Виктор Савиных: «Нам надо строить и запускать новые космические корабли»
Уважаемый Виктор Петрович, в первую очередь мы хотим поздравить Вас с 80-летием и с новой высокой государственной наградой — 27 февраля на официальном интернет-портале правовой информации опубликован Указ президента Российской Федерации о награждении Вас орденом «За заслуги перед Отчеством» I степени — за выдающиеся заслуги в научной деятельности и подготовку высокопрофессиональных специалистов. Теперь Вы — полный кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством». Но, конечно, мы помним и гордимся тем, что Вы — дважды Герой Советского Союза. Ваша биография является прекрасным примером для нашей сознательной молодежи, и мы надеемся увидеть Ваших последователей в лице юных россиян. Мы хотим пожелать Вам долгих лет жизни, крепкого здоровья и всех сил, необходимых для реализации всех намеченных планов. Мы просим Вас ответить на несколько вопросов для ИА REGNUM. Все начинают с земли. С Земли. Но не все выходят на околоземную орбиту. Почему Вы решили, что должны побывать в космосе и работать в космосе? Это решил не я. Я окончил Московский государственный университет геодезии и картографии, учился на оптическом факультете. Когда я учился, у нас были некоторые совместные работы с Конструкторским бюро Королева. Тогда Сергей Павлович Королев был еще жив. Я хорошо учился, работал в студенческом научном обществе и хорошо знал КБ Королева. И когда я окончил университет, поскольку я окончил его с отличием, я имел право распределяться в числе первых. Из КБ Королева приехали так называемые покупатели. Тогда распределение было очень активное, приезжали представители разных организаций и отбирали для работы у себя хороших выпускников. Меня они знали. Тогда руководителем комплекса на этой «фирме» был академик Борис Евсеевич Черток, ближайший соратник Сергея Павловича Королева. Он занимался системами управления. И меня определили в отдел, который занимался разработкой оптических приборов для космических аппаратов. В то время в космос летали еще только «Восходы», слетал «Восток». И еще при жизни Сергея Павловича Королева готовился к полету «Союз». У меня тогда не было московской прописки, и меня не могли не распределить. При этом я был уже женат, у меня была семимесячная дочь Валентина. И в итоге через Министерство общего машиностроения меня распределили в КБ Королева и даже дали жилье. Мне дали смотровой ордер — квартира была в бараке на Ярославском шоссе. Но до этого я жил вообще в общежитии, когда оканчивал университет, и вовсе работал дворником, и у меня была комната на территории института МИИГАиК. Так что по тем временам и барак на Ярославке — это было хорошо. Я переехал, перешел в К, и начал работать. Я занимался приборами для тогда еще существовавшей программы полета на Луну, конкретно — для посадки «Лунного модуля». И никаких мыслей о том, что я полечу в космос, у меня тогда еще не было. После того, как в космос полетел Константин Феоктистов, я понимал, что рано или поздно в космос будут летать не только военные, но и гражданские специалисты, которые будут заниматься именно наукой. Когда в космос полетел Константин Феоктистов, я был еще студентом МИИГАиК. У меня даже есть фотография, как я ходил встречать этот космический экипаж на Красную площадь. В этот момент как раз создавался новый космический корабль «Союз», и к нему готовился визуальный прибор, которым космонавты пользовались для контроля и построения ориентации с Землей, а при приближении к станции перебрасывали призму, и он использовался уже для стыковки. Я занимался этим прибором. Как раз в это время завершилась «эпопея» с Луной. Мы решили как можно быстрее обойти американцев, сделать орбитальную космическую станцию, и я начал заниматься приборами для этой станции. Мне было очень интересно, я ездил в Центр подготовки космонавтов в Звездный городок, читал лекции для космонавтов по различным возможностям ориентации. Однажды мы с космонавтом Николаем Рукавишниковым обсудили нашу текущую работу, и он сказал мне: «Все мы, кто работает в КБ, писали заявление на имя Королева направить нас на медицинскую комиссию». Тогда, при Сергее Павловиче Королеве, было такое правило и такая возможность. И я, по предложению Николая Рукавишникова, тоже написал такое заявление, его рассмотрели на парткоме и дали мне рекомендацию. Я поехал в Институт