Художник в деле террора XX века

В начале ХХ столетия в России разгорался террор. То один, то другой сановник падал наземь, сраженный пулей или разорванный бомбой. Сильнее других злодействовали эсеры – социалисты-революционеры. Партия, выросшая на корнях народовольцев, продолжила кровавую традицию. По их разумению, приближенным царя, да и самому самодержцу не может быть пощады, ибо они – угнетатели и кровопийцы, много веков державшие народ в цепях рабства. Ряды эсеров множили жестокосердые фанатики. Они готовы были выполнить любой приказ руководителя партии – Григория Гершуни (он же Герш Исаак Ицков), бывшего провизора, выходца из еврейской семьи, жившей в Ковенской губернии. Глава московского охранного отделения, полковник Сергей Зубатов назвал Гершуни «художником в деле террора». Есть повод помянуть его, хотя и недобрым словом – на днях исполнилось 150 лет со дня рождения этого человека. К слову, Гершуни - ровесник Ленина… Убийцы в почете «Легка борьба. В дыму, в огне битвы бойцы не замечают жертв, - писал Гершуни. - Впереди враг. И на этого врага устремлены все помыслы и чувства. Редеют ряды - они смыкаются и снова в бой. На могилах стоять некогда, - некогда павших считать…». Он жалел убиенных товарищей, с возмущением говорил о казнях осужденных соратников, но не обращал внимания на убитых недругов. Он готов был идти сквозь пороховой дым, невзирая на жертвы, к цели. Но была ли цель? Ведал ли Гершуни, как обустроить Россию? Нет, он знал лишь, как разрушать. Созидать он не умел… Поразительно, но эсерам с их безудержной тягой к насилию в то время многие сочувствовали – не только в рабочей среде, но и в интеллигентской. Да и спустя годы, при Советской власти террористов возносили до небес. Борцам с самодержавием, а на деле безжалостным убийцам, ставили памятники, их именами называли улицы. Достаточно вспомнить участника покушения на Александра II Степана Халтурина; поднявшего руку на того же царя Дмитрия Каракозова; Веру Засулич, тяжело ранившую петербургского градоначальника Федора Трепова; погубителя Великого князя Сергея Александровича Ивана Каляева… 2 апреля 1902 года член боевой организации Степан Балмашев, явившись в помещение Комитета министров в офицерской форме, пять раз выпалил в министра внутренних дел Дмитрия Сипягина. Гершуни утверждал, что пули в подготовленных им револьверах были отравлены. Впрочем, это не подтвердилось. Служащий Государственной канцелярии Д.Н. Любимов выразительно описал умирающего министра: «Сипягин громко, как бы всхлипывая, стонал. Сознание по-видимому оставляло его. Он все повторял: «Я никому не желал зла. А государю скажите…» На это Дурново (товарищ министра внутренних дел – В.Б.), успокаивая Сипягина, говорил: «Сейчас поеду к Государю, все скажу, главное успокойтесь, дорогой Дмитрий Сергеевич…» Был ли министр злодеем? Сомнительно. Он был просто усердным служакой, и подчиненная ему полиция способствовала сохранению порядка. Сипягин рассылал губернаторам депеши, в которых советовал «не стесняясь прочими соображениями, арестовывать подготовителей» беспорядков. И не допускать уличных сборищ, если ситуация того требует, с применением силы Между прочим, Сипягин, можно сказать, радел о народе. Он передал Николаю II подробный доклад об улучшении положения рабочих. Под председательством министра работала специальная комиссия по пересмотру действующего положения крестьянства. Отказ от царской милости Террористы, запятнавшие себя кровью, были в восторге. Радовались и другие революционеры. «Чисто сделано! – воскликнул Ленин, сидевший в лондонской эмиграции. Потирали руки и левые либералы. К примеру, Павел Милюков, говорил, что надобно совершать новые политические убийства высокопоставленных монархистов. Эсеры и впрямь не успокоились. На похоронах Сипягина они планировали еще два убийства. Их жертвой должны были стать обер-прокурор Святейшего синода Константин Победоносцева и петербургский градоначальник Николай Клейгельс. Однако бывший поручик Евгений Григорьев, посланный Гершуни, дал слабину: не смог стрелять в безоружных людей. Что же касается