Будущее по братьям Стругацким
Аркадий и Борис Стругацкие — признанные лидеры советской фантастики. Их произведения — «Трудно быть Богом», «Обитаемый остров», «Понедельник начинается в субботу», «Пикник на обочине» и другие — не только стали классикой жанра, но и перешагнули границы так называемого «фантастического гетто». Образы будущего, созданные фантазией братьев Стругацких, оказались притягательными и для миллионов читателей, и для многих режиссеров: от Андрея Тарковского до Федора Бондарчука. Именно братья Стругацкие, воспитавшие целое поколение писателей-фантастов, во многом определили направление развития для жанра, его проблематику, излюбленные темы и в какой-то степени даже стилистические приемы. О том, как изменялось будущее в представлении писателей, об их роли в советской фантастике шестидесятых мы поговорили с кандидатом исторических наук Глебом Елисеевым — критиком, исследователем фантастики и обладателем нескольких жанровых премий, в том числе Мемориальной премии имени Александра Ройфе. Писатели Аркадий и Борис Стругацкие, 1965 год. © Фото из личного архива М. Н. Беркетовой — Глеб, начну с прямолинейного вопроса. Каковы характерные черты будущего, описанного в произведениях братьев Стругацких? — Самые общие черты: единое планетарное государство, материальное изобилие, космические полеты — роднят произведения братьев Стругацких со многими советскими коммунистическими утопиями, создававшимися аж с середины 30-х гг. ХХ в. А вот специфической чертой книг Аркадия Натановича и Бориса Натановича стало пристальное внимание к теме воспитания новых членов нового общества; представление о том, что, слегка перефразируя А. И. Солженицына, «коммунизм надо строить в людях, а не в камнях». Институты Учителей и Наставников (именно так, с большой буквы), пожалуй, самая яркая и отличительная примета «грядущего по Стругацким». Другой заметной чертой воображаемого «Мир Полудня» стало особое внимание авторов к вопросу о вмешательстве землян в жизнь инопланетных гуманоидных цивилизаций. При всей условности этого допущения («наличие в космосе рас, практически полностью идентичных землянам») оно позволило фантастам поднимать очень сложные и противоречивые вопросы эволюции и развития общества, его возможных перспектив. Хотя в реальности писатели, конечно же, размышляли о проблемах вовсе не инопланетных, а земных, современных им социумов. — Ты упомянул «Мир Полудня» — масштабное изложение «истории будущего», фантастического сценария развития человечества, изложенное в нескольких книгах. Как изменялось это будущее на протяжении всего цикла: от повести «Полдень, XXII век» до повести «Волны гасят ветер»? — Картина будущего у Стругацких изменялась, причем в большом диапазоне — от типового для научной фантастики (НФ) конца 50-х гг. ХХ в. образа «близкого грядущего» с его «высокочастотной вспашкой» и «дальневосточными подводными совхозами» до развернутого утопического полотна XXII века, представленного в виде отдельных, как бы моментально запечатленных, образов-эпизодов. В дальнейшем писатели обратились к идее непредсказуемого развития общества «по спирали», которая в повести «Малыш» уже явственно начинала сменяться идеей некоего «вертикального прогресса». Появление этой концепции свидетельствовало о кризисе веры братьев Стругацких в возможность построения идеального общества только при помощи социальной инженерии, зиждущейся на правильном воспитании. В «Жуке в муравейнике» этот скепсис звучит уже вовсю, ибо в книге изображено, как под внешним покровом совершенного общества разумных и равных людей действуют тайные спецслужбы с их весьма сомнительными методами. «Волны гасят ветер» вообще демонстрируют полное разочарование Стругацких в социальной эволюции, которую полностью подменяет эволюция биологическая — система мутаций, одна лишь способная породить «человека совершенного». (И то сомнительно — «способна ли даже она?» — учитывая противоречивый финал произведения). Да и предшествующее грядущее, согласно тексту этой же книги, перестает выглядеть тем идеалом, каким оно казалось в поздних редакциях «Полдня, ХХ век». В «Волнах гасят ветер» устами одного из персонажей авторы говорят: «Что поделаешь! За спиной — шесть НТР, две технологические контрреволюции, два гносеологических кризиса — поневоле начнешь эволюционировать». Общий же вектор