Onet (Польша): историческая политика как инженерия памяти, обслуживающая текущие потребности

Хотя с момента окончания Второй мировой войны прошло уже 75 лет, ее образ продолжает меняться. Это видно как в общественной памяти, так и в официальной картине, которую создают принимавшие в ней участие государства. Во втором случае мы часто имеем дело со столкновением противоположных политических интересов и сопровождающим его манипулированием прошлым, а в первом — с более естественным процессом работы человеческого сознания, которое концентрируется на одних событиях и забывает о других. Впрочем, обе эти сферы переплетаются, порождая конфликты, градус которых по мере того как военный опыт отодвигается все дальше в прошлое, не только не снижается, но и, наоборот, порой повышается. «Формирование» памяти о войне началось сразу же после того, как она закончилась. Во время Нюрнбергского процесса, в котором перед трибуналом предстали нацистские лидеры, не допускали упоминаний о советских преступлениях. Причина была простой: Советский Союз выступал союзником западных государств и главной силой, разбившей Третий рейх. Пакт Молотова — Риббентропа приводился в качестве примера вероломства Германии, которая нарушила его положения и напала в июне 1941 года на Советский Союз. Об упоминании о совместной операции Третьего рейха и СССР против Польши, советском нападении на Финляндию и страны Балтии не могло быть и речи. Молчанием обходили также темы, которые были неудобными не только для Сталина, но и для западных союзников. Насильственные депортации признали преступлениями нацистов, хотя во время войны и после ее окончания их в массовом масштабе устраивала также Москва, а на Потсдамской конференции великие державы единодушно согласились переселить миллионы немцев из Польши и Чехословакии. Как процесс Эйхмана изменил подход к Холокосту Еще одной щекотливой темой были бомбардировки городов и мирного населения. Первыми их начали немцы, но потом их стали проводить западные союзники, обретавшие все больший перевес в области бомбардировочной авиации. В Нюрнберге тема бомбардировок намеренно не акцентировалась, хотя немецкие обвиняемые и свидетели пытались возложить на американцев и британцев ответственность за смерть сотен тысяч мирных немцев и огромные материальные потери. Такое раннее затушевывание темы депортаций и бомбардировок стало одной из причин их запоздалого возвращения в общественную дискуссию о войне. В Германии интерес к ним возрос в первом десятилетии нашего века. Эксплуатирование мотива послевоенных депортаций «Союзом изгнанных» и его руководительницей Эрикой Штайнбах (Erika Steinbach) вызывало в Польше тревогу и возмущение у представителей всех политических объединений. Возможно, самый интересным примером того, как менялся образ войны, может служить подход к Холокосту. В Нюрнберге истребление евреев преподносилось в качестве одного из элементов более широкого массива преступлений, на фоне других жертв их не выделяли. Когда в ходе процесса говорилось о газовых камерах в Аушвице и четырех миллионах (такую, завышенную почти в четыре раза цифру тогда все называли) погибших в этом концлагере людей, ни в зале судебного заседания, ни в прессе не подчеркивалось, что в большинстве своем они были евреями. Советская сторона в Нюрнберге старалась не подчеркивать тему мученичества евреев, указывая на страдания всех жителей СССР и разрушения, которым подверглось их государство. Ту же линию избрали французы, которые концентрировали внимание на попавших в концлагеря бойцах антинемецкого подполья, а не на депортированных из Франции евреях. Это соответствовало стратегии Парижа, стремившегося подчеркнуть значение своего Сопротивления. Подход англосаксов формировался на основе картин, которые они увидели в апреле 1945 года в освобождаемых лагерях в Германии: там помимо евреев находились также другие жертвы нацистского террора. У Лондона была еще одна причина не акцентировать трагедию евреев: он опасался, что это укрепит позиции международных сионистов и осложнит блокирование еврейской эмиграции в Палестину, которая в те времена представляла для британского руководства серьезную проблему. Восприятие темы начало меняться только с 1960-х годов, и важную роль в этом сыграл другой процесс, на этот раз проходивший в Иерусалиме. Судили Адольфа Эйхмана — одного из главных организаторов Холокоста, который сначала отправил евреев в гетто, а потом в концлагеря. Его процесс, ставший медийным событием, приковал внимание мировой общественности к теме истребления евреев. Ранее она не считалась заслуживающей особого подхода, свидетельством чего служит книга американского журналиста и историка Уильяма Ширера (Williama L. Shirera), которая, появившись в 1960 году (в Польше она вышла в 1990-х под названием «Появление и крах Третьего рейха: история гитлеровской Германии») стала мировым бестселлером. В монументальном труде на 1 200 страниц теме Холокоста отведено не более 2-3%, что, впрочем, не вызвало никакой критики. После суда над Эйхманом такой подход стал немыслимым, а тема истребления евреев начала постепенно выходить на первый план в научных исследованиях и общественном восприятии войны, заслоняя собой все остальные. Франция: неловкая тема коллаборационизма Порой деформация памяти бывает результатом эффективной политики руководства того или иного государства, которому удается на долгое время навязать обществу картину, в значительной степени не совпадающую с реальным историческим опытом. Во Франции генерал Шарль де Голль, харизматичный лидер свободных французов, продолжавших борьбу несмотря на капитуляцию страны в 1940 году, а после — премьер и президент, создал образ войны, в котором на первое место выдвигалось движение Сопротивления. Сотрудничество с немцами маршала Петена и вишистского правительства стало табуированной темой. Изменения, причем очень постепенные, начались только в конце 1960-х. Трудно переоценить роль, какую сыграл в этом процессе один документальный фильм: «Скорбь и жалость». Он рисовал военную жизнь Франции, рассказывая параллельно о буднях Клермон-Феррана в неоккупированной зоне, находившегося под контролем вишистского правительства. Лента строится на рассказах жителей города и сильно расходится с теми героическими образами, которые создал де Голль. Она показывает, какой массовой поддержкой пользовался Петен, как широко был распространен антисемитизм. В фильме высказываются и французские фашисты, добровольцы, которые воевали в рядах Ваффен СС, и участники Сопротивления. Последние предстают меньшинством, на которых доносили другие французы. Снятую в 1969 году картину демонстрировали телеканалы разных стран. Французские зрители ее не увидели. Против показа выступили организации узников и ветеранов, говорившие, что «фильм разрушает миф, в котором до сих пор нуждаются французы». В итоге во Франции его показали лишь в 1981 году, он собрал аудиторию в 15 миллионов человек. С того момента сотрудничество с Германией и причастность режима Виши к Холокосту стали занимать все более важное место в общественных дискуссиях, а в 1995 году президент Жак Ширак публично признал, что французское государство несет ответственность за истребление евреев. Французский пример показывает, что в демократическом государстве попытки сформировать представление о прошлом «сверху» могут быть эффективными лишь на протяжении какого-то периода, а потом под влиянием открываемых заново фактов и давления общественности от них приходится отказываться. Это не меняет того факта, что «инженерия памяти», используемая в политических целях (в Польше ее называют «исторической политикой»), остается обычной практикой во многих государствах, в особенности тех, где плюрализм и свободу дискуссий считают вредными пережитками. Венгерская «инженерия памяти» Самым ярким примером может служить здесь путинская Россия, для которой Великая Отечественная война стала политическим инструментом, применяемым в пропагандистских стычках с соседями. Это показала организованная пару месяцев назад атака на Польшу, когда россияне обвинили руководство Второй Польской Республики в сотрудничестве с Третьим рейхом и назвали ее одной из виновниц развязывания войны, утверждая при этом, что пакт Молотова — Риббентропа был совершенно оправданным актом самообороны Советского Союза. Еще решительнее Россия применяет историческое оружие против украинцев: после событий на Майдане она изображает их фашистами, а борьбу с ними в Донбассе — современным аналогом Второй мировой войны. Порой это приобретало форму пугающих, а одновременно сюрреалистических исторических реконструкций: украинских пленных унижали, устраивая публичные шествия с их участием, точно повторявшие ритуалы обращения с пленными нацистами. Собственной «инженерией» памяти занимается также самый верный европейский союзник Путина — Виктор Орбан. В 2014 году в Будапеште открыли памятник «жертвам немецкой оккупации»: черный орел, олицетворяющий гитлеровскую Германию нападает на архангела Гавриила, символизирующего Венгрию. Этот монумент ничем не намекает, что она была союзницей Гитлера, которая воевала на его стороне вплоть до февраля 1945 года, когда уже дезертировали Италия, Румыния и Болгария, или на то, что почти полмиллиона венгерских евреев при пособничестве венгерского руководства вывезли в Аушвиц. Культ «проклятых солдат» затмевает Армию Крайову Свой образ войны создает также «Право и справедливость» (польская правящая партия, — прим.пер.). Прежде всего польские власти стараются выдавить из общественного пространства те интерпретации прошлого, которые не соответствуют официальной партийной линии. Экспозицию Музея Второй мировой войны в Гданьске решили переоборудовать, поскольку она была излишне «космополитической» (то есть рассказывала о судьбе других народов) и «пацифисткой» (внимание было сосредоточено на судьбах мирных жителей). Потом там искусственно (вразрез историческим фактам) завысили число евреев, спасенных поляками. Памятник героям Варшавского восстания 1944 года в ВаршавеВ утвержденной в 2018 году новой версии закона об Институте национальной памяти вводилось наказание за высказывания и публикации о причастности поляков к преследованию евреев во время Второй мировой войны. И первое и второе событие получили широкий негативный резонанс в мире, а переписывание истории, которым занимается «Право и справедливость», начали сравнивать с действиями путинской России, тем более что частью этого процесса стало фактически исключение Польши задним числом из антигитлеровской коалиции. Как иначе воспринимать официальные торжества по случаю годовщины создания Свентокшиской бригады, проходившие под патронатом президента Дуды (Andrzej Duda)? Речь идет о формировании, которое сотрудничало с Германией во имя своей первостепенной задачи — борьбы с Советским Союзом и отступило из Польши в 1945 году вместе с вермахтом, а вдобавок провозглашало антидемократические и антисемитские лозунги. Картину дополняет замалчивание таких фактов, как участие польских солдат в штурме Берлина, единственном подобном событии в нашей истории. В мае 1945 года все воспринимали это как победу над ненавистной Германией. Конечно, поляки действовали под руководством Красной армии, но они по большей части воевали не за коммунизм, а против врага, напавшего на их страну. Одновременно насаждается официальный культ «проклятых солдат», которые отодвигают на второй план Армию Крайову и Польское подпольное государство. Опирается он на фальшивую основу: о том, что вооруженная борьба против коммунистов и СССР велась вопреки воли руководства Польской республики, умалчивается. Совет национального единства, подпольный парламент, при своем роспуске в 1945 году призвал продолжать борьбу за свободную Польшу, но подразумевал мирные методы. Такую же позицию занимало правительство в Лондоне, которое считало продолжение вооруженной борьбы бессмысленным обескровливанием страны. Эффективно ли такое опирающееся на ложь, умолчания и подтасовку фактов формирование образа истории с точки зрения создания реальной общественной памяти? Это кажется сомнительным, хотя оно и ведет к появлению вредных лживых мифов, затрудняющих нам понимание нашего прошлого, а в том числе и войны, годовщину окончания которой мы сейчас отмечаем. Исторический дискурс, создававшийся Польской Народной Республикой, разрушился после краха коммунизма. Еще менее прочной, по всей видимости, окажется «инженерия памяти» партии «Право и справедливость», ведь мы все еще живем в плюралистическом обществе и имеем доступ к альтернативным источникам информации.