медико-биологических проблем и прошел медицинскую комиссию. Причем прошел я ее не сразу — у меня были замечания по работе вестибулярного аппарата. Я тренировался, чтобы их устранить. Я прошел эту медицинскую комиссию к 1975 году. Мы жили все еще в бараке, но в какой-то момент появилась возможность принять участие в строительстве Молодежного жилищного комплекса. Тогда впервые в городе Королеве Московской области начали строить дома для молодежи — так называемые МЖК. Полгода я строил дом в качестве геодезиста, принимал участие во всех стадиях строительства, иногда даже замещал на стройке мастера. Я принял участие в строительстве двух 16-этажных домов в Королеве и потом в одном из этих домов получил квартиру. Я прошел медицинскую комиссию на включение в состав отряда космонавтов, но очень долго не проводилась межведомственная комиссия, которая утверждала состав отряда космонавтов. Однажды Алексей Станиславович Елисеев, который руководил отделом, в котором я работал к тому моменту, вызвал меня и сообщил, что после экзаменов большую группу космонавтов, в том числе и меня, зачисляют в космический экипаж. Он предложил мне снова съездить в Институт медико-биологических проблем (ИМБП) и пройти еще одну медицинскую комиссию. Я прошел ее, и меня направили в Центр подготовки космонавтов (ЦПК). В этот момент как раз создали два экипажа. В первый экипаж входили Владимир Аксенов, Юрий Малышев, Геннадий Стрекалов — это был первый экипаж, который готовили к полету на новом «Союзе». Во второй экипаж входили Леонид Кизим, Олег Макаров и я — Виктор Савиных. Я еще не был зачислен в отряд космонавтов, но уже вошел в состав экипажа. В октябре 1979 года я начал активно тренироваться. Потом произошла небольшая перестановка в составе двух экипажей, поменяли программу, и по новой ее версии в космос должны были лететь только два космонавта. И на некоторое время я стал дублером следующего экипажа, вместе с Василием Лазаревым и Валерием Поляковым. Мы были дублерами. А в 1981 году я в первый раз полетел в космос. Так что подготовку к полету я прошел очень быстро. Многие из поколения родившихся в 60−70-х годах выросли на романтических книгах Айзека Азимова, Рэя Брэдбери, на книгах советской фантастики — Аркадия и Бориса Стругацких, Георгия Мартынова, Кира Булычева, в которых рассказывалось о том, как очень скоро мы дойдем до границ Галактики и пойдем дальше, покорять Вселенную. Некоторые еще и брали в школьной библиотеке и книгу Василия Захарченко «Наперегонки со временем» — и в ней тоже все было о том, как уже буквально завтра мы вырвемся за пределы Галактики. Романтика освоения космоса «зашкаливала». Когда я прочла Вашу книгу «Салют-7. Записки с мертвой станции», я увидела в ней совершенно обыденные подробности: «замерзли, согрелись, лук вырос на 50 сантиметров, хлопчатник растет плохо, орхидея вянет… Необходимо снять медицинские показатели… Увидели предполагаемые косяки рыбы в Атлантике — сообщили об этом рыбакам. Наблюдали серебристые облака — сообщили об этом синоптикам… Весь день работал, подключал и переподключал батареи, на Землю сегодня некогда даже было взглянуть…» Конечно, для того, чтобы вырваться за пределы Галактики, лук и хлопок тоже нужны. Но Вы работали в космосе и, наверное, жили внутри фантастики. Неужели для Вас работа в космосе была только практической, не была романтичной? Никакой романтики у меня в голове не было. Я пришел в КБ Королева, я хорошо изучил корабль «Союз — Т», который должен был впервые лететь в космос. Я много времени проводил на контрольно-испытательной станции, на мне отрабатывали все режимы. И я был влюблен именно в технику. В технику этого корабля. К тому же готовилась станция «Салют-1», и я тогда был просто инженером, еще не был космонавтом. Мой первый прилет на Байконур состоялся в процессе подготовки к полету экипажа Алексея Елисеева, Николая Рукавишникова и Владимира Шаталова. Это был первый экипаж, который полетел на станцию «Салют-1». Тогда они не смогли состыковаться со станцией по техническим причинам. Следующим должен был лететь экипаж в составе: Алексей Леонов, Валерий Кубасов и Петр Колодин. Тогда я должен был прочитать лекцию о контроле ориентации на темной стороне Земли для этого экипажа. Я приехал на Байконур в гостиницу «Космонавт», поставил электронно-оптический прибор (ЭОП), позволяющий ориентироваться ночью, и предложил провести занятия по работе с