Войти в почту

Какие отношения связывали Дэвида Боуи и Игги Попа? Отрывок из биографии фронтмена The Stooges

В издательстве «АСТ» выходит первая полная биография лидера The Stooges «Игги Поп. Вскройся в кровь», написанная британским журналистом Полом Трынкой. «Собака.ru» публикует отрывок из нее, в котором рассказывается об отношениях музыканта с Дэвидом Боуи и тайной поездке того в СССР. Глава 11. The Passenger Стояло лето 1977 года, и Дэвид Боуи с Игги Попом уже порядком друг другу поднадоели. Уже около года они жили, как говорится, друг у друга в кармане: вместе ходили по музеям, вместе ездили на поезде, читали одни и те же книги, жили в одном и то же доме, одинаково стриглись. Теперь шла война. Военные действия происходили следующим образом. Дэвид вылавливает в телевизоре какую-то мелодию, превращает в запоминающийся рифф и показывает кучке друзей на укулеле. Игги моментально приделывает к ней непристойный или просто дурацкий текст и излагает с серьезным видом как крутой поток сознания — попробуй не засмейся. А Сэйлсы, два вдохновенных братца-маньяка, то и дело впадающие в паранойю, как бы из них тут в Берлине не сделали абажуры, вцепляются в песню, придают ей ритм и новое направление, причем звук такой, будто барабанная установка высотой 50 футов. Сидя с прямой спиной за пультом в выложенной камнем студии, в грандиозном, но покалеченном войной берлинском масонском замке, Дэвид Боуи вступал в открытое соревновение с человеком, чью карьеру своими руками реанимировал. Его напрягало рок-н-ролльное актерство Игги, при этом перло как никогда. Да и сам Игги тащился, с маниакальным хохотом заваливая, как в арм-рестлинге, руку товарища в борьбе за контроль над собственной музыкой. У него было отдельное жилище, он существовал на кокаине, гашише, красном вине и немецких сосисках, он каждое утро принимал холодный душ — или по крайней мере собирался принять. И никогда в жизни не был так счастлив. Но по ночам мечтал о реванше. — То есть Дэвид хотел звучать, как Игги? — Да он хотел быть Игги! Ступив на борт тура Station To Station, он оказался в команде, которая была гораздо меньше, чем можно предположить. То, что снаружи могло показаться огромной, по-фашистски четко управляемой организацией, на самом деле было семейным предприятием: Дэвид, Коко Шваб, Джим, пресс-агент Барбара де Витт и ее муж Тим, концертный менеджер Пэт Гиббонс и фотограф Эндрю Кент. Каждый день одно и то же: самолет, саундчек, короткий перерыв, концерт, хороший ужин, ночлег. Даже в таком жестком режиме Боуи находил время проверить каждую деталь, разобрать по косточкам выступление и просмотреть слайды для прессы, довольный, что на смену бесконтрольному левиафану «Мэйнмэна» пришла маневренная яхта. Еще до начала тура, который начался в Ванкувере 2 февраля 1976 года, было ясно, что Боуи решил вытащить Джима Остерберга. Уже на репетициях перед туром они с Беном Эдмондсом говорили о падшей рок-звезде. Перелетая, как слепень, от одной темы к другой, Боуи то и дело с симпатией вспоминает Джима: «Он не такой крутой, не всезнайка, не циник. Он не всегда рулит... но бывают прозрения». Могло показаться: на человека, с которым проведет следующие полтора года, Боуи смотрит свысока. Многие тогда считали, что Боуи хладнокровный манипулятор и кооптировал Игги чисто ради престижа, — так, организатор немецкого фан-клуба The Stooges Харальд Инхюльзен позже обвинил Боуи, что тот якобы похитил Игги, дабы использовать в музыкальных и извращенно-сексуальных целях, и держал его «под каблуком». Приверженцы этой теории игнорировали тот факт, что Боуи искренне восхищался Игги, человеком, способным на чудеса и подвиги, которых он сам совершать не умеет. Они недооценивали и жизнестойкость самого Игги, его веру в себя. Когда Джим присоединился к туру Station To Station в Сан-Диего 13 февраля, даже люди близкого круга, такие как Эндрю Кент и Карлос Аломар, были изумлены, насколько свободно держится Джим в новых обстоятельствах, и конкретно со своим так называемым спасителем. «Никакого низкопоклонства, — говорит Аломар. — Просто по-дружески, на равных. Впервые встретив Игги [в феврале], я вообще