Neue Zürcher Zeitung (Швейцария): «Почему вы не спрашиваете меня о смерти и бессмертии?» — знаменитый российский писатель Дмитрий Быков о литературе и политике
Neue Zürcher Zeitung: Господин Быков, что это такое — быть писателем в сегодняшней России? Дмитрий Быков: Я не знаю — это абстрактный вопрос. Я журналист и педагог. Писательская деятельность — не профессия для меня. Я живу на доходы от журналистской и преподавательской деятельности. Стихи и романы пишу в свободное время. Быть писателем — это, на мой взгляд, довольно унизительное обозначение. В армии тех, кто пишет длинные письма, называют «писателями». — Как ваши лирические произведения относятся к политике? — Для меня нет какой-то отдельной сферы, которая называлась бы «политикой». Политика — это концентрированное выражение национальной души. В какой-нибудь счастливой стране, например, в Швейцарии, политика находится где-то «снаружи», а люди живут сами для себя. В России же политика сквозь все щели проникает в приватную сферу людей. — Как выглядела бы идеальная Россия в вашем представлении? — Россия должна функционировать так, как это написано в Конституции. Нужно просто выполнять положения Конституции. Там гарантированы центральные элементы: упорядоченная смена правительства, свобода прессы. Я бы, пожалуй, дополнительно укрепил независимость судебной системы. — Как Россия будет развиваться в ближайшие годы? — Через пять лет, после последнего президентского срока Путина, наваждение закончится. Настоящая опора Путина — это около 80% населения, которые совершенно не интересуются политикой. Как только они отвернутся от Путина (а они это сделают), его массовая поддержка развеется, словно дым. У этих людей нет совершенно никаких убеждений. В России есть около 10% убежденных сторонников прогресса — я не называю их либералами, потому что не знаю, кто такие либералы. Еще есть около 10% консерваторов, считающих главными ценностями место рождения, национальность и историю. А остальные 80% — безразличные люди, которые просто переходят на сторону победителей. В 1980-х годах они поддерживали Горбачева, а после аннексии Крыма в 2014 году праздновали «русскую весну». — Как вы относитесь к Путину? — В начале 2000-х годов я написал «политическую сказку» под названием «Как Путин стал президентом США». Тогда я думал, да и думаю до сих пор, что Путин был лучше московского мэра Лужкова или премьер-министра Примакова, которые рано или поздно также скатились бы к авторитарному курсу. Путин — не проблема России. На его месте вполне могли бы быть какие-нибудь Нутин или Шутин. Проблема России — безразличие и инертность большинства населения. Как победить эту инертность, я не знаю. Может быть, ее и не надо побеждать — может быть, людям так лучше. У России богатые традиции нравственного поиска. В российской истории было великое множество несбывшихся надежд. Нынешняя Россия больше не верит в утопии: «Это уже было, это нам уже говорили». Поэтому в России сейчас очень трудно удивить людей, тронуть их, увлечь чем-то. — Как вам пришла в голову идея интернет-проекта «Поэт и гражданин»? — У этого проекта была просветительская функция. Мы хотели показать, что все то, что мы переживаем, однажды уже было. Писать пародии в стихах мне было не особенно трудно. Писать лирику намного труднее. Лирика занимается трагичными вещами, а российская политика — штука скорее забавная. Поэтому мои политические «экзерсисы» не имеют особых претензий. Успех «Поэта и гражданина» был связан не с содержанием, а с известностью поэта Быкова и артиста Ефремова. Меня поддерживают 10% граждан — это очень много. Против меня — тоже 10%. А остальные россияне, вероятно, к сожалению, вообще не знают о моем существовании. Однако это люди, частью которых я бы с удовольствием был и которым завидую. Они занимаются своей жизнью, а не литературой. К сожалению, они не интересуются мной, но зато я очень интересуюсь ими. — Как на ваше творчество влияют социальные сети? — Я сам не являюсь активным пользователем социальных сетей. Мой аккаунт в Facebook ведут поклонники, публикующие там мои тексты из «Новой газеты». Социальные сети ведут к хронофагии — они «съедают» время. Если меня о чем-то спрашивают, я отвечаю. Если обо мне распространяют дезинформацию, я ее исправляю. Но я не пишу посты вроде: «Сейчас я полечу в Берлин». Ученые недавно даже доказали, что можно ехать из одного города в другой и не писать об этом на Facebook. Я веду уединенную жизнь, и никто обо мне ничего не знает. В городах иногда висят плакаты с информацией о моих выступлениях, но что я делаю между этими «концертами», никого не касается. — Но вы же один из главных голосов российской общественности… — Это так, но это не связано ни с моим литературным талантом, ни с моими политическими взглядами. Если бы моя судьба была хоть немного иной, то не могу исключать, что я бы выступал на стороне консерваторов. Возможно, лишь тонкая грань отделяет меня от людей, которые приветствуют «русскую весну» и аннексию Крыма. У меня очень советские убеждения. Думаю, Советский Союз был вершиной российской истории. Я как раз сейчас пишу роман о советских летчиках и инженерах конца 1930-х годов. Эти люди работали с удовольствием, и СССР давал им такую возможность. Я ценю Советский Союз намного больше нынешней России, которая так же несвободна, но имеет намного меньший интеллектуальный потенциал. Поэтому вполне могло бы сложиться и так, что я приветствовал бы возвращение Крыма. — А почему этого не произошло? — Операция по воссоединению Крыма с Россией сопровождалась гигантской ложью со стороны государства. Эта пропаганда была довольно халтурной. Еще Борис Пастернак говорил в сталинские времена — конечно, в шутку: «Почему правительство не позвало нас, писателей? Мы бы сделали это намного более умело». Я не могу сказать, что удержало меня от ликования. Это судьбоносный вопрос. Я был против нападения на нашего соседа — Украину. Меня очень многое связывает с Крымом. Я там работал в пионерском лагере. Я каждое лето ездил в Крым на машине. Я Крым знаю лучше, чем Москву. Для меня это самое счастливое место. Но я не согласен с объединением Крыма с Россией. Даже если все население Крыма было за Россию, надо было действовать иначе. — Как вы воспринимаете Швейцарию? — Запад не знает Россию, не хочет знать ее и имеет лишь поверхностное представление о ней. Россияне тоже очень мало знают о Швейцарии. Вчера я долго стоял перед памятником Альфреду Эшеру (Alfred Escher) и пытался понять, кто это. Так я открыл для себя трагедию его жизни: бегство дочери с художником и ее самоубийство, исключение из Общества железнодорожников. Он умер чужаком, а через семь лет после его смерти был установлен этот памятник. Это очень «русская» биография. Если бы я знал, то написал бы о нем книгу. — Можно ли спасти Россию с помощью литературы? — Я вообще не хочу спасать Россию. Как любой поэт, я лечу сам себя. Я решаю свои собственные проблемы. Я учитель. Я могу что-то объяснить. В остальном же я гонюсь за какой-то гигантской утопией в области образования. Я хочу создать новую школу и знаю, что должен создать ее. Меня интересуют дети — они очень многогранны. Я хочу создать такую школу, в которой бы не столько преподавали те или иные дисциплины, сколько объясняли бы, как жить в стремительно изменяющемся мире. Дети должны быть готовы к XXI веку. Новая школа не просто сообщает ученикам некую сумму всех фактов, а основные способности. Моя школа во многом напоминает Хогвартс из «Гарри Поттера». Школьников распределяют по классам не по предпочтениям в плане будущей профессии, а по темпераменту. В процессе учебы в центре внимания должна стоять применимость знаний на практике, потому что абстрактные знания никому не нужны. Еще американский психолог Джон Дьюи (John Dewey) говорил, что необязательно наизусть заучивать факты, но надо знать, где их можно найти. Образование должно доставлять удовольствие, учеба должна быть приключением. Я сам применяю эту программу как учитель — я преподаю в Москве в школе и в институте. Впрочем, со студентами приходится труднее, потому что они уже испорчены традиционным школьным образованием. — О чем еще я забыл спросить вас? — Меня удивляет, что никто не интересуется моим мнением по поводу смерти, моей веры в бессмертие. Конечно, не может быть смерти в смысле исчезновения личности. Личность претерпевает в момент смерти изменения, и меня интересует эта трансформация. Человек бессмертен, независимо от политической системы, в которой он живет, и поэтому бессмертие меня интересует больше, чем политика.
