Лимонов был классическим панком
«Бродский, Венедикт Ерофеев, Юрий Мамлеев, Евгений Головин, Гейдар Джамаль, Дугин и я, наконец, все мы вышли из этого бескомпромиссного, сверхсвободного, странного мира тоски по абсолюту идеала», – писал Лимонов в «Анатомии героя». Из всех перечисленных в живых до сего дня оставались только он да Дугин, основатели русского крыла Традиционализма – учения, предлагающего суровый героический идеал романтики, тайны, войны, вызова. Конечно, в героизме Лимонова было много позерства. Пить, как Эрнст Юнгер, шампанское, глядя в окно на ужасающую бомбежку Берлина – красивый, экзистенциальный, но слишком уж безнадежный, гибельный, артистический идеал. Да и сама НБП – корневое, как сегодня можно понять, явление нашей «консервативной революции» – меньше всего была политической партией. Это был арт-проект, сродни дадаизму, футуризму, сюрреализму. Газета «Лимонка» и альбомы «Гражданской Обороны» стали самым ярким и экзистенциально точным отражением тогдашнего бытия. Символично, что Лимонов и Константин Рябинов, один из основателей и бессменный член «Гражданской Обороны», последний ее часовой после ухода Летова, оставили этот мир одновременно: 16 марта – Рябинов, 17 – Лимонов. Тот и другой были символами русской панк-революции. Сам Лимонов охотно рассказывал о панковских корнях своего детища. Как, приехав в Нью-Йорк из СССР в феврале 1975 года («год номер ноль» – как говорили потом о зарождении панк-движения), он познакомился с Марком Бэллом, барабанщиком группы Richard Hell & The Voidoids (ключевых фигур в истории американского панка). Лимонов рассказывал, как Марк подарил ему свою рваную белую футболку Richard Hell с изображением схемы нью-йоркского метро, ставшую для него чем-то вроде посвящения: «Я думаю, что эта футболка была чем-то вроде символического, сакрального предмета, который связал меня с панком. Обе мои книги, написанные в Нью-Йорке, «Это я, Эдичка» в 1976 году и «Дневник Неудачника» (1978 г.), написаны в эстетике панк… После я увлекся политикой Егор Летов получил членский билет Национал-Большевистской Партии номер 4. Я уверен, что Сид Вишез и Джонни Роттен (Джонни Роттен 1977 года) не отказались бы от такого билета», – писал впоследствии Лимонов. «Панк и Национал-большевизм», Эдуард Лимонов 18 февраля 2007 года, «НБП-инфо». Что ж, Лимонову прекрасно удалась роль русского Малькольма Макларена, русскими же Sex Pistols стала «Гражданская Оборона» Егора Летова. Идеи ситуационистов во многом подготовили парижские бунты 1968-го и вдохновляли панк-революцию 1977-го. А еще пятнадцать лет спустя – воплотились в создании НБП – партии, ставшей точным контрапунктом времени и своеобразным зеркалом, собравшим всю накопившуюся энергию раздражения положением дел в реформируемой России. Возня трансмутирующей партноменклатуры и комсомольских вожаков по дележу советского наследства и выращиванию класса олигархов с целью недопущения возврата коммунизма не могла, конечно, не породить и соответствющей реакции. Кто-то мудро заметил: не допустить возврата можно, лишь что-то построив, а не разрушив. В свое время победители Первой мировой, выпуская кровь из Германии и обкладывая революционную Россию поясом из обломков европейских империй, обращенных в «ожерелье национальных государств», также думали, что тем самым они надежно оградят себя от красной опасности, обеспечив спокойное долголетнее функционирование своих банков. В России 90-х учреждение олигархии казалось перестройщикам лучшей защитой от империализма и коммунизма. И те, и другие просчитались. Национал-большевизм был, конечно, явлением монструозным. Но в то время, как другой полюс нашей политической реальности был всего лишь явлением тошнотворным, НБП, в момент своего проявления, сверкнула как скальпель, вскрывший столетний нарыв. И именно здесь забился пульс нового мира, рождая яркие, необычные, авангардные формы. Я не даю сейчас моральных оценок, лишь констатирую факт: самые яркие культурные феномены 90-х оказались в орбите НБП. А вот почему факт оказался таков – хороший вопрос к моралистам. И, конечно, НБП была, прежде всего, элементом культуры, а не политики – чистой, искрометной постмодернистской пародией на ельцинский «либерал-большевизм» – ни больше, ни меньше. Лично для меня одним из символов того времени стало фото в «Лимонке», на котором была запечатлена группа питерских художников под руководством Тимура Новикова: серьезные, в три ряда парни, с окладистыми бородами, каждый – с топором в руках (посередине негр, тоже с топором), увенчанное бескомпромиссной подписью: «Все будут схвачены и от..уячены» – типичное постмодернистское послание, которое среди царящего кругом разложения и разброда становилось необходимым контрапунктом, мощным источником позитивных эмоций и знаком надежды на конечное торжество правды и справедливости. Но, конечно, еще более концептуальным выражением этой вечной раскольниковской рефлексии стал монструозный флаг НБП (красная тряпка для быка – чистая суть его как концептуального художественного акта). «Впервые Национал-Большевистский флаг был показан публике на концерте Егора Летова в клубе «Armed Forces» в Москве, – вспоминает Лимонов. – Это было шокирующее зрелище: четырехметровый красно-бело-черный монстр, висящий над сценой. Конечно, наш флаг был раздражающим, провокационным, скандальным проявлением панка». Да, НБП был явлением панка, подобным стихийному матросскому большевистскому анархизму 1917-го. Теми «двенадцатью», перед которыми, по странному видению А. Блока, шел сам Иисус Христос. Удивительный и загадочный образ, но… представить Спасителя, шествующим впереди Керенского и Милюкова, было бы, наверное, еще более странным. Смысл художественного высказывания Блока был, думается, таким – сколь ни чудовищны эти двенадцать зверо-человеков, не видевших еще света солнца, но в ходе эволюции они могли этот свет обрести, и, потому, в них являла себя надежда Нового мира. Но что было делать Солнцу среди приказчиков на распродаже последних ценностей мира полностью прогоревшего? На этой «патриархальной свалке устаревших понятий, использованных образов и вежливых слов»? (Е. Летов). Так и в наши девяностые Духу Божьему витать над нацболами было, вероятно, приятнее и веселее, нежели над той унылой разлагающейся кучей, что представлял в то время «либерально-демократический» полюс нашей политической реальности. НБП осталась, возможно, лучшим художественным произведением Эдуарда Лимонова – писателя, не только сделавшего себя героем своих произведений, но и сами свои произведения претворившего в революционную реальность. Живого классика, при жизни ставшего памятником революционной эпохе. Смерть которого (красивая, как он любил: 17-го, в 77 лет, в самый разгар мирового хаоса и Великого Поста) ярко символизирует ее конец и начало чего-то нового, еще нам неведомого. Наступающего настоящего, которому, возможно, и не останется ничего иного, как искать опору в том времени, и тех книгах, запечатлевших этот странный мир – бескомпромиссной, сверхсвободной тоски по абсолюту идеала.