не понял, почему они дружат. Не то чтобы это были музыкальные соратники — просто... друзья». Правда, если Аломар увидел в этом партнерство на равных, то его предшественник, Мик Ронсон, считал, что Боуи без ума от Игги. Это обнаружилось, когда мы с ним обсуждали голос Боуи. Я говорил, что у Дэвида изменилась подача, в 1974–1976 годах он переключился в более низкий регистр, и тут Мик, испытующе глянув на меня, перебил: «А все почему?» — Почему голос изменился? [Пауза] Эээ... потому что на него кто-то повлиял? — Именно! — То есть Дэвид хотел звучать, как Игги? — Звучать, как Игги? — рассмеялся Ронсон. — Да он хотел быть Игги! Через несколько лет в ответ на мой вопрос насчет этого предположения Ронсона Игги расплылся в улыбке: «Все хотят быть Игги!» Вслед за чем попросил прощения за «банальность» — и уточнил: «Если такое желание и было, то обоюдное». На самом деле, признавая, что в конце 1975 года находился в довольно жалком состоянии, он намекает, что даже тогда у него оставались «кое-какие ресурсы». Совершенно ясно, что держался он в то время на практически непоколебимой уверенности (Ник Кент называет это «эго размером с небоскреб»): придет день, когда его музыка удостоится признания. Крошечные сообщества друзей-поклонников в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, Лондоне, Париже и Германии давали ему ощущение, что «имя им легион». Что же касается Джима Остерберга, чуткого, общительного, обаятельного человека, который любил устроиться в кресле с хорошей книжкой, то у него было гораздо больше общего с Дэвидом Джонсом, чем может показаться на поверхностный взгляд: то же кокетство, почти игривость, то же умение с ходу просекать распределение силовых линий в социальных ситуациях, тот же детский энтузиазм, та же неистощимая энергия. С первой же встречи на Джима произвела впечатление водевильная английская эстетика Боуи и забавная манера сбивать людей с толку — то прическу какую-нибудь невероятную себе наворотит, то Рона Эштона в губы поцелует. Теперь, когда крепко сбитая маленькая команда продвигалась из Калифорнии через Средний Запад в Канаду и так далее, все по автодорогам и на поездах, Джим по-новому зауважал Боуи за «внутренний стержень», за то, как этот хрупкий с виду человек играет концерт за концертом, следит за финансовыми делами (что было не так уж просто после ухода нового менеджера Майкла Липпмана) и при этом бурлит творческой энергией. «А после концерта он ехал с нами в клуб и до четырех утра творил все то же, что и мы. И никогда мы не видели его не в форме, ни разу». В общении с людьми он бывал чудаковат — «странность, театральность, некоторая мания величия», — но вряд ли это могло беспокоить Джима: ведь и Игги был склонен к подобному поведению. В свою очередь, команда Боуи, в частности Карлос Аломар и Эндрю Кент, с удивлением наблюдали, как цивилизованно и самодостаточно пресловутый рок-н-ролльный зверюга влился в тур, как он вовлекает в беседу их сверхзагруженного работодателя, а то и сидит, очочки на носу, прихлебывая эспрессо и просматривая политические колонки утренних газет. Боуи все время спокойно напоминал: «Мы должны что-то сделать для Игги», и никто не возражал, даже когда Игги была отдана одна из лучших композиций Карлоса Аломара, свеженькая “Sister Midnight”, добавленная в программу на репетициях в Ванкувере. Изначально это была плотная, упругая вещь, типичный пример «голубоглазого соула», которым Боуи тогда увлекался, но даже на той стадии в механистических повторах был некий новый минимализм. В долгих автомобильных и железнодорожных путешествиях по Америке Дэвид ставил Джиму на кассетном магнитофоне альбом Kraftwerk Radioactivity, а также Тома Уэйтса и Ramones, и они обсуждали возможность продюсирования Дэвидом альбома Игги на мюнхенской студии Джорджио Мородера Musicland. Отвергнув идею работы с Рэем Манзареком из опасений, что потеряет «студжевскую» аудиторию, Джим тем не менее обеими руками ухватился за возможность сделать экспериментальный электронный альбом; он сразу понял: «Он хочет дать мне музыку, и в ней есть сила». Показывая Джиму сырую демозапись “Sister Midnight” (сделанную, видимо, во