убийцы Сипягина, 21-летнего Балмашева, то он был судим и приговорен к смертной казни через повешение. Его мать просила о помиловании, на что государь ответил, что дарует убийце жизнь, если тот сам об этом попросит Дурново пытался уговорить заключенного, однако тот отказался писать царю: «Я вижу, что вам труднее меня повесить, чем мне умереть. Никакой милости мне от вас не надо». История схожа с той, что произошла с братом Ленина, Александром Ульяновым. Его мать тоже просила пощадить сына-народовольца. Но он отказался каяться перед императором Александром III, и был казнен… Следующей жертвой боевиков должен был стать харьковский губернатор Михаил Оболенский. Однако князь получил лишь легкое ранение после выстрела рабочего одного из заводов Фомы Качуры. Однако следующий теракт – против уфимского губернатора Николая Богдановича - закончился смертью последнего. Он гулял в городском парке, когда его настигли трое злоумышленников. Расстрелял же Богдановича 19-летний выходец из крестьянской семьи Егор Дулебов. Стоит заметить, что большинство террористов были совсем молодыми людьми. В их числе были не только мужчины, но и женщины - как правило, нервные, мятущиеся. Их привлекали «светлыми» целями – свержением ненавистного царизма, освобождением народа. Психологическую обработку проводил Гершуни. У него, возможно, были и способности гипнотизера. История повторяется. Так в наши дни убеждают молодых людей со слабой психикой умереть за «священное дело джихада» циничные и жестокие инструкторы террористов на Ближнем Востоке… Жандармский ликбез «Убежденный террорист, умелый, хитрый, с железной волей, Гершуни обладал исключительной способностью овладевать той неопытной, легко увлекающейся молодежью, которая, попадая в революционный круговорот, сталкивалась с ним. Его гипнотизирующий взгляд и вкрадчивая речь покоряли ему собеседников и делали из них его горячих поклонников». Эта краткая, но исчерпывающая характеристика принадлежит генерал-майору Отдельного корпуса жандармов Александру Спиридовичу. В бытность начальника Киевского охранного отделения он участвовал в аресте и допросах Гершуни. Еще одно мнение – известной эсерки Марии Спиридоновой: «Первое впечатление от Григория Андреевича - это присутствие очень большой силы… Удивительны были его глаза. Серо-синие, большой красоты и сияния. Глаза говорили с вами, утешали вас, ласкали, гневались. Лица не было видно и неинтересно было видеть, все внимание уходило в глаза... Он говорил мягко-убедительно, но голос все креп и креп, звук рос и расширялся, глаза начинали буквально метать молнии, и все взгляды приковывались к нему…» Возможно, Гершуни действительно производил впечатление. Но лишь на тех, кто забывал о его кровавых делах. Впрочем, Спиридонова была полностью согласно с нехитрой тактикой своего товарища. Она была проста – запугать и дезорганизовать власть, навязать ей свою волю. Создать панику, вселить недовольство в массы. Действовать при этом решительно, безжалостно… Воспоминания других людей, знавших Гершуни также полны восторженных эпитетов. И, кажется, только «бабушка русской революции», одна из организаторов партии эсеров Екатерина Брешко-Брешковская «раскусила» его, назвав «крайне неумелым в определении годности того или другого типа. Он горячо хватался за всех, кто предлагал ему себя как решительного борца, готового сейчас же стать в ряды БО (боевой организации – В.Б.)». Уже упомянутому Зубатову, возглавившему Особый отдел департамента полиции, занимавшемуся политическим сыском и борьбой с инакомыслием, принадлежала идея создания легального рабочего движения. Начитанный, хорошо знакомый с историей, полковник понимал, что одними жестокими мерами в борьбе с революционерами не обойтись. И решил взять ситуацию под свой контроль. Зубатов стал изучать специальную литературу и организовал нечто вроде жандармского ликбеза – разъяснял рабочим, что правительство не является их врагом, и они могут добиться удовлетворения своих интересов мирными средствами. Заодно он, ярый монархист, убеждал их сотрудничать с властями. Черная обида полковника