Надобно взять яблочный или винный уксус, добавить измельченные свежие травы полыни, шалфея, мяты. Пару недель смесь держим на солнце, после чего открываем, добавляем чеснок. После настаиваем еще неделю, процеживаем и переливаем в чистый состав. Ну а после пьем, чтобы уберечься от напасти» Неожиданно послышался смех, исходящий от проходящей по бульвару весьма привлекательной дамы, в коей я узнал писательницу Авдотью Яковлевну Панаеву. «Находились такие субъекты, которые намазывали себе все тело жиром кошки, - поведала она, - у всех стояли настойки из красного перцу. Пили даже деготь. А один господин, которого я знавала, каждый день пил по рюмке бычачьей крови» От других горожан я узнал, что из деревни Котлы, что лежала на Серпуховской дороге, в Москву пришел некий лекарь Хлебников, заслуживший всеобщую популярность главным образом оригинальностью методов. Врачи его невзлюбили… Действовал он таким образом: давал больному магнезию, потом обертывал в простыню, напитанную уксусом, и покрывал сенною трухой, распаренной в горшке. Появлялась сильная испарина, прекращающая рвоту и понос… Немало занятных сведений об эпидемии холеры можно почерпнуть из переписки братьев Булгаковых – Александра Яковлевича, сенатора, московского почт-директора, и Константина Яковлевича, дипломата, петербургского почт-директора. В тех письмах многое, созвучное нашему времени. И то, что за холеру принимали обычное пьянство: «…является Обресков, рассказывает, что у него кучер умирает холерою, всех дам перепугал по пустякам. Я у людей его спрашивал. Кучер просто напился, и его рвало беспощадно…» Как и нынче, братья посмеивались над предостережениями и советами медиков. Даже считали болезнь выдумкой: «А я все-таки не верю холере. На улицах ловят всех пьяных и полупьяных (а пьют очень много, оказия славная с горя), берут в больницы, бродяг также. Все они считаются больными. Доктора поддерживают, что прежде говорили: выгода их, чтобы было сказано, что их стараниями холера уничтожена. Что будет - Богу известно, но до сих пор вижу я обыкновенные болезни, бывающие всякий год в это время от огурцов, капустных кочерыжек, яблоков и прочего» Время шло, люди заражались и умирали, но недоверие оставалось: «Я все-таки свое толкую, что нет холеры. Доказано, что мрут только пьяницы, обжоры, отощанные и те, кои сильно простужаются… Нет ни больных, ни мертвых такого рода ни в почтамте, ни между попами, ни в казармах. На что граф мне сказал, что болезнь не заразна, переходит не через прикосновение, а по воздуху, что это поветрие». О холере - ее называли «докторским или польским напущением» - болтали всякий вздор. В изобилии плодились, наравне с заразой, слухи, суеверия. Болезнь наперебой обсуждали не только в рабочих лачугах, деревенских избах, но и в богатых салонах, домах купцов. Поэт Петр Вяземский по этому поводу говорил: «Соберите все глупые сплетни, сказки, и не сплетни, и не сказки, которые распускались и распускаются в Москве на улицах и в домах по поводу холеры и нынешних обстоятельств, - выйдет хроника прелюбопытная. В этих сказах и сказках изображается дух народа… Стенографам и должно собирать ее. В сплетнях общество не только выражается, но так и выхаркивается» Не это ли совет нам, потомкам? По поводу нынешней пандемии не высказывался разве что самый ленивый. И глупостей, нелепиц всяких появилось столько, что хватит на целый воз. Особенно усердствует большое начальство – губернаторы, градоначальники. Изрекают, вернее, изрыгают всякую всячину и доктора – солидные, известные, со степенями, приближенные к власти. Часто будоражат народ такими умозаключениями, что уши вянут, ей богу… Прежний властитель России Николай I, не в пример нынешнему президенту России, спрятавшемуся от эпидемии коронавируса за толстыми стенами резиденции – одной или нескольких, - окруженному сонмом докторов и стражников, бросил смелый вызов холере. В сентябре 1830 года царский экипаж неожиданно появился на улицах Москвы, вызвав изумление горожан. Впрочем, он и раньше обещал приехать в Белокаменную в письме к генерал-губернатору Дмитрию Голицыну: «…Уведомляйте меня эстафетами о ходе болезни… Я приеду делить с вами опасности и труды» Так и произошло. Приезд царя нагнал в взволнованное море волны восторженных рифм. Слепой поэт Николай Шатров едва не порвал бумагу от умиления. Он писал, что Николай I прибыл, «Чтоб утешить в общем горе / Страждущих детей своих, / Положить скорбям пределы, / Притупить заразы стрелы / И спасти Москву от них». Очнулся от старческой дремоты и другой стихотворец, 75-летний Дмитрий Хвостов, постоянный объект едких эпиграмм: «Невы от берегов гранитных, / Оставя Царь любезных чад, / Петрополь, нежную Царицу, / Спешит в стенащую Москву». Строки так себе, хотя страсти и верноподданичества в них с избытком… Приехав в Москву, государь первым делом помолился у Иверской иконы. Он приказал закрыть Москву заставами, чтобы она «некоторое время была оцеплена и никто из оной не выпускаем, а равно и не впускаем в оную не был, кроме следующих с жизненными и другими припасами». Но приказ одно, а дело другое. Мздоимцы и из беды всегда извлекали себе пользу. Не изменили себе и на сей раз: казаки, стоявшие на заставах, за деньги пропускали в Москву темных личностей. Ну и ладно. Не о взяточничестве речь. Мы к нему давно привыкли и не удивляемся… Император, вне сомнения, продемонстрировал незаурядную храбрость. Ходил по холерным больницам, госпиталям, разговаривал с врачами, успокаивал больных, отдавал указания. Целых десять дней он пребывал в охваченной холерой Москве, надеясь только на божью благодать. Благоговейно глядел вслед императору уже упомянутый Вяземский. - Как вы оцениваете приезд царя в захворавшую Москву, Петр Андреевич? - Приезд государя в Москву есть точно прекраснейшая черта. Тут есть не только небоязнь смерти, но есть и вдохновение, и преданность, и какое-то христианское и царское рыцарство, которое очень к лицу владыке. Холера хозяйничала в Москве всю осень и ползимы. Потом то ли судьба смилостивилась над горожанами, то ли вирус ослабел. Так или иначе, прерывистое дыхание Белокаменной становилось ровнее. На улицах, в лавках, трактирах говорили уже не только о болезни. Голоса стали оживленнее, все чаще слышался смех… - Когда закончилась эпидемия, Виссарион Григорьевич? – спрашиваю у известного критика Белинского. - Холера в Москве еще не совсем прекратилась: в казенных и частных заведениях еще находится около 60 человек больных. Впрочем, о ней как-то уже почти и не слышно. Москва опять воскресла. Это написано 22 января 1831 года. Историк Иван Снегирев в путеводителе 1845 года говорил о «днях смертного ужаса, какой в 1830 году распространила в Москве убийственная холера». Что напишут о пандемии коронавируса наши современники?