"Не эстет" из Петербурга

Бенуа прожил долгую жизнь и успел много сделать, причем в разных областях, такой производительной щедрости можно только поражаться. Он был художником-станковистом. Активным и плодотворным сценографом в театре — драматическом и музыкальном. Деловитым организатором в художественных объединениях, определивших лицо эпохи. Музейным сотрудником и книжным иллюстратором. Авторитетным историком искусства и актуальным арт-критиком, спорящим о насущных художественных проблемах времени. Бенуа одновременно и создавал эстетический контекст времени, и фиксировал его. Переоценить его "труды и дни" невозможно. Фото: из открытых источников Теория и практика в жизни Бенуа неразрывны. С его именем связаны этапные вехи российского и мирового искусства. А.Н. был в числе отцов-основателей объединения "Мир искусства" и одноименного журнала, во многом сформировавшего эстетическое мировоззрение целого поколения, чуждое утилитарности и (или) эклектике прежней эпохи. Он создал иллюстрации к "Медному всаднику", ставшие классикой жанра, и знаменитую версальскую серию, обозначившую не только благоговение художника перед старой Францией и старой Европой, но и личный "артистизм кисти". Но больше всего Бенуа прославило активное участие в первых "Русских сезонах" в Париже, где он был идеологом и оформителем многих балетных спектаклей, перевернувших как представление европейцев о балете и о русском искусстве, так и возможности взаимодействия живописи с танцем. "Петрушка" Стравинского стал визитной карточкой А.Н. как театрального художника. И лишь часть всех трудов запечатлена в его "Воспоминаниях" - одной из лучших мемуарных книг двадцатого века, с неповторимой вкусностью деталей, прекрасным русским языком и уникальными сведениями о русском Серебряном веке и европейской культуре рубежа 19го – 20го столетий. Фото: из открытых источников "Хоть и рассказывается у меня до сих пор про какого-то Шуреньку Бенуа, который в те годы ничего еще “мирового” не производил, однако в силу одной мне свойственной черты — этот рассказ про Шуреньку является в то же время довольно обстоятельным о целой культуре, с тех пор “официально” исчезнувшей, однако на самом деле продолжающей оставаться самим фундаментом жизни Петербурга, а косвенно — и всей матушки России. Помянутой же только что моей особенной чертой является то, что я чуть ли не с самых пеленок был наблюдателем и примечателем этой жизни — был таким даже тогда, когда совершенно еще не сознавал, что наблюдаю и примечаю что-либо". "Мой интерес к художественным произведениям, естественно приведший меня к “знаточеству”, стал проявляться с очень ранних лет. Скажут, что рожденный и воспитанный в художественной семье, я просто не мог избегнуть такой “семейной заразы”, что я не мог не интересоваться искусством — раз вокруг меня было столько людей, начиная с моего отца, кто знали в нем толк и обладали художественными талантами. Однако среда средой (не мне отрицать ее значение), но все же, несомненно, во мне было заложено нечто, чего не было в других, в той же среде воспитывавшихся, и это заставляло меня по-иному и с большей интенсивностью впитывать в себя всякие впечатления.” Бенуа, чьи семейные корни были из Франции и Италии, был сыном известного архитектора Николая Бенуа и Камиллы Кавос (из ее рода — архитектор Альберто Кавос и композитор Катарино Кавос). В семье было много детей, братьев и сестер, часть из них имела отношение к искусству, причем в нескольких поколениях. К большому клану Бенуа относятся, например, известные художники Зинаида Серебрякова и Евгений Лансере, актер Питер Устинов. Александр Бенуа. Китайский павильон. Ревнивец. 1906. Фото: ИА Regnum В мемуарах Александр Николаевич подробно рассказывает о среде. его сформировавшей, о друзьях и коллегах. Среди них были выдающиеся деятели российской и мировой культуры: от Дягилева и Серова до Бакста и Стравинского. Он воспевает родной и любимый Петербург (с пригородами) в таких словах, что сразу хочется все бросить и поехать туда, в эти волшебные, уникальные места. А начало всему положила счастливая случайность рождения. С учетом рассказа о предках книга охватывает период с начала 19-го века по 1909 год. И она была бы продолжена, если б не разного рода проблемы с публикацией, заставившие Бенуа охладеть к работе. Он сам страдал от этого и сокрушался, что за пределами рукописи осталось многое в частности, деятельность автора в Эрмитаже после революции (где он заведовал картинной галереей и пытался спасти музейную коллекцию от невежества властей. Нет увы, и воспоминаний о "работах историко-художественного характера (“Царское Село”, “История живописи” и т. д.), о сотрудничестве в газетах, о "свободной художественной деятельности" и ряде постановок для Иды Рубинштейн и Большого Драматического театра в Петрограде. "Особенно досадно", сетовал Бенуа, что "останутся недосказанными моя близость к Станиславскому и Немировичу-Данченко и все, что я знаю об их “системе”. Александр Бенуа. Парад при Павле I. 1907. Фото: pl.pinterest.com А ведь было еще многолетнее эмигрантское творчество как театрального художника во многих музыкальных домах Европы, особенно в Парижской опере и Театре Ла Скала, где сын А.