Дело украинского «террориста» Виталия: что скрывает ложь?

Весна 2018 года, может быть, даже апрель. Запорожский централ, СИЗО №10. Мне говорят, что в соседней камере уже несколько лет сидит такой же, как я, «террорист», называют Сиротой. Потом мимолетные встречи на «продоле» (тюремный коридор) перед или после прогулки — он, как и я, ходит на улицу (если можно назвать улицей, запаянный с четырех сторон кирпичный бокс 12 на 6 шагов с решеткой вместо крыши) час в день подышать не затхлым и прокуренным камерным воздухом и по возможности заняться спортом. Иногда, проходя мимо его камеры, открываю на минуту «кормушку» и здороваюсь. Это все. Но одно только ощущение, что через стену — человек с похожей судьбой, придает сил. Ты не один… Зима 2019. Скоро Новый год и новый обмен людей, которых непонятно как называть. Военнопленные? Но какими военнопленными могут быть люди, арестованные в Запорожье, за 200 км от линии соприкосновения? Поэтому их стыдливо называют удерживаемыми лицами. В каком законе сформулировано это понятие? Где прописана процедура обмена граждан Украины на граждан Украины? Никто не знает. Политики лгут с экранов телевизоров, люди лгут друг другу и сами себе. Мы с Виталием пьем кофе, вспоминая то, что довелось пережить. Не хочется вспоминать, а надо. Потому что нам лгать некому. А что будет с теми, кто лгал? Что за судьбу они выбрали? — Я рос сиротой, — рассказывает Виталий. — Родители умерли, когда мне было 13 лет. Наверное, поэтому я очень хотел иметь семью, детей. Женился, родились двое малышей. Ради семьи я крутился как мог: занимался строительством, открыл небольшой бизнес по продаже подержанных автомобилей и мобильных телефонов, а параллельно посменно работал во внутренней безопасности одного из запорожских заводов. Также сдавал квартиру, которая мне осталась от родителей. — И что же случилось? — Случился 2014 год. Я не оправдываю и не хочу обелять ни Партию регионов, ни Януковича, но свергать законно избранную власть за полтора года до выборов не годится. Да, Янукович не был хорош, но нельзя свергать законно избранную власть. Надо было дождаться выборов и избрать кого хотели. Любое сотрясение для страны чревато последствиями. У каждого действия есть последствия, и эти действия привели к последствиям кровавым. Я был противником Майдана, потому что понимал: в наших условиях, когда одна часть страны смотрит на Европу, а другая — на Таможенный союз, он неизбежно приведет к кровопролитию. Так и произошло. Я был против и подписания соглашения об ассоциации с Евросоюзом. У кого достаточно денег для поездок в ЕС, кто в состоянии там жить, снимать жилье, могут это делать и с визой, и без нее. Им все равно. У кого же нет денег, а это большинство населения Украины, не смогут поехать в Европу вообще никак. Им тоже все равно. Один народ столкнули на идеологии. Уже в 2013-2014 я понимал, что на этом будут наживаться, и сейчас уже видно, кто нажился на войне. У каждого конфликта двух сторон есть третья, которой это выгодно, которая получает с этого деньги. — Идеология столкновения в нашем случае может быть только одна. И ты увидел ее, когда многим другим застилала глаза пелена пропаганды? — Я не поддерживаю нацизм. Все люди равны. Я считаю, что планета у нас одна и нельзя возвеличивать кого-то над кем-то. Я никогда не разделял людей на нации. У нас одна земля, одно солнце, мы должны их сохранить и что-то оставить потомкам. Не хапнуть сегодня и гори оно все огнем, а оставить что-то людям, которые будут жить после нас. Когда начался Майдан, а потом возвеличивание одних исторических персонажей за счет уничтожения памятников другим, я считаю, что это неправильно. Нам стали говорить, что наше советское прошлое было плохим, но ведь очевидно, что Советский Союз передал нам то, что сейчас безжалостно разворовывают: построили заводы, ДнепроГЭС. Какие бы ни были тогда правители, они создали нечто, за счет чего люди жили. А сейчас это все просто безжалостно разворовывается. — Как ты отреагировал на случившееся? — Я общался с окружающими людьми и в соцсетях, выступал против свержения конституционной власти, против силовых методов — в XXI веке точно можно все решать иначе. В 2014 я увидел, как начали все разворовывать, урезать соцвыплаты матерям-одиночкам, повышать тарифы на коммунальные услуги, отпустили цены на продукты питания, бензин подорожал, доллар полетел вверх. Страна пошла вразнос. Постмайданная власть сразу же обманула людей, предала своих же сторонников. И мы с друзьями — Василием и Дмитрием — решили создать общественную организацию, написали манифест. 