Михаил Перепелкин о холере в Самарской губернии: "Бараки жгли, врачей убивали"

— Сейчас все поглощены коронавирусом. Но ведь нас и до этого накрывали подобные эпидемии, и, наверное, сохранились данные о том, как раньше боролись с инфекцией? Например, с холерой. — По этой теме мне встречались три художественных источника и один не художественный, в документах. Первый художественный источник — это рассказ матушки Алексея Толстого Александры Леонтьевны Толстой-Бостром "Как в деревне Малиновке холеру встречали". Он написан где-то в середине 90-х годов ХIХ-го века, когда сама она и ее юный сын жили на хуторе около деревни Сосновка. Деревня в рассказе называется Малиновка, но, вообще-то, она никакая не Малиновка, а Сосновка-Павловка. Там есть какие-то имена, которые мне потом встречались в метрических книгах. Когда этот рассказ читал, удивлялся, что холера пришла в середине 90-х годов, и от нее вся Россия не вымерла в течение всех предшествующих и последующих десятилетий. В этом рассказе говорится, что вот течет там степная речушка Чагра, из нее пьют, в ней купаются, в ней бабы белье стирают. И несмотря на то что врачи приезжают и говорят "Вы что делаете, ребята?", на них там все чхать хотели. И как сегодня шутят про выход из дома в Москве, там шутят, как обмануть врача. Он стоит у одного водопоя, а крестьяне протоптали тропинку и пошли в другое место. Медицинского обслуживания, во всяком случае, в тогдашней деревне не было никакого. Человеческая жизнь тогда — 40 лет, потому что медицинского обслуживания никакого нет, и если в метрических книгах мне попадалось, что кто-то дожил до 60 с чем-то, то это вообще невероятный случай для деревни. — А другие художественные источники? — У Евгения Николаевича Чирикова, который жил в Самаре и одно время работал журналистом, есть целый роман-эпопея "Отчий дом". Он писал его уже в эмиграции. Симбирская и Самарская губернии как раз в 90-е годы. Когда молодой Ленин жил в нашем городе. Там Чириков описывает холерные бунты, холерные бараки. Это вообще — страшное дело. Что такое холерные бараки и холерные бунты? Вот пришла холера. И врачи — самоотверженные, врачи всегда были самоотверженные, и тогда, и сейчас — в том числе молодые, вчерашние студенты, поехали в деревни спасать крестьян. Там за чертой деревни строили бараки, куда свозили больных. То есть их изолировали от пока еще здоровых людей. Там насколько могли защищаться — защищались, и лечили. Что делали с этими врачами? Деревня считала, и Чириков об этом пишет, что это правительство нас так, дескать, уничтожает. Бараки эти жгли, врачей убивали. Это было в России, и в том числе в Самарской губернии — десятки, если не сотни, таких вот бунтов и смертей. А Николай Гарин-Михайловский, он в те годы находился Самаре, в одной своей повести описывает чувашские деревни. У них немножко по-другому были маркированы смерть и рождение. Когда ребенок рождался — плакали, когда человек умирал — пляски, песни. И вот он описывает, как из одного конца деревни в другой каждый день пьяный гомон. Хоронили всей деревней, а это новые зараженные — снова хоронили. И так иногда вымирала деревня. — Это художественные источники. Вы еще говорили про документы. — Я держал в руках отчет начала ХХ века, когда была одна из вспышек холеры. Отчет о том, что было проделано Самарской земской управой для того, чтобы эту самую холеру искоренить. Может средства были не те, но люди, от которых это зависело, и тогда предпринимали героические усилия. Прежде чем человека вылечить, надо было как-то ему объяснить: если не можешь дома сидеть, хотя бы не трогай все, что попало, руками и из общего ведра у колодца не пей. Этот отчет достаточно большой, написан врачами и статистиками. Пафос его, насколько я помню, даже не столько медицинский, сколько просветительский. Победить эту болезнь надо было сначала в головах, а потом уже лечить на деле. — В этом отчете были цифры по количеству заболевших и умерших? — Были, я сейчас не скажу точно, но это были сотни. Те нерадостные вещи, с которыми мы сейчас сталкиваемся, и тогда имели место. Про бараки мы уже сказали, но бараки — только часть дела, были ведь и умершие. А умерших нужно было хоронить не на общих кладбищах. Это, конечно, трагедия — объясни это родственникам! То есть, были отдельные кладбища, где захоронения засыпались известью, потому что холерная палочка десятки лет может жить. Все это встречало сопротивление. — Распространение холеры тогда прекращалось само собой? — С одной стороны да, но предпринимались грамотные усилия для борьбы с ней. По имеющимся свидетельствам видно, что умели концентрироваться и понимать, что для этого надо сделать. — Если вернуться к нынешней ситуации, как изменилась ваша жизнь из-за коронавируса? — Изменился, прежде всего, тип работы. Сейчас я знаю, чем занимается каждый мой студент, я их всех озадачил, знаю как помочь, как проверить. Свою музейную работу тоже делаю — читаю онлайн-лекции для "посетителей" литературного музея, рассказываю про свою новую книгу, которую только что закончил, поставил в ней последнюю точку. В конце концов, чувствую, что невероятно продвинулся вперед во всех этих цифровых технологиях, овладел, наконец, всеми скайпами и зумами. Еще месяц назад не поверил бы сам себе, а сейчас каждый день работаю в них в активном режиме. — Какой опыт мы, по вашему мнению, вынесем из нынешней ситуации? — Мир должен измениться, стать другим. Такое ощущение, что мы очень долго жили, не понимая, кто в наш дом приходит, что он приносит, что забирает. Я имею в виду тот же интернет, который нас поглотил, и мы без оглядки жили, бог знает с кем общались и даже забыли про настоящих друзей. А сейчас, мне кажется, за месяц все перенасытились виртуальным миром и общением. Уже хотят пожать кому-то руку и посмотреть в глаза. Мне кажется, даже в этом смысле мир должен измениться.