Отделение церкви от государства. Что скрывают сторонники этой идеи?

От либеральной общественности часто можно услышать требование об отделении церкви от государства. Но 14-я статья конституции РФ гласит, что, во-первых, «Российская Федерация — светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной». И во-вторых, «религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом». Собственно, казалось бы, какого еще надо «рожна»? Однако, либеральные крики все равно продолжаются. Что же за ними стоит? На поверхностном уровне за ними стоит просто глупость, а на втором, возможно, нечто большее. Я рассмотрю оба «пласта». Начну с глупости. «Отделенцы» (я их далее для краткости так буду называть) очень нервно реагируют на любое взаимодействие государства и РПЦ. Внутри этой нервности лежит, часто даже не скрываемое, убеждение, что на самом деле патриарх Кирилл просто «берет под козырек» и полностью подчиняется светской власти и Путину в частности. Стало быть, согласно такому убеждению «отделенцев», церковь отделена от государства только на бумаге и потому нужно непременно вопить о необходимости отделения на практике. Что ж, а что если это и впрямь так? Доказать в таких случаях, по понятным причинам, ничего нельзя и потому может быть я зря обвиняю в глупости либеральную общественность? Но в том-то и дело, что даже если принять гипотезу о том, что патриарх «берет под козырек», то, опять же, ничего кроме глупости в криках об отделении нет. Для того, чтобы «дурь каждого видна была», я приму к рассмотрению эту гипотезу и сразу задамся вопросом: «А что в этом плохого»? Все вопли про нарушение конституции в этом случае не работают. По мнению либеральной общественности с конституцией почему-то все было нормально, когда в 1993 году Ельцин издал приказ 1400 и начал палить из танков по законно избранному парламенту. Никаких воплей по поводу преступности таких действий почему-то не было слышно. Стало быть, не чистота конституционного закона беспокоит «отделенцев». Более того, если действительно имеет место такая непрозрачная связь между церковью и государством, то это, наоборот, говорит о том, что власть строго блюдет букву конституции. Ведь ничто так не окорачивает церковные притязания на власть, как такое подчинение, не так ли? Что же касается непрозрачности этой возможной связи, то подобное использование скрытых механизмов, для обеспечения действия того, или иного закона, является общемировой практикой. Закрытые инструкции для сотрудников соответствующих органов есть в любой стране мира и само наличие этой закрытой сферы совсем не повод вопить, что она антиконституционна. Но может быть наши «отделенцы» хотят, чтобы ни государство не контролировало церковь, ни церковь государство? Как говориться в подобных случаях: «хоти». Власть всегда будет стремиться взять под контроль церковь, а церковь власть, ибо оба субъекта имеют свои представления о должном устройстве общества. Мы ведь хотим, что бы были выборы, а на выборы ходят верующие, которые склонны прислушиваться к мнению своих религиозных авторитетов. А эти религиозные авторитеты заинтересованы в таком общественном устройстве, что бы оно было совместимо с их представлениями о благе, то есть они просто не могут не быть заинтересованными в политике. Ну и как можно отделить церковь от общественных процессов и сделать так, чтобы она не влияла на политику? Как, например, вывести из большой политики такие структуры, как Ватикан, орден Иезуитов и им подобные? И, главное, как сделать так, чтобы светская власть не хотела контролировать религиозные структуры, а религиозные структуры не хотели контролировать светскую власть, когда и те и другие борются за власть над обществом? Устранить эту коллизию можно только при помощи элиминирования реальности, чем большинство «отделенцев» и занимается, ибо глупость, она и есть глупость. Резонное недовольство по поводу возможности тайной связи командного характера между властью и РПЦ могут испытывать только верующие. Но это их дело и им решать, устраивает их Кирилл, или нет и почему. Но большинство из них отделения не требует. Однако, если бы все исчерпывалось глупостью, то вопрос об отделении столь настойчиво бы не