ним. Алексей Леонов и Валерий Кубасов заинтересовались, а остальным — дублерам — Георгию Добровольскому, Владиславу Волкову, Виктору Пацаеву это не было особенно интересно. «Все равно мы не полетим», — сказали они. На следующий день меня вызвал начальник отдела систем управления Евгений Башкин и спрашивает: «Кому ты вчера читал лекцию?» Я отвечаю: «Первый экипаж заинтересовался немного, дублеры почти не проявили интереса». И вдруг Евгений Башкин мне говорит: «У Кубасова в легких затемнение, этот экипаж не полетит. Полетят дублеры». И тогда я подумал, что экипаж дублеров был совсем практически не готов лететь. Потом утверждали, что в экипаже можно было поменять только одного человека, убрать Валерия Кубасова, заменить его на другого. Была «борьба генералов». И в итоге все равно поменяли весь экипаж, и ребята погибли при возвращения с «Салюта». Впрочем, если бы полетел и первый экипаж, они бы тоже погибли. Там была заложена неисправность при отделении бытового отсека от спускаемого аппарата. Был клапан, который, видимо, был не до конца проверен. Виктор Петрович, Вы — дважды Герой Советского Союза, а теперь и полный кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством». Вы — национальный герой нашей страны в любом отрезке ее истории. И в СССР, и в Российской Федерации. Что, в Вашем понимании, объединяет или разъединяет СССР и Российскую Федерацию в ее новой истории? Разъединяет нас то, что в Советском Союзе мы двигались вперед, а в России мы вперед не двигаемся. Потрачено уже столько времени и столько денег на создание нового космического корабля и новой ракеты, а их до сих пор нет. За тот период, когда США отказались от Discovery, предназначенных для взлета и посадки, американцы сделали три новых корабля. А мы не сделали ни одного. Мы решили, что у нас есть «Союз — Т», мы на нем будем летать. Он был спроектирован еще для облета Луны. И ко всему прочему, развал Советского Союза очень серьезно повлиял на ее схему и систему космической отрасли. Предприятия, работавшие на космическую программу, находились на всей территории СССР, в разных республиках. После развала СССР приходилось осваивать новые производства на новых заводах для создания элементов и оборудования для космического корабля. Людям платили мало денег, люди уходили с принципиально важных производств. С кадрами в момент развала страны было очень плохо. А сейчас — тем более плохо. Молодежь не хотела идти на работу в КБ Королева, на завод имени Хруничева, в КБ Лавочкина. Не было желающих. Но сейчас ситуация меняется? Или декларации СМИ не обещают надежд на рывок в развитии отрасли? Нет, ситуация не обещает особых надежд. Есть какие-то заоблачные фантазии руководства Роскосмоса. Я считаю, что невозможно за четыре года сделать корабль, который облетит Луну. Сейчас я читаю книгу «Первый человек» Джеймса Хансена об американском астронавте Ниле Армстронге. Американцы сделали очень хорошую книгу, автор много лет работал в отрасли и хорошо был знаком и с американским авиаинженером Баззом Олдринном, и с Нилом Армстронгом, ходил буквально за ними «по пятам, и очень подробно все описывает. Я был потрясен, когда узнал, как серьезно американцы готовились к этому полету. Мы так не готовились. У нас было все намного проще. В каких позициях — проще? У нас все было гораздо проще сделано. Мы не разрабатывали никаких дополнительных устройств. У нас было все просто и понятно — двигатели на перемещение, или двигатели вокруг центра масс. Гораздо проще, чем у американцев. Это потому, что наши технологии были примитивнее, или потому, что мы считали, что того, что есть у нас, и так достаточно? Наверное, это было потому, что мы шли впереди, опережали американцев. Или, может быть, это наш, российский характер — сделать ориентацию, например, намного проще, чем у американцев. Хотя и у нас были варианты — сделать и ориентацию по Земле, и по звездам. Я даже занимался вопросами построения ориентации по Солнцу, занимался темными пятнами на Солнце. Но тем не мене, как в сегодняшних условиях в России можно сделать такой рывок, чтобы через четыре года полететь на Луну? Невозможно. Так что нам мешает, кроме безответственных заявлений СМИ? Во-первых, нет достаточного количества денег. Во-вторых, нет исполнителей. Нет Главного конструктора. Что такое сегодня НПО «Энергия»? Главный конструктор и девять заместителей, и все тоже при этом главные