представлений о будущем у Стругацких можно описать так: от уверенности в почти футурологической правдоподобности собственных построений (это заметно по подготовительным материалам к «Полудню») до убеждения в полной невоплотимости мира, ранее вымышленного писателями. — Попыток описания коммунистической утопии в советской фантастике было достаточно. Можно вспомнить и «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова, и роман Георгия Гуревича «Мы — из Солнечной системы». И все же: чем отличается от них «Мир Полудня»? — «Мир Полудня» отличается от практически всех коммунистических утопий позднего советского времени упорным вниманием его создателей к литературному качеству произведения. Если для многих писателей (особенно среднего уровня) советской НФ важным было воплощение в книге идейно выверенной модели мира, то братьям Стругацким было важно не только идейное или мировоззренческое высказывание, но и совершенное художественное оформление этого высказывания, в котором оказывалось значимым все — от сотворения полнокровных образов персонажей до стилистической выверенности текста. То, что герои Стругацких — «живые люди», а не схемы, подчеркивалось литературными критиками с публикаций первых книг соавторов. Тогда подобная характеристика вовсе не была положительной — то, что персонажи у фантастов ведут себя и разговаривают друг с другом подобно нашим современникам, нравилось только читателям. А вот многие литературоведы и футурологи от этого просто «выходили из себя», заявляя, что фантасты даже не думают о «моральном совершенстве коммунистического человека». Как минимум с выхода в свет «Далекой радуги» (а это 1963 год) им стало тесно в рамках «Мир Полудня», и они в дальнейшем возвращались туда вынужденно, стремясь обойти цензуру, или в случае, когда сюжет удобней развивать, используя старые декорации якобы коммунистического общества. С этого времени действие лишь восьми произведений происходит в столь знакомом читателям «полуденном» антураже. (И это считая не публиковавшееся до «перестроечных» времен «Беспокойство», которое достаточно сравнить с соответствующими главами «Улитки на склоне», чтобы понять, насколько неудачной получилась попытка воплотить новую художественную идею при помощи старых приемов конструирования очередных картин коммунистической утопии). — В произведениях о мире Великого Кольца Иван Ефремов оперирует гигантскими временными масштабами, в чем можно увидеть отражение его занятий палеонтологией. В какой степени повлияла (если повлияла) на творчество братьев их профессиональная деятельность? — Ранние Стругацкие в отношении построения нового утопического общества более оптимистичны — в 2017 г. у них уже существует ССКР — Союз Советских Коммунистических Республик; в XXII веке коммунистическая земная цивилизация широко распространилась среди звезд. Но это скорее в целом от завышенных общественных ожиданий начала 60-х годов ХХ в. И у Ефремова, и Стругацких воздействие «дописательского» опыта воплощалось в текстах скорее опосредованно. Например, хорошо видно, что светлые картины радостного творчества и особенно свободного научного поиска отражают опыт собственной работы астронома Бориса Натановича Стругацкого в коллективах ученых (например, в Пулковской обсерватории). А жизненный опыт Аркадия Натановича, бывшего советского офицера и военного переводчика, значительно больше пригодился при живописании ужасов и несовершенств гуманоидных миров, с которыми сталкиваются земляне, исследующие космос. Тенденция прослеживается и в произведениях фантастов, создававшихся вне условного цикла «Мир Полудня»: оптимистичные и преимущественно «светлые» эпизоды, вроде описания творческой работы и дружбы магов в «Понедельник начинается в субботу», явно базируются на воспоминаниях Бориса Стругацкого, тогда как депрессивные стороны реальности и конкретные картины ее «свинцовых мерзостей» скорее восходят к опыту Аркадия. И одну из самых мрачных книг в творческом наследии Стругацких — «Дьявол среди людей» — старший брат написал в одиночестве, опубликовав ее под псевдонимом «С. Ярославцев». — Если говорить о советской фантастике шестидесятых как о явлении… В чем ее отличия от фантастики предыдущих десятилетий? И, если уж на то пошло, от последующих? — «Фантастика шестидесятых» — все же очень условное наименование. Скорее стоит говорить об «отечественной фантастической литературе 1957–1968 гг.» — от момента медийного, тематического и сюжетного прорыва, совершенного «Туманностью Андромеды» И. А. Ефремова, до «чехословацкого кризиса», после которого, как верно написали П. Вайль и А. Генис в книге «60-е: мир советского человека»: «В Советском Союзе досрочно закончились шестидесятые, и начались — никакие». (Кстати, всем рекомендую эту книгу для понимания истинной сущности «шестидесятых» и феномена «шестидесятничества»). Временной промежуток 1957–1968 гг. оказался «временем больших надежд» в советской культуре — надежд на обновление всей жизни в СССР после уже прошедших катастроф ХХ века и одновременно надежд на прорывы в развитии всего человечества, вызванных невиданными успехами науки (в Советском Союзе это прежде всего выражалось в огромных удачах космической программы). Советская НФ аккумулировала оба эти упования в характерный оптимистический настрой большинства ее книг, изданных в конце 50-х — начале 60-х гг. ХХ в. А вот на излете шестидесятых, по мере реставрации многих «свинцовых мерзостей» сталинизма и на фоне общего кризиса в мире, резко углубившегося в эти годы, фантастика стала склоняться к скепсису и разочарованию. Да, некоторые фантасты и после 1968 г. еще пытались «выехать» на наработках времен «социального оптимизма», но наиболее опытные «медиумы» социальных настроений, вроде Стругацких, в своих книгах заметно мрачнеют. Достаточно сравнить настроение вполне оптимистичного «Понедельник начинается в субботу» (1964) и саркастичной «Сказки о Тройке» (1968), где действие происходит в одном и том же воображаемом мире, чтобы понять — насколько талант братьев Стругацких «почернел» и стал более жестким их взгляд на реальность. Это лишь конкретное воплощение общего вектора развития «фантастики шестидесятых» (да и не только фантастики): от оптимизма — к разочарованию. — Вопрос из области альтернативной истории: если бы писателя «Братья Стругацкие» не существовало, кто стал бы лидером отечественной фантастики? И как бы тогда развивалась отечественная фантастика? — Не люблю «альтернативную историю». Она мне представляется слишком легковесной и не учитывающей множества факторов из истории реальной, которые могли бы сделать любой сценарий «поворота истории» принципиально нереализуемым. К тому же все дискуссии по поводу альтернатив рано или поздно сводятся к диалогу на уровне спора «стрижено — брито», когда никто не может убедить упершегося оппонента, потому что решающий аргумент («свершившийся исторический факт») из рассмотрения вынесен, а спорящие могут безапелляционно утверждать, что только их сценарий развития событий — исключительно правилен. К тому же надо понимать, какое место занимали в то время Стругацкие в издательском плане. В шестидесятые годы их долго воспринимали как просто заметных членов целой группы «молодых писателей-фантастов, пришедших в литературу после ХХ съезда КПСС». Тогда безусловным «патриархом» и лидером отечественной НФ считался Иван Антонович Ефремов, а наряду с ним сохраняли прочные позиции многие фантасты, начинавшие писать в сороковые-пятидесятые годы ХХ в. (Характерно, что в пародийном комиксе журнала «Техника — молодежи» за февраль 1961 г., где к советским фантастам якобы обращаются с вопросом о том, как разрешить некий фантастический кризис, в числе писателей-«советчиков» присутствуют В. Немцов и А. Казанцев, но и в помине нет братьев Стругацких). Почти официальное признание их статуса «фантастов №2 в СССР» произошло лишь в 1966 г., когда в легендарной «Библиотеке современной фантастики» вышел их персональный (седьмой по счету) том. Из отечественных фантастов в этой серии такой чести вообще удостоились только они, Ефремов (первый том) и В. Савченко (двадцать второй). Все остальные получили лишь места в антологиях. Но в рамках советского «зазеркалья» популярность очень быстро стала Стругацким «выходить боком»: их принялись злобно критиковать в прессе, возникли проблемы с тиражами книги, вскоре появились трудности с возможностью публикаций новых произведений вообще… Современному молодому читателю этого не понять, но в СССР существовала такая негласная чиновничья установка — если что-то становится максимально известным, то это явление надо «приглушить», погасить интерес к нему, во всяком случае — затруднить как можно большему числу