Зубатова В свое время Зубатов пытался «вразумить» и арестованного Гершуни. Агентурных данных было достаточно, чтобы отправить бывшего аптекаря в кандалах в Сибирь. Но Зубатов этого не сделал. Он хотел переспорить Гершуни, доказать гибельность его действий. Жандарму вроде бы это удалось. Революционер дал подробные показания и был отпущен восвояси. Вот такие добрые попадались в России жандармы. Гершуни же Зубатова просто обманул. Выйдя на свободу, эсер взялся за старое. Начальство не одобряло действий Зубатова, по старинке считая, что для ослабления революционного движения пригодны лишь репрессии. В конце концов, он, по приказу министра внутренних дел в августе 1903 года Вячеслава Плеве, был вынужден оставить департамент полиции Более того, Зубатову было запрещено являться в охранное отделение и встречаться со своими бывшими сотрудниками, а позже он был выслан под надзор полиции во Владимир. Это было уже настоящее оскорбление! В последнем докладе директору департамента полиции Зубатов писал: «Моя служба в буквальном смысле была царская, а окончилась она такою черною обидою, о какой еще не всякий в своей жизни слыхал…» 28 июля 1904 года Плеве стал жертвой эсера-террориста Егора Сазонова. Новый министр внутренних дел Петр Святополк-Мирской снял все ограничения с опального жандарма, назначил ему пенсию. Реабилитированного Зубатова пытались возвратить на службу, однако, Сергей Васильевич, не забывший жгучей обиды, отказался. В феврале 1917 года Зубатов, узнав об отречении царя, застрелился. Крах российского самодержавия стал его личной трагедией… Дух насилия над Россией В мае 1903 года Гершуни был снова схвачен полицией, судим и приговорен к смертной казни. Но ее заменили каторгой. Между прочим, в царские времена она была на мягче, чем будущая – сталинская. И опасному государственному преступнику удалось вырваться с «каторжной цепи, которая для него оказалась лишь прогнившим поводком». После побега Гершуни сумел покинуть Россию, перебрался в США, где собирал не только огромные митинги, но и солидные пожертвования для партии. Потом отправился в Финляндию, где на съезде партии социалистов-революционеров его встречали восторженно, как жертву монархического режима. Гершуни настигла тяжелая болезнь и, пытаясь спастись, он отправился в Швейцарию на лечение. Но все было напрасно. Смерть уже подступила вплотную и пожирала нутро. Революционер тяжело, с присвистом дышал, едва передвигался, но мозг – горячий, пылающий мщением – жил. Гершуни собирался в Россию, чтобы вместе со своим соратником и будущим руководителем партии эсеров Евно Азефом лишить жизни Николая II… Толку в терроре эсеров не было никакого. Фанатик Гершуни и его соратники не поколебали устои самодержавия. А вот бурную ярость антисемитов вызвали – ведь эсеровскую партию буквально наводнили евреи. Монархисты и националисты и без того были злы на «инородцев», а тут и вовсе осатанели. И поделом - бунтовщики подняли руку на святое: монарха и монархию... Дух насилия еще долго не выветривался из России. Несколько десятилетий он стоял над страной при Сталине, «когда обезумев от муки, / Шли уже осужденных полки, / И короткую песню разлуки / Паровозные пели гудки / Звезды смерти стояли над нами, / И безвинная корчилась Русь / Под кровавыми сапогами / И под шинами черных марусь…» И сегодня многие относятся к Большому террору без душевных терзаний. Одни не верят, что Советская власть была так жестока, и все данные и свидетельства о количестве расстрелянных и замученных в тюрьмах, ссылках и лагерях сильно преувеличены. Другие, наоборот, считают, что никаких репрессий вообще не было. …Набегает видение. Время поворотилось вспять. На дворе - начало ХХ века. Мчится по Санкт-Петербургу конный экипаж с важным лицом. За ним скачет охрана. И вдруг на дорогу выбегает какой-то странный тип. Глаза его горят безумным огнем, а рука извлекает из пазухи пакет. Сейчас он швырнет бомбу в проезжающую карету, и воздух задрожит от взрыва. Хлестнет на мостовую кровь, заголосят раненые… Увы, нечто подобное, только еще более ужасное, мы видели и в наши дни.