время записи саундтрека к «Человеку, который упал на Землю»), Дэвид даже пояснил, что ему могут не позволить выпустить такую жесткую экспериментальную вещь под собственным именем; в этом был важный для честолюбия Джима смысл: продюсируя его альбом, Дэвид не просто делает ему одолжение, — но Джим, в свою очередь, делает одолжение ему. Личный и музыкальный союз двух звезд постепенно породил упорные слухи о том, что отношения между ними не просто дружеские В этом беспримерном сотрудничестве за невероятно короткий срок было создано четыре альбома, знаменовавшие радикальные перемены не только в творчестве обоих, но и во всем пейзаже популярной музыки следующего десятилетия. Два альбома Игги доказали, что он и без Stooges может производить замечательную музыку; два альбома Дэвида укрепили его репутацию артиста мирового класса, который счастлив существовать на переднем краю современных музыкальных тенденций. Впервые с тех пор, когда Ван Гог с Гогеном провели два месяца в «Желтом доме» в Арле, два артиста такого уровня, каждый со своим особенным стилем, сотрудничали настолько близко, с таким удачным и значительным результатом. Но если для двоих художников череда творческих побед закончилась сумасшествием и разрывом, то великая новаторская совместная работа Боуи и Игги способствовала исцелению двух серьезно поврежденных индивидуальностей. Все более очевидный личный и музыкальный союз двух звезд постепенно породил упорные слухи о том, что отношения между ними не просто дружеские. Еще в январе 1972 года в журнале Melody Maker Боуи сделал скандальное заявление о своей гомосексуальности, да и Игги, как известно, ходил в любимцах сан-францисского гомосообщества, едва ли не все члены коего претендовали на честь совершения знаменитого акта в клубе “Bimbo’s” в 1974 году. Многие убеждены, что эта парочка занималась черным делом, и рады поделиться занимательными деталями. К огорчению для тех из нас, кто фантазировал на эту тему, очевидцы свидетельствуют об обратном. Сам Джим, соглашаясь, что «всегда здорово попробовать что-то новое», безоговорочно отрицает подобные слухи. Что еще более убедительно, Энджи Боуи, которая постоянно соперничала со своим супругом в сексуальных подвигах, а когда они расстались, охотно предоставляла желающим волнительные отчеты о его гомо-приключениях, утверждает, что ничего подобного в данном случае не было. «Нет. Я совершенно уверена. А иначе я вынуждена спросить: кто из них был бы сверху?» В конце марта американский тур Station To Station завершился прекрасным представлением в “Madison Square Garden” и последующей звездной вечеринкой в клубе “Penn Plaza”, большую часть которой Дэвид провел, уединившись с Джимом, — иногда к ним подходили старые знакомые вроде Джона Кейла. Джим так и лучился здоровьем; на нем был костюм, специально купленный за день до того, чтобы предстать перед судом Рочестера, штат Нью-Йорк, вместе с Боуи, в качестве ответчика по делу (позже закрытому) об аресте за марихуану в отеле “American” городка Флэгшип, четырьмя днями раньше. Публичное появление Игги было первым подтверждением: он возвращается из небытия. 27 марта Боуи отбыл на океанском лайнере из Нью-Йорка в Канны, а Игги на пару дней остался в Нью-Йорке, в отеле “Seymour”, и впервые заподозрил, что его жизнь скоро изменится. Он наконец осознал, что новое поколение рок-музыкантов именует себя «панками» и подражает его имиджу. В те выходные он дал интервью Пэм Браун для заглавной статьи четвертого номера журнала Punk и, как водится, понарассказал ей кучу невероятных историй — в основном, конечно, чистую правду. Примерно тогда же он явился на прием в свою честь в “CBGB”, клубе Хилли Кристала на Бауэри, который стал колыбелью панка в США, а после пригласил главного редактора Punk с фотографом Робертой Бейли на лобстера в кафе “Phoebe’s”. Перед тем как улететь в Италию, он попросил Роберту послать по почте Эрику, его сыну, купленные на Таймс-сквер наручники. За прошедший год он почти не виделся с сыном, а тут, прежде чем пуститься в берлинские приключения, вдруг решил побыть «хорошим папой». Последняя черта под его хаотическим прошлым, перед