конструкторы. Может быть, я не прав. Я не занимаюсь этим, и, может быть, я не все знаю. Но романтики нет. Сколько кораблей мы пытались уже сделать? Был проект пилотируемого корабля «Клиппер», затем корабля «Федерация». Теперь все о нем забыли, все говорят о новом корабле «Орел». Между прочим, это плагиат. Первый корабль, который сел на Луну, был «Орел» — Eagle, американский корабль. Я как раз собирался это напомнить Дмитрию Рогозину, спросить: «Почему? «Аполлон — 11» — называлась вся американская космическая программа. А корабль, который отделился от основного блока и сел на Луну, — это был именно Eagle — «Орел». Так что же мы делаем? После выхода российских блокбастеров «Битва за «Салют». Космический детектив» и «Время первых» в социальных сетях активно обсуждалась версия о том, что нашу станцию «Салют-7» хотели «взять на абордаж» и забрать к себе ВКС США. Насколько эта версия соотносится с реальностью? Никак не соотносится. Этого нельзя было сделать. Во-первых, на нашей станции были установлены солнечные батареи, и в первую очередь надо было провести их демонтаж. Иначе бы в американский «Шаттл» она бы не вместилась. Значит, как минимум надо было бы срезать солнечные батареи. И тогда, наверное, может быть, можно было бы станцию положить в «Шаттл» — отсек позволял. Во-вторых, для этого же надо было переоборудовать сам «Шаттл». Надо было все срочно и очень точно сделать. Махину весом в 20 тонн не просто так забросить к себе и потом увезти, как будто в багажнике грузовика по ровной дороге. Там же перегрузки. А в этих фильмах сидели какие-то генералы, рассуждали — «а если такое случится, то это же захват, то это третья мировая война! Что же тогда»? В общем, ерунда. Работа «на кассу». Я понимаю, что Вы не очень довольны состоянием дел в космической отрасли России на сегодняшний день. И все же в Вашей книге были такие слова: «Наша страна создала эти корабли и приборы и доверила нам на них работать». Виктор Петрович, из времени полетов, из времени, когда Вы работали на орбите, — что вызывает самые гордые воспоминания? Я горжусь тем, что я участвовал в создании первой орбитальной станции. Я вырос вместе с этой станцией. Я горжусь тем, что как космонавт-испытатель участвовал в создании первого корабля «Союз-Т», который летает и сейчас. Случилось так, что я десять раз готов был к старту. Десять раз я выезжал на космодром Байконур, всегда готовым к старту, и всего три раза слетал в космос. Меня, конечно, тяготило то, что я очень долго «сидел в дублерах». Особенно после первого полета. Второй полет организовывался тоже необычно — я уже был готов лететь, был сформирован очередной экипаж. Мы должны уже были лететь на «Салют-7», там все было нормально, и вдруг случилось это несчастье — Центр управления полетами потерял контакт со станцией. Она летала без связи, без видимости, потихоньку «падала». И что тогда надо было делать? Надо было лететь. Военные говорили: «Надо сбить!» Но это же ерунда. Нельзя так было делать. И тогда, как выразился один из космонавтов, создали «лучшую сборную команду Советского Союза»: Виктор Савиных, Владимир Джанибеков и дублеры Леонид Попов и Александр Александров. И я счастлив, что я оказался в нужном месте и в нужной степени готовности к полету. Перед полетом у ЦУПа были проблемы — нужно было найти командира, который умел вручную стыковаться. Тот командир, с которым я готовился к этому полету — Владимир Васютин, до этого еще ни разу не был в космосе. И руководство не могло позволить новому человеку полет в таких экстремальных условиях. И тогда было принято решение, что полетит Владимир Джанибеков. И я очень горжусь своей работой на станции «Салют-7». Я горжусь и тем, что я сделал по тематике МИИГАиК, и поэтому пришел на пост ректора. Разработку задач дистанционного зондирования Земли из космоса мы начинали еще на первых космических станциях. Дистанционное зондирование — это исследование Земли из космоса. Есть аппараты, которые снимают Землю из космоса, они могут снимать Землю в разных спектрах, это очень обширное научное направление. Мы участвовали в создании самых первых снимков из космоса, мы доставляли их на Землю и по этим снимкам делали карты. Особенно в первом моем полете с Владимиром Коваленком. Мы сфотографировали всю Монголию. И после того, как мы вернулись из космоса, мы сделали первый атлас Монголии по космическим снимкам. Сейчас уже все карты