обсуждался. Более того, некоторые светские либеральные деятели доходят до того, что начинают беспокоиться вместо верующих об «имидже» РПЦ. Что стоит за этой настойчивостью? Не идет ли речь, например, о желании отделить РПЦ, именно от ЭТОГО государства и заполучить этот влиятельный общественный институт в оппозиционные «руки»? Кроме того, вопрос об отделении насчитывает более чем тысячелетнюю историю и имеет своим истоком борьбу римских пап с императорами. В рамках этой борьбы рассматривались разные модели решения этого вопроса. Так может быть под разговоры об отделении, на самом деле обществу хотят навязать какую-то определенную модель власти? Что бы это понять, надо рассмотреть вопрос подробнее. История говорит о том, что, как это ни парадоксально, за отделение выступали именно сторонники папской теократии. Правовед-классик Борис Николаевич Чичерин (1828−1904), который приходился дядей первому наркому иностранных дел РСФСР и СССР Георгию Васильевичу Чичерину, в своей книге «История политических учений», помимо прочего, писал о средневековой «теории двух мечей», которая предполагала разделение церкви и государства: «По смыслу папской теории, правомерною могла считаться единственно власть духовная, светская же тогда только приобретала высшее освящение, когда получала бытие от первой. Низшая власть должна была установляться высшею. Отсюда произошла развитая канонистами теория двух мечей, которая играла главную роль в первую эпоху борьбы пап с императорами». В рамках теории «двух мечей» предполагалось помазание императора папой. И вот что интересно, именно в рамках такой теократической модели, ее ревнители добивались именно отделения церкви от государства! Далее Чичерин, дабы проиллюстрировать, что имелось в виду под отделением, цитирует книгу знаменитого духовного окормителя ордена Тамплиеров Бернарда Клеровского (1091-1153) «О размышлении». В ней Бернард, по сути, наставляет папу римского. Делает он это так: «Но власть ваша простирается на преступления, а не на собственность, ибо для первого, а не для последнего получили вы ключи царства небесного; нарушителей закона вы можете исключать, а не владельцев. Которая власть кажется тебе выше: отпускать грехи или делить имения? Эта низшая область имеет своих судей, царей и земных князей. Зачем же вы вступаетесь в чужие пределы? Зачем вносите серп свой в чужую жатву? Не вы недостойны, но вам недостойно в это вступаться, ибо вы заняты высшим. Иное дело вступаться случайно, когда требует нужда, иное прилежать этому добровольно, как делу великому и важному. Но теперь, так как времена плохи, достаточно не всегда посвящать себя практической заботе, а иногда уделять время и сердце размышлению». То есть, Клеровский призывает папу, если проводить параллели с индийским обществом, быть как можно в большей степени брахманом и не вмешиваться в дела кшатриев. Чичерин так комментирует Клеровского: «Нельзя не сказать, что это воззрение страдает неопределенностью. Последовательное развитие заключающихся в нем начал вело к совершенному порабощению светской области папской власти. Поэтому у других учителей XII века теория двух мечей выставляется во всей своей резкости, без всяких оговорок». Главное тут зафиксировать, что невмешательство папы в светские дела, может при этом сочетаться с «совершенным порабощением светской области». То есть, само по себе, такое отделение, никак не освобождает от влияния первосвященника светскую сферу. Мне скажут, что все это имеет отношение к средневековью, когда большинство было верующими, а сегодня это не так и, тем более, мало кто в здравом уме будет говорить о помазании на царство, как источнике легитимности власти. В ответ на это, я предлагаю рассмотреть, как уже в позднем средневековье рассматривалась эта же модель, но уже без обязательного помазания императора папой. Для Данте «теория двух мечей» была краеугольной. Кроме того, он был ярым последователем Бернарда Клеровского. В «Божественной комедии» Бернард ставиться Данте даже выше самой Беатриче, что почему-то редко обсуждают. Когда Беатриче доводит Данте до Эмпирия, она садиться на ступень его амфитеатра. Далее же, к Богу Данте ведет Клеровский. Кроме того, Данте заимствует у Клеровского идеал того, что обе власти должны непременно сходиться в чем-то одном. Но при этом, Данте еще более яростный критик папства, чем Бернард. Он доходит до того, что делает необязательным помазание на царство. Выбирать же императора должны, немецкие князья курфюрстры, или народ (тут модель Данте предоставляет возможность для вариативности), которых он называет «глашатаями божественного проведения». Данте утверждает, что Рим черпал свою мощь и власть не от церкви, ибо он существовал задолго до ее прихода. В «Монархии» он пишет: «Что власть церкви не есть причина власти императорской, доказывается так. То, при отсутствии чего или при бездействии чего нечто сохраняет всю свою силу, не есть причина этой силы; но при отсутствии церкви или бездействии ее империя имела всю свою силу; следовательно, церковь не есть причина силы империи, а потому и не есть причина ее власти, поскольку сила и власть — одно и то же». Лукаво объединив силу и власть, Данте говорит о том, как именно церковь и светская власть должны в итоге сойтись в одной точке. В той же «Монархии» он пишет: «Если, таким образом, папская и императорская власть, будучи отношениями начальствования, должны быть сведены к отношению начальствования, от которого они происходят вместе со своими отличительными признаками, то папа и император, будучи элементами отношения, должны будут сводиться к чему-либо одному, в чем имеется это же самое отношение начальствования, но без прочих отличительных признаков. И это одно будет либо сам Бог, в котором становится единым вообще всякое отношение, либо некая субстанция ниже Бога, в которой отношение начальствования уточняется посредством отличительного признака начальствования, проистекая из простого отношения. Итак, становится ясным, что папа и император, поскольку они люди, должны сводиться к одному, но поскольку они папа и император, должны сводиться к другому». Возникает резонный вопрос, кто этот «другой» и что это за некая «субстанция ниже Бога»? Я сейчас не буду подробно рассматривать этот вопрос и скажу только, что такое философско-политологическое построение имеет смысл только в одном случае, если речь идет о некоей вполне земной структуре, в которой сойдутся обе власти: духовная и светская. Кроме того, Данте не только отделяет церковь и государство, но и богословие от науки, то есть, он осуществлял отделение «по всем фронтам», деля мир на две сферы: светскую и духовную. Такое разделение в условиях средневековья, означало выведение всей смысловой сферы за рамки общественной жизни, ибо легитимными были только смыслы христианские. В итоге, по большому счету, такая конструкция должна была работать, как этакий загонщик для овец, который загоняет паству в церковь, ибо человек без смысла не может. Хочешь смысла? Иди в церковь. Все же остальные смыслы репрессируются инквизицией, а в общественной жизни ты можешь быть только винтиком. Но главное, что Клеровский и Данте, под разговоры о нестяжательстве и «имидже» пап, постепенно перемещали источник власти в непрозрачную сферу, ибо власть всегда будет функцией гуманитарной и интегративной, то есть, сочетающей в себе закон и его смысл. Потом уже модерн провозгласит, что в общественной жизни должны господствовать право и экономическая целесообразность, а почти все смыслы и религия в том числе — удел частной жизни. Такая модель позволила жить «под одной крышей» рациональности верующим и светским людям, которые могли реализовывать свои права через демократические процедуры. Но если для жителей национальных государств модерн все же предложил национальную идентичность, то, что было делать многонациональной России? После краха СССР, место «марксизма-ленинизма» естественным образом заняло православие. И именно эта «скрепа» беспокоит либералов, ибо совершенно понятно, что если светские смыслы в кризисе, государство-нацию из России не соорудишь, то нужно добить православие, что бы оно уступило место, совсем не рациональности, а, например, новому Кашпировскому, или чему похлеще. Сама же проблема отделения никого не интересует, а интересует только тот способ, которым это отделение осуществлено. Поэтому, пускай уж пока все остается как есть.