Н, Николай Александрович, был заведующим постановочной частью. Бенуа- старший активно работал почти до последнего дня (он скончался в 90 лет) - в Англии, Франции. Аргентине и Австралии, и много где еще, оказав огромное влияние на мировой театр как сценограф. Вот строки из его частного письма, написанного в весьма преклонном возрасте: "Сам я все последние недели был исключительно занят театральными постановками. Для одного лондонского театра я сделал “Богему”, для Америки “Лебединое озеро” и “Раймонду” для миланской Скалы (где по-прежнему с большим успехом работает наш Коля), а сейчас занят “Лучией". Александр Бенуа. Эскиз декорации к балету "Петрушка" И. Стравинского. 1911. Фото: tr.pinterest.com Его часто называли эстетом, но А.Н. отрицал это. Он просто жил искусством, горел душой и болел за него сердцем. Был страстным и пристрастным, но не партийным и не однобоким. Он ценил разных и совсем непохожих художников, многих обожал, но не творил себе кумиров и ориентировался на собственный просвещенный, весьма широкий вкус, опиравшийся на безбрежные знания. Правда, вкус был большей частью сформирован в молодости – и так и не примирился полностью с резким изменением системы координат, наступившим после Серебряного века. Его кумирами как арт- критика были старые мастера и те современники, которые так или иначе перекликались с ними. "В моем “пассеизме” (ужасное слово, но я не знаю, чем его заменить) все прошлое мне дорого, все меня пленит. Перебравшись на уэллсовской машине времени в давно исчезнувшее прошлое, я чувствую себя там более “у себя дома”, нежели в настоящей обыденности". Бенуа, превосходно ориентировавшийся в прошлом искусства, не всегда принимал его настоящее и тем более — будущее. В его душе и сердце, возможно, не было ошеломляющей прозорливости, как у приятеля-коллекционера Сергея Щукина и жажды новизны, перманентного рефлекса открытий, как у друга юности Сергея Дягилева. В старости Бенуа мог ужасаться некоторым художественным находкам, которые для него были скорее выходками. Во многих художниках он мог находить разрушительную и напористую негативную силу, уничтожавшую Красоту (это слово было Бенуа дорого). А. Н. Бенуа. Эскиз декорации к балету "Лебединое озеро" П. Чайковского. Фото: library.harvard.edu Но главное не в этом. Гораздо сильнее личного отрицания присущее Бенуа чувство эстетической справедливости. И подлинное экспертное чутье, которое заставляло отдать справедливость мощи непривычного высказывания. Эта цитата — "Гляжу я на тебя, — поется в “Пиковой даме”, — и ненавижу, а наглядеться вдоволь не могу”... Совершенно то же, что Герман чувствует перед портретом графини" — посвящена Пикассо, художнику, которого Бенуа не мог принять и у которого в том же время видел великий и оригинальный талант, только, по мнению А.Н., "не туда" направленный. А. Н. Бенуа. Эскиз декорации к балету "Раймонда" А. Глазунова. Фото: из открытых источников В заключение хотелось бы напомнить еще одни слова Александра Николаевича. "Я всегда был склонен глядеть в то окошко, что прорубил Петр I и через которое так интересно и занимательно любоваться всей стелющейся перед взором мировой панорамой! Верно и то, что об этом окошке я не уставал напоминать, приглашая в него поглядеть и получить от того великое удовольствие и пользу. Однако это не значило, чтоб я преуменьшал значение того, что находилось в более близком контакте со мной, что меня окружало, чем я дышал. Напротив, я испытывал радость особой силы, когда я открывал вокруг себя примеры однородные с тем, что было там — “за окошечком”. Я назвал только что Петра, но я с таким же основанием назвал бы в качестве своего идеала обожаемого мной Пушкина. При всем несомненном и горячем патриотизме Александр Сергеевич не замыкался в нем, но с великим вниманием следил за всем, что появлялось замечательного где бы то ни было. И вовсе он не считал нужным это скрывать!" Хорошие мысли в эпоху поисков национальной идеи.