людей доступ к ставшей популярной книге или фильму. Сейчас это само выглядит неправдоподобной фантастикой, но тогда все это было реальным. Трудно сказать, отчего так происходило — то ли старались сделать менее влиятельными любые непропагандистские и некоммунистические тексты, то ли просто перестраховывались — «нечего поощрять активность вне сферы официально поощряемого». В любом случае, явление существовало, и на Стругацких оно обрушилось со всей мощью. Явные лидеры отечественной НФ все семидесятые и часть восьмидесятых годов ХХ в. просуществовали на положении замалчиваемых и плохо публикуемых писателей-полумаргиналов. Если же рассмотреть вариант, в котором «Стругацких нет и никогда не было», то в этом случае развитие советской НФ в 60-е г. сильно бы затормозилось. Большую роль в ней играли бы «старики-разбойники» времен «НФ ближнего прицела». Многие темы, возможно, просто бы прошли мимо и советских фантастов, и их читателей (та же принципиальная проблема вмешательства в жизнь иных цивилизаций, которую до Стругацких решали в виде тупого «экспорта революции»). Вообще, значительная часть художественных проблем в НФ рассматривалась бы более однозначно и не так глубоко. И, конечно же, сразу бы резко понизилась планка «литературности», которую для НФ-книг братья Стругацкие подняли очень высоко. В шестидесятые годы из молодых авторов, может быть, выглядели бы более заметно и работали бы чуть более активно Илья Варшавский, Север Гансовский и Дмитрий Биленкин. А в начале семидесятых, как и в нашей реальности, на передний план выдвинулся бы Кир Булычев, который после смерти Ефремова стал бы лидером отечественной фантастики. Достаточно сравнить книги этого безусловно талантливого фантаста, но все же «не дотягивавшего» до уровня Стругацких, с произведениями братьев тех же 70-х гг. ХХ в., чтобы понять — без их творчества советская фантастика заметно бы обеднела и стала бы более легковесной, еще сильнее отделяющейся от тем и вопросов литературы «основного потока». — Известно, что братья Стругацкие знали, читали, переводили зарубежную фантастику. Как это сказывалось на их собственном творчестве? — Конечно, братья Стругацкие были блестящими знатоками зарубежной фантастики. А японист Аркадий Натанович неплохо ориентировался даже в такой ее своеобразной ветви, как японская НФ! Перу писателей принадлежат воистину канонические переводы таких классических произведений, как «Королева Солнца» А. Нортон, «Экспедиция «Тяготение» Х. Клемента или «В стране водяных» Р. Акутагавы. Сохранились и некоторые внутренние рецензии Аркадия Натановича на переводы книг, которые планировалось публиковать в отечественных издательствах, также показывающие, насколько хорошо он разбирался в современной научно-фантастической литературе и ее тенденциях. Но вместе с тем нельзя утверждать, что книги Стругацких были непосредственно вдохновлены конкретными книгами конкретных западных авторов. (И это при том, что Герберт Уэллс оставался у них одним из самых любимых писателей). В отличие от уже не единожды упоминавшегося И. А. Ефремова, который сам признавал, что замыслы его НФ-книг нередко возникали в полемическом задоре, направленном против западных научно-фантастических текстов («Туманность Андромеды» — против «Звездных королей» Э. Гамильтона и «Рассвета в 2250 году» А. Нортон; «Сердце Змеи» — против «Первого контакта» М. Лейнстера), Стругацкие всегда были захвачены собственными идеями. При этом они в итоге создавали произведения, которые оказывались понятны не только отечественному читателю, но и читателю мировому. И в этом не проявлялась «подражательность» — популярность книг этих фантастов на Западе во многом обусловлена их оригинальностью, которая вместе с тем не кажется дикой «заумью»: в тексте использованы знакомые механизмы конструирования занимательного сюжета, но идеи, мысли и действия персонажей выглядят непривычными, а потому — интригующими. Некоторые их «внеполуденные» книги, если произвести над ними столь странный эксперимент, как «обратный перевод» (с английского варианта — вновь на русский), в итоге вполне можно представить вышедшими из-под пера какого-нибудь зарубежного автора, близкого к «Новой волне». Но вот в оригинале для русского читателя к воздействию добавляется еще и магия неподражаемого стиля Стругацких, и становится понятно одно — перед нами безусловно отечественная фантастика, да еще и относящаяся к безусловным вершинам ее развития в ХХ веке. — Как творчество Стругацких повлияло на советскую и постсоветскую, новую российскую фантастику? — Влияние Стругацких на развитие всей отечественной НФ невероятно велико. Ведь до сих пор создают прямые продолжения их книг, вроде «Операции «Вирус» Я. Верова и И. Минакова. Вся «четвертая волна» советской фантастической литературы развивалась под воздействием Стругацких, которое проявлялось и в тематике, и в разработке сюжетов, и в стилистических приемах. Да и на последующие поколения писателей влияние было не меньшим; даже в случае если авторы жестко полемизировали с идеями Аркадия и Бориса Натановичей. Достаточно пролистать экспериментальный трехтомник «Время учеников» издательства АСТ, чтобы увидеть, как весьма маститые авторы всеми силами пытались и условно «продолжить» Стругацких, и одновременно — сделать «не так, как у братьев». Здесь, пожалуй, самым показательным примером реализации одновременно двух этих побуждений окажется повесть А. Лазарчука «Все хорошо». Но все это только частности, меркнущие перед более важным: именно братья Стругацкие провозгласили в нашей литературе еще в 60-е годы ХХ в. важнейший принцип создания научно-фантастического произведения — «фантастика как прием». Эта, как сейчас кажется, почти безусловная идея тогда вызывала шквальные протесты со стороны консерваторов от советской НФ и «громы и молнии» — со стороны ортодоксальных литературоведов, в том числе даже доброжелательно настроенных, вроде А. Бритикова. Научную фантастику, которую в СССР всеми силами пытались загнать в формализованное гетто «литературы для пропаганды строго обоснованных научных идей», братья Стругацкие вывели на широкий простор «литературы вообще». Своим собственным литературным экспериментированием писатели открывали двери целым субжанрам отечественной фантастики, которые перестали существовать у нас после погрома в советской массовой литературе, произошедшего на рубеже 20–30-х годов ХХ в. Эта «пионерская» деятельность стоила Стругацким много сил, нервов и крови, но ими были созданы тексты (пусть и в замаскированной для цензуры форме), которые возрождали литературные направления, казалось бы, полностью заглохшие в советской России. Ведь «Трудно быть богом» — не только философская фантастика, но и псевдофэнтези; «Далекая радуга» — «роман-катастрофа» и постапокалипсис; «Хищные вещи века» — антиутопия; «Обитаемый остров» и частично — «Парень из преисподней» — военная НФ; «Понедельник начинается в субботу» и «Хромая судьба» — почти «городское фэнтези»; «Улитка на склоне» — одновременно фантастика, сюрреалистическая фантасмагория и «роман ужасов». Даже столь нелюбимые многими «Отягощенные злом, или Сорок лет спустя» в гораздо большей степени повлияли на специфику российских версий «альтернативной истории», чем произведения, напрямую считающиеся советской классикой этого субжанра, вроде «Демона Истории» С. Гансовского. Братья Стругацкие первыми «прорывались» и «захватывали» целые литературные области, которые потом превращались в законную «вотчину» для работы отечественных фантастов. Именно они. Да, конечно, писатели делали это при поддержке других талантливых «шестидесятников»; да, они опирались на помощь со стороны работников издательств (особенно — редколлегии «Молодой гвардии»)… Да, это верно. Но все же именно Стругацкие стоят у истоков мощного возрождения отечественной НФ в 60-е гг. ХХ в, наследием которого мы частично пользуемся до сих пор. Конечно, современная российская фантастика очень многое заимствовала из фантастики западной, прежде всего — из исторически доминирующей англо-американской. Однако и отечественное влияние нельзя сбрасывать со счетов. И в рамках этого влияния воздействие текстов Стругацких, их манеры письма и их подхода к фантастике как к части «большой литературы» оказывается определяющим. Даже «Мир Полудня», при всей его условности и нереализуемости в принципе (о чем не единожды писал и сам Борис Натанович в последние годы жизни), все-таки оказывается самой привлекательной моделью идеального общества для современных авторов. Во всяком случае, ничего превосходящего никому из «преемников» и «наследников» Стругацких придумать пока не удалось… Беседовал Сергей Шикарев Читайте также: Будущее по Ивану Ефремову
