«Болдинская осень» Антона Чехова пришлась на живописную балку в Донбассе

Донбассовец Чехов Отчего такое внимание Антону Павловичу именно в Донбассе? Здесь чтят его не только как писателя и драматурга, внесшего неоценимый вклад в сокровищницу русской культуры, но и как земляка. Ничего удивительного в этом нет — когда в 1870 году на окраине Екатеринославской губернии начали строить Юзовку, ставшую позже Донецком, по соседству, в другом пограничном городке этой же губернии, Таганроге, жил 10-летний мальчик Антоний Чехов (таково было его крестильное имя). Так что все законно — предки дончан были такими же уроженцами Екатеринославщины, как и Чехов. Это уж позже, когда Антон Павлович жил в Москве, его малую родину «перевели» в Область Войска Донского. Что-то вроде возвращения Крыма в родную гавань произошло. На самом деле Чехова всегда любили в Донбассе. И не только, разумеется, к датам. Здешние литературоведы и журналисты, краеведы много писали о его наездах в Донбасс, некоторые из мест которого упомянуты в чеховских рассказах или просто записных книжках, — Славянск, Дебальцево, Попасная, Харцызск, Святые горы. Но историкам литературы хорошо известно, что есть в Донбассе место, совершенно особенное в биографии Чехова. Зовется оно Рагозина балка и связано с юностью тогда еще будущего писателя. Из юности же любовь к этому месту в донецкой степи перешла в зрелость и дала русской литературе одни из самых ярких ее образцов. Но обо всем по порядку. Романтическая юность в степи В 1876 году 16-летний Антон Чехов остался один-одинешенек в Таганроге — вся остальная семья в поисках лучшей доли под предводительством практически разорившегося отца отправилась в Москву. Антон остался доучиваться. В этот романтический период он живет очень скромно, чтобы не сказать бедно, однако же не опускает руки, а берется давать уроки сыну казачьего хорунжего Кравцова Петру, который со временем станет его добрым приятелем. Хорунжий Кравцов имел поместье в степи, которая в советские годы отошла к Луганской области УССР (ныне ЛНР). Так пишут литературоведы — «поместье», хотя правильней было бы сказать «хутор». Если судить из описаний Чехова, на «поместье» усадьба Кравцова не тянула. Кравцов-старший пригласил учителя своего сына на летних вакациях погостить у него на хуторе. Антон с удовольствием согласился. Так началось его знакомство с донецкой степью, которую так идиллически он описал в повести «Степь», воспетой, в свою очередь, в одноименном фильме великого романтика советского кинематографа Сергея Бондарчука. Сам Чехов, и это отмечают многие исследователи его творчества, к казачеству относился немного иронически. Патриархальный быт его считал отжившим век, и не без удовольствия много позже наблюдал уже знаменитый писатель Чехов, как его бывший ученик, молодой казачий офицер Петр Кравцов, с книжкой в руках проводил на своем родовом хуторе агрономические реформы. А летом 1876 года все было примерно также, как и за сто лет до того в этих краях. Уже начав литературную работу, Чехов неоднократно приезжал в степь. В одном из писем к известному тогда журналисту Николаю Лейкину он писал: «Жил я в последнее время в донской Швейцарии, в центре так называемого Донецкого кряжа: горы, балки, лесочки, речушки и степь, степь, степь… Жил я у отставного хорунжего, обитающего на своем участке вдали от людей. Кормили меня супом из гуся… будили стрельбой из ружей (в кур и гусей, которых здесь не режут, а стреляют)… тем не менее, жилось мне превосходно. Впечатлений тьма…» Известны и более поздние слова Чехова: «Мне больно было видеть, что такой простор, где все условия созданы, казалось, для широкой культурной жизни, положительно окутан невежеством, и притом невежеством, исходящим из правящей офицерской среды…» Не забудем, что кроме «Степи» Рагозина балка дала нам и «Печенегов», о которых литературовед советской эпохи писал: «несовпадение представлений, почерпнутых из описаний героической эпохи казачества», и «нравов почти зоологических» с «бессмысленной пальбой из ружей по домашней птице» и «тупым философствованием» — всем тем, что отразилось потом в рассказе «Печенег». Ионов берет след В конце 1959 года в Советском Союзе готовились отметить 100 лет со дня рождения одного из самых любимых народом писателей. Естественно, усилился интерес к тем местам, которые вдохновляли Антона Павловича на создание его проникновенных рассказов и повестей. Известно было, что последний приезд в Рагозину балку в 1887 году был самым плодотворным для «степной» темы Чехова. Но где она, эта балка — к столетию писателя уже никто не мог сказать. Революция и войны, пролетевшие над степями, резко изменили и их обитателей, и сами степи, в том числе и их топонимику. Известнейший донецкий писатель-краевед 1940-1970-х годов Алексей Ионов в октябре 1959 года задался целью в компании с приятелем из Киева отыскать это в общем-то не последнее для русской литературы место. Но с чего начать? Ведь географическая карта молчала. Ионов позже писал: «Найти интересовавшее меня место было нелегко. За три четверти века в донецкой степи многое изменилось, появились новые поселки, шахты, а старые географические названия забылись или затерялись вместе с географическими картами. Из писем Чехова Ионов знал, что жил он у отставного хорунжего Г.П. Кравцова на хуторе Рагозина балка, что письма ему адресовали на станцию Ивановку-Крестную, или проще — Ивановку. Но ко времени начала поиска ни хутора где-то недалеко от станции Донецкой каменноугольной железной дороги, ни самой станции с такими названиями давно уже не было. Отправной точкой поисков было только указание, известное из писем Чехова, что Антон Павлович подолгу ждал поезда на станции Зверево, отправляясь к Кравцовым, что за письмами в Ивановку он ездил за 23 версты, а его путь в Славянск во время поездки в Святогорье лежал через Часов Яр и Краматорск. Стало быть, станция Крестная, она же Ивановка, находилась на линии Зверево-Дебальцево. Но где именно? И ведь, отыскав станцию, надо было еще найти Рагозину Балку. Сначала — станция Ионов долго сидел в библиотеках и архивах, но тщетно — ничего с нужными ему названиями не отыскивалось. А потом ему повезло — он купил редкое географическое издание «Россия. Юг». И там нашел искомое. Вот как он сам рассказывал об этом: «Бегло, на ходу листая страницы, я уткнулся в помещенный в конце книги указатель географических наименований и вдруг увидел набранную петитом чудодейственную строку: «Крестная, ст. Славяносербского у., 1871». Прямо с дрожью в руках открыл я указанную страницу и прочел, нет, не прочел, а проглотил глазами: «На 7-й в. От Колпаково железный путь приходит на ст. Крестная, к которой примыкает волостное местечко Ивановка, расположенное при истоках рч. Ольховка». Наконец-то! Обрадовавшись своей находке, я совсем забыл, что найдена (я считал, что уже найдена!) всего лишь железнодорожная станция, где бывал Чехов, но не затерявшаяся в где-то в донецкой степи небольшая балочка, на склоне которой стоял когда-то неказистый домишко «печенега». Не будем рассказывать подробно, как Ионов вычислил, что чеховская станция «Крестная» сегодня называется Штеровкой (кстати, в память о югославском эмигранте, ставшем в России бароном, Штеричем), как отправился в сторону городка Боково-Антрацитово, который, заметим, с ионовских времен переменил название, став Антрацитом. А вот соседний поселок Боково-Платово, так и остался при прежнем своем имени. От него и стал Алексей Ионов 60 лет назад отмерять пресловутые 23 версты, в поисках Рагозиной балки. Радость открытия Сколь коротка память человеческая. Строительство шахт в этом регионе в конце XIX и начале XX веков, войны и революция, советская индустриализация практически стерли с лица земли прежнюю жизнь. Остался только нетронутым Боково-Платовский государственный заказник, где мы по сей день можем любоваться первозданным видом природы донецкой, тем видом, который так взял за душу Чехова. Но Рагозину балку в окрестностях города Бокова-Антрацита (Антрацита) и поселка Боково-Платова никто в 1959 году уже не помнил. И только чудом в разговоре с местным журналистом всплыло имя старика Никиты Степановича Дьяченко, который описал все, что помнил с детства и со слов своего отца о донских помещиках Кравцовых. — Усадьба? Кравцова?— отрывисто переспросил старый шахтер. — Да ось вона там и була, — вот в той балочке под горкой, где сейчас совхоз «Боково-Платовский». — А вы не знаете, как называется та балочка? — Рагозина балка. Как же не знать. Мы же, малые, бегали туда за яблуками. «С бугра, где мы стояли, — писал о чудесной находке Алексей Ионов, — Рагозина Балка была видна как на ладони. По одну и другую стороны ее тянулись, расходясь веером, еще две балки — Хлебная и Калмыцкая. Вот, оказывается, откуда взял Чехов свою Богатую балочку! Он упоминает ее в своих рассказах дважды. И как же удивительно точно и просто определил он расположение всех трех балок, сказав устами пастуха из рассказа «Счастье», что они расходятся «как гусиная лапка». Современность Чехова Пока Ионов переживал острое счастье первооткрывателя, старик Дьяченко рассказывал ему про хорунжего Кравцова, гостем которого был учитель-гимназист Антоша Чехов: «Глянул бы ты на старика Кравцова! От сатана був! Возьмет подзорную трубу, залезет на вышку и наводит на все стороны. Вышка у него вот нам стояла. Оттуда ему в ясный день даже Саур-могила була видна. А он смотрел, не воруют ли чего мужики с поля. У него ведь все було: и поля, и сенокосы, а мужики носили ему и рыбу — выхватывали на Крепенькой, под скелей». «Мне подумалось, — писал Ионов, — до чего стоек диалект! Ведь и в рассказе «Счастье» обитатели донецкой степи употребляли те же самые слова: скели, пан, шлях, пивень. Местные жители и теперь обильно уснащают свою разговорную речь украинизмами. Это потому, что здесь, в окрестностях Нагольного кряжа на землях бывшего Славяносербского уезда Екатеринославской губернии и Области Войска Донского, никогда не существовало строгой этнической границы, русские и украинцы издавна жили и трудились тут сообща, и разговаривали на языке, одинаково понятном для тех и других». После 1887 года Чехову не суждено было уже побывать в приятных его сердцу местах. Но он помнил о них всю свою короткую жизнь, будь он в Ялте, Мелехове или Петербурге. Он сетовал, что донецкие степи — самое милое ему место на земле — противопоказаны его судьбе. За год до смерти он писал земляку-таганрожцу: «Если бы не бациллы, то я поселился бы в Таганроге года на два на три и занялся бы районом Таганрог-Краматоровка-Бахмут-Зверево. Это фантастический край. Донецкую степь я люблю и когда-то чувствовал себя в ней, как дома, и знал там каждую балочку. Когда я вспоминаю про эти балочки, шахты, Саур-могилу, рассказы про Зуя, Харцыза, генерала Иловайского, вспоминаю, как я ездил в Криничку и в Крепкую графа Платова, то мне становится грустно и жаль, что в Таганроге нет беллетристов и что этот ценный материал, очень милый и ценный, никому не нужен». Прошло сто с лишним лет. И с воодушевлением говорим мы в Донецке сегодня: и Чехов нам нужен, и важен весь Донбасс, и его окрестности, и живописная Рагозина балка, ставшая для великого писателя его «Болдинской осенью».