10 апреля 2015 года мы хотели провести законный митинг с требованием фиксации тарифов на коммунальные услуги. Но ничего провести было не суждено. За 4 дня до запланированного митинга к ребятам пришли. — Железную дверь они как-то вскрыли, вторую — деревянную — я открыл сам, услышав, как они разносят ее ударами, — описывает Виталий то самое апрельское утро 2015. Трое в масках ворвались в квартиру, Виталия кинули на пол, он услышал щелчок наручников и почувствовал, как ему в руку вложили какой-то предмет, с такой силой, что заболел большой палец. — Чтобы получить мои отпечатки, — говорит он и морщится от неприятных воспоминаний. Затем появился следователь с двумя понятыми — как обычно, студентами и, как обычно, юрфака. Одна из понятых «совершенно случайно» оказалась женой назначенного бесплатного адвоката. Это станет известно сильно позже, через несколько лет. Один опер в маске остался дежурить на лестничной клетке — вдруг соседи услышали шум и захотят быть понятыми. Такие расклады сотрудников СБУ не устраивают никогда, им нужны «свои», т.н. штатные, понятые. Постановление следственного судьи об обыске в руки и полтора часа бедлама в квартире. Виталий в наручниках, хотя разрешения на арест нет, а обыск только начался, семья в ужасе, никто не может следить за толпой, как тараканы кишащей то в одной комнате, то в другой. Штатные понятые стоят в коридоре и даже не смотрят. Их задача — подписать что дадут и идти дальше развлекаться. Нашли, естественно, то, что найти хотели: гранаты в детских игрушках и траву. — Если бы у меня были гранаты, я бы их точно не хранил в квартире, тем более в детских игрушках, — разводит руками Виталий, за столько лет не потерявший способность удивляться ничем не прикрытой наглости и подлости. — Ну в гараже, ну на даче, но не в игрушках же. Потом в 9 утра «знаменитый» подвал СБУ и следователь, протягивающий документы на подпись. Это «пидозра» — подозрение о совершении преступления. В тексте классика — радикально настроенная личность, не воспринимая существующую власть, с целью свержения конституционного строя организовала взрыв у штаба самообороны Майдана возле здания ОГА. — Они написали, что через меня проходила оплата со стороны каких-то террористов. Изначально дело возбуждали вообще по хулиганству. Но такое впечатление, что у кого-то горели планы, поэтому его переквалифицировали на терроризм — ст.258 УК Украины. — Откуда они это взяли? — Моя подруга детства, мы жили рядом, учились в соседних школах, гуляли вместе, в 2012 или 2013 уехала в Донецк работать торговым представителем одной фирмы и там осталась. Она была у меня в друзьях в соцсетях. Потом, я этого не знал, оказалось, что она каким-то образом присоединилась к органам ДНР. И мне инкриминировали, что через нее я получал заказы на подрывную деятельность. — У них что, есть ваша переписка или телефонные разговоры о заказах и деньгах? — Конечно, нет, нет ничего. Им просто надо было хоть как-то связать нас с руководством неподконтрольных территорий, а Вася с Димой оттуда вообще никого не знали. Я в тот момент совсем не знал своих прав, не знал, что при обыске по особо тяжкой статье должен быть адвокат, не знал, что при подписании сообщения о подозрении и даче показаний должен быть адвокат. Не знал, но все равно отказался что-либо подписывать. Тогда снова подвал, лицом в бетонный пол, пакет на голову, руки назад, а к большим пальцам рук прикручивают провода. — Ощущения были… может, у кого-то была судорога во сне, вот такое состояние по всему телу. По всем мышцам полностью. Так было три раза. Два раза я отказывался что-либо говорить, а на третий они сказали, что рядом со мной лягут и жена, и некоторые друзья, а дети попадут в интернат. Бесплатный адвокат пришел только вечером, когда все для подписания было уже готово. В изоляторе временного содержания (ИВС) сотрудники тогда еще милиции заметили ссадины на лице Виталия и настойчиво попросили его зафиксировать это документально для предъявления в СИЗО. Проснулось что-то человеческое или просто страховали себя, или и то, и другое одновременно? Кто знает. А вот СБУшники себя точно подстраховали, написав, что арестованный оказывал сопротивление при задержании. Сопротивление группе подготовленных и экипированных оперов со следователем? Ну да. А в СИЗО произошли чудеса. В камеру заходят жена экс-генпрокурора Юрия Луценко, депутат от партии Порошенко Ирина Луценко и депутат от той же партии, уполномоченная президента по мирному урегулированию конфликта на востоке страны Ирина Геращенко, а с ними еще три советника президента Порошенко. — Есть ли кто по терроризму? — Ну я. Кабинет начальника СИЗО. Разговор — Луценко общалась нормально, а Геращенко… Ну сами посудите, я рассказываю о пытках, а она спрашивает, был ли я на море, где познакомился с женой, и в том же духе. В общем, я рассказал все о задержании, о пытках, о том, как для