делаются с использованием космических снимков. Появились возможности очень хороших разрешений, несмотря на то, что видимость из космоса бывает очень разной. Можно снять лучше, с очень хорошим, мелким, точным разрешением. Я участвовал в этом процессе и по итогам этих исследований стал членом Российской академии наук. Такая работа — это изучение территорий, геологоразведка, обороноспособность? Такая работа нужна для всех. Например, для геологов мы из космоса искали всевозможные разломы, фотографировали эти места, и такие данные были первыми предпосылками для того, чтобы именно здесь, в этих районах, начать искать, например, определенные минералы. В какие государственные ведомства сейчас приходят работать Ваши выпускники? Кто является основным «заказчиком» выпускников университета? Каков процент их трудоустройства по специальности? Сейчас наши выпускники работают в очень многих отраслях. Наши геодезисты, сдав дополнительные экзамены, получают права кадастровых инженеров. В стране есть несколько организаций, которые производят оптические приборы, и в них тоже работают наши выпускники. Очень много наших выпускников идут в строительную индустрию, в дорожное строительство. В картографию, геологию. Кроме того, мы готовим юристов по земельным вопросам, архитекторов — специалистов для градостроительных проектных мастерских. Готовим специалистов по защите информации. Сейчас Вы являетесь Президентом Московского государственного университета геодезии и картографии (МИИГАиК). Университет геодезии и картографии — вуз с очень большой и очень сложной историей. Расскажите об истории преобразований учебного заведения с момента его создания до 1917 года, пожалуйста. Представьте себе 1779 год. В тот год родился племянник императрицы Екатерины II великий князь Константин. В этот день и была учреждена Константиновская землемерная школа при Межевой канцелярии. Межевой институт существовал в этом статусе до 1917 года, до Октябрьской революции. После 1917 года мы потеряли это звание. Нас разделили на два университета. Сейчас рядом с нами, буквально за забором, находится Университет по землеустройству. А мы — Университет геодезии и картографии. Но Университет по землеустройству — организация, скорее всего, гражданского свойства? Да. Их учредитель — Министерство сельского хозяйства. А кто учредитель МИИГАиК? Учредитель МИИГАиК сейчас — Министерство образования. Было время, когда мы подчинялись НКВД. Сейчас МИИГАиК подчиняется Министерству образования. Мы пытались сделать так, чтобы были подчинены Министерству экономического развития, но после очередной смены руководства Минэкономразвития процесс попыток переподчинения остановился. А возможно ли переподчинение Министерству обороны? Возможно. Мы пытались этого добиться. Мы боролись. Одно время нас пытались отдать в подчинение Московскому государственному техническому университету (МАМИ) и Московскому государственному строительному университету (МГСУ). А потом один из руководителей высшей школы, заместитель министра образования Александр Климов решил, что в Москве должен быть хороший, мощный один научный университет, и начался процесс создания «Московского политеха». Нас пытались передать в его подчинение. Я сказал тогда: «Зачем? Есть же МВТУ имени Баумана. Но в Москве нужно создать такой мощный политехнический университет, как в Питере. Но этот человек, видимо, боялся, что его когда-нибудь выгонят, он останется без всего. И хотел стать ректором большого образовательного кластера. В этот потенциальный кластер отдали Московский институт химического машиностроения (МИХМ), Институт печати. Хотели создать большой технический университет, технический суперкластер, оптимизировать вузы. А мы должны были представить в этом университете естественное научное направление А смысл этих слияний состоял, собственно, в чем? Преобразования ради преобразований? Как сейчас Вам представляется оптимальное решение для развития геодезической науки в нашей стране? Мы хотели создать крупный, мощный информационно-научный центр по нашему направлению, объединить наш университет — МИИГАиК, Университет землеустройства. Было бы правильно создать вуз, который занимался бы всеми научными работами в области кадастра, геодезии, дистанционного зондирования. В прошлые годы у нас в стране было Агентство по геодезии и картографии, а раньше — даже Комитет по геодезии и картографии, который был создан как Высшее геодезическое управление (ВГУ) еще в 1919 году. Комитет долго и успешно функционировал. Но потом правительство этот Комитет закрыло. Сделали Агентство по геодезии и картографии при Министерстве путей сообщения. Но потом упразднили и Агентство и организовали Роскадастр. А в результате не осталось ни одного соответствующего научного института. Раньше было министерство, были отраслевые научно-исследовательские институты. Сейчас не осталось ни одного. Почему? Ведь это же очевидно важно для страны. Вы говорите — мы не строим новый корабль, у нас нет Генерального конструктора… Почему мы так, мягко говоря, небрежно, относимся именно к этой отрасли? Об этом можно говорить очень долго и очень сложно. У нас на все позиции во всех отраслях пришли так называемые эффективные менеджеры. Мы давно перевыполнили план по подготовке юристов, экономистов и финансистов. И только в последние годы понемногу стали добавлять возможности планового приема студентов на инженерные специальности на бесплатную форму обучения. Как Вы оцениваете изменения в запросе на специальности в области геодезии и картографии? Иными словами, что сейчас в наибольшей степени затребовано — вопросы обороноспособности страны, пространственные данные, развитие территорий, кадастровый учет? Сегодня в геодезии большая проблема, потому что средства, которые позволяют смотреть на то, что происходит на Земле, довольно обширны. Создаются новые приборы, используются все возможности космоса, и конечно, в геодезии есть перемены. Нам бы хотелось сейчас строить обучение наших студентов немного по-другому, используя все новейшие возможности современных геодезических приборов. Так же обстоят дела и в картографии. Но я начал говорить о том, что есть проблемы. Единственный космический аппарат, который сейчас летает и снимает Землю — «Природа». Роскартография для создания и обновления карт в основном использует зарубежные материалы — Китая, Израиля или Индии. Что делать? Что же надо делать? Строить. И запускать новые корабли. Аппаратура, которую можно на них поставить, у нас есть. Нет кораблей. Но это опять же вопрос к Роскосмосу. А для Роскосмоса вопросы геодезии и картографии — не приоритет. Роскосмосу важно построить новый космический корабль, новую ракету, и облететь Луну. Так все-таки что нам мешает, кроме отсутствия организованного интеллектуального ресурса? Как снова организовать этот ресурс и какому ведомству подчинить, чтобы появилась надежда, что российские геодезия и картография снова будут активно развиваться? Нужна структура. Ведомство геодезии и картографии. Ведомство, которое объединит все разрозненные структуры отрасли, которое занималось бы развитием геодезии и картографии для России не по остаточному принципу. В Росреестре сейчас имеется маленькое отделение, которое занимается геодезией и картографией. В результате «одна» геодезия проходит в научных кругах, «другая» геодезия — на совещаниях в Министерстве обороны, а «третья» геодезия «застряла» в Росреестре. Постоянно муссируется тема какого-то высокоточного позиционирования, и при этом страна не может сдвинуться с мертвой точки системы координат 1942 года. Необходимо хотя бы агентство, входящее в любое техническое министерство. Но лучше всего — входящее в структуру Министерства обороны. Мы ведь и сейчас готовим кадры в основном для военных, у нас есть военная кафедра, многие наши выпускники поступают на службу в армию. Карты Министерство обороны сейчас делает само, но есть мощная инфраструктура, есть возможности более активно продвигать и развивать это направление для обороны, в интересах страны. Сейчас есть карты всей территории страны. Есть масштаб 25 000. Но для того, чтобы строить дороги, мосты, города, проводить геологические исследования, необходимы более подробные карты. Раньше этим занималась Роскартография. Сейчас есть несколько разрозненных и рассеянных по территории страны акционерных обществ — например, в Калининградской области, в Ростовской области, на Урале. Они занимаются мелкими вопросами создания карт, в основном — кадастром. Сохранение геодезической науки — это проблема государства, а не узковедомственная. А как же обороноспособность страны? Обороноспособность, конечно, сама по себе. Но для того, чтобы запускать ракеты точно, нам нужны очень точные карты. Поэтому связка МИИГАиК и Министерства обороны была бы оптимальной.