началом чего-то нового, была подведена еще пару дней назад, на джеме с Джонни Сандерсом и Силом Силвейном в одном нью-йоркском лофте; Джонни спросил, не желает ли он подогреться. Впервые в жизни Игги ответил: нет. Боуи проявлял удивительную жизнестойкость — особенно если учесть, в каком стрессе он провел последний год, какую душевную муку и паранойю пережил в Лос-Анджелесе, городе, который он (а вслед за ним и Джим) считал дьявольским, вампирским. Джим видел, что ему плохо, что ему нужен настоящий друг, только он этого не показывает. Наконец в апреле они остановились в Швейцарии перевести дух, и тогда Боуи начал раскрываться. Говорил он, конечно, и о своем браке с Энджи, удивительно неформатном партнерстве, на котором сказались постоянные расставания; это был свободный союз, но Энджи страшно ревновала ко всем, с кем у Дэвида возникала интеллектуальная близость. Это касалось и Джима, к которому у Энджи было противоречивое отношение, и особенно Коко Шваб. Коко (Коринну) Шваб, личность исключительно способную и организованную, Хью Эттвул нанял секретарем еще в мэйнмэновские времена, летом 1973 года. Через пару месяцев Хью взял отпуск и, как он сам говорит, по возвращении обнаружил, что Коко за 36 часов научилась делать всю его работу. В результате Тони Дефриз решил его уволить. Теперь Коко контролировала доступ к Дэвиду, она освободила психически перегруженную звезду от огромного количества обязанностей, но приводила в ярость всех, от кого он отморозился, и прежде всего Энджи. Следующий важный общий опыт, который способствовал укреплению дружбы между Джимом и Дэвидом, — секретная поездка в Москву, организованная на ходу, чтоб заполнить «окно» между Цюрихом и Хельсинки. Эндрю Кент, который лучше всех знал французский, пару дней мотался между Цюрихом и Базелем, добывая необходимые транзитные визы для грандиозного железнодорожного путешествия, которое намеревались предпринять он, Джим, Дэвид, Коко и Пэт Гиббонс. Поезд тарахтел через Польшу, то и дело они выходили на остановках пополнить запасы супа или пива, видели здания, еще в отметинах от пуль и снарядов, и пейзажи с воронками от бомб; в Варшаве, тащась бок о бок с товарным поездом, заметили рабочего, разгружающего уголь под серым ледяным дождем, и эта пронизывающе-тоскливая картина позже вдохновила Боуи на прекрасный мрачный инструментал “Warszawa” с альбома Low. Проехав около 700 миль, группа впервые столкнулась с бюрократическими рогатками в Бресте, древнем славянском городе в нынешней Белоруссии, — в 1976 году это была граница СССР. Пока меняли колеса, приспосабливая состав к ширококолейным путям, все должны были выйти из вагонов, и, как вспоминает Кент, альбинос-кагебешник встретил их угрожающей фразой: «Мы вас не ждали». Огромный чемодан с книгами, который вез Боуи, подвергся обыску, и некоторые из книг подозрительного содержания (имеющие отношение к Третьему рейху) были конфискованы; по другим воспоминаниям, интерес КГБ к их компании был вызван тем, что Джим бросился раздаривать цветы, которых было полно у них в купе, что было расценено как попытка взятки. Их встретили газетные заголовки: «Боуи пропал в России» Все это было страшно, но недолго, и впечатление о вездесущести КГБ развеялось, когда по прибытии в Москву компания обнаружила, что обещание товарища из органов «вас кто-нибудь встретит» оказалось пустым. Поняв, что слежки нет и можно свободно гулять по городу, они кинули багаж в гостинице «Метрополь» и отправились на Красную площадь, где маршировали войска, а Джим и Дэвид хохотали как счастливые школьники. Потом они осмотрели ГУМ, потом был роскошный обед в «Метрополе» — прекрасном здании в стиле арт-нуво с украшениями работы Михаила Врубеля, где проходило несколько съездов Советов при участии Ленина, а также действие зловещего романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Через семь часов после прибытия в город отважные путешественники вновь погрузились в поезд и отправились в Хельсинки, где их встретили газетные заголовки: «Боуи пропал в России».

Какие отношения связывали Дэвида Боуи и Игги Попа? Отрывок из биографии фронтмена The Stooges
© Собака.ru