Василий Нацентов. Из Каменностепных песен.

Василий Нацентов печатался в журналах "Знамя", "Октябрь", "Дружба народов", "Москва", "Наш современник", "Юность", в "Литературной газете" и др. Лауреат Международной премии им. В. Аксёнова "Звёздный билет", финалист и обладатель специального приза премии "Лицей" им. А.С. Пушкина от журнала "Юность". Член Союза писателей Москвы. Участник семинара поэзии проекта "Путь в литературу" 2018 года. На одной из презентаций своей первой стихотворной книги «Лето мотылька» осенью 2019 года Василий говорил: "Я думал, что писать стихи – это так же естественно, как жарить картошку, дышать, рыбачить… И только когда вырос, я узнал, что, оказывается, не все пишут и даже не все читают. Это стало открытием!" Из Каменностепных песен *** Вот повзрослел, поумнел и наконец-то понял, что нужен – жене, которая ждёт из "Пятёрочки", фейкам, которые пишут гадости в соц. сетях, редактору, которому обещал к понедельнику обесценивающийся материал... Но я про материю, про вещество, которое день за днём истончается, а к этому самому понедельнику и вовсе, может быть, растворится. И даже воздух не будет пахнуть тленьем, мокрым палым листом. Это, впрочем, не так плохо – значит, всё куда-то девается и откуда-то появляется! А меня учили другому... *** Фары скользят по тёмным смолистым окнам: с работы ещё не пришли, а уже стемнело. Страшно спросить в темноту, оглянуться: кто там? Страх возводишь в одушевлённую степень и отделяешь от тела. И несёшь, как цветок на могилу погибшей птицы – от рук твоих, от ветра, от нынешнего режима. Хочется одного: камнем упасть к щиколоткам любимой, разбиться, как дождь, как голубь, но и это недостижимо. Просто потому, что ты не дождь и даже не голубь и любимая не оценит, потому что любит. Лучше подойди к ней сзади, холёный, голый, и шлёпни, как школьницу в самом развратном клубе. Может быть, только это на земле и держит – животная прихоть, тяга порочной плоти. Всё время ищешь единства - не-нужен, нежен – утлая лодка в гомеровском славном флоте. *** Никто не мог произнести: "Вот, падает листок!" И девочка подобрала его. И унесла. Не говори, не говори – и нам с тобой нельзя. Горят осколками зари у девочки глаза. Чем дальше в лес, тем тише звон её хрустальных ног: Легка она и явен он. Как правда. Как итог. И шёпот катится вослед, восторжен и постыл. Но ничего на свете нет. И даже след простыл. *** Теперь, когда ты неизбежно легка и пахнет листвой опадающей, смотри на меня, дурака, я рядом пока ещё. И не отпускай меня, не отпускай – на тень наступи, слово вырони. Так просто и ясно: осталась тоска. Храни её. *** Как ворох, наутро уляжется злое нутро, и выпадет снег, и захочется из дому выйти в ноябрь, как подкова тяжёлый, в толкучку метро, и в полупустой забегаловке пива солёного выпить. Легко расставаться, легко, похмелившись, идти, пуская за пазуху белый крахмаленный ветер, и думать, что прячутся в детских шкатулках скворцы как напоминанье о несостоявшемся лете, несбывшейся жизни, цветочном ларьке за углом, в котором работает грустная девочка Мила. Запомни всё это, что было, что сбыться могло. И мимо пройди. Обязательно мимо. *** Твоя слеза сквозь бороду щекочет щёку. Наверно, стоило побриться: в день расставания мне было бы смешно. *** Мне хочется ей оставить что-нибудь на память. Например, шарф. С одной стороны тёмно-зелёный в клеточку, с другой стороны тёмно-синий в горошек. Несмелый, как первый снег. Но дома подумают, пропил, скажут, какой был шарф – с тяжёлым дыханием Фета, шуршаньем карандаша. Но что они скажут, если выяснится о ней? *** Антоновка в корзине, на веранде, и затхлый запах сумерек, когда всё это повторится... Дожить бы. Свет в окошке влажен – там плакали усталые глаза, а я стоял и ничего не делал. Мудак и трус. Но мир и утром – золотой, холёный – как будто ничего и не бывало – меня, другого, примет, как примету – к дурной погоде, к скорым холодам. *** Проститься можно утром, чтобы дня хватило в порядок привести дела и дневники из тайника достать. Пока ты дочку мне не родила, мы можем быть беспечными и грустными и ссориться два раза до обеда, а к вечеру мириться только раз. Потом, лишившись выбора, мы будем мы будем счастливы. Я говорю тебе. *** К Новому году бюст поэта на нашем буфете обвит гирляндой. Наверное, на ней можно повеситься: она с лёгкостью выдержит полкилограмма гипса. По её огонькам, как по лестнице, можно подняться до потолка. И никто не достанет. (Так однажды товарищ Сталин, наш самый большой учёный, сказал о Баранском, географе-экономисте: "Баранского не трогать!" И всё. Никто Баранского не тронул. Никогда не тронул. Он в умер в разгаре Оттепели восьмидесятидвухлетним стариком.) Вот и учись: забейся в угол, созерцай и молчи: становись если не премудрым пескарём, так хотя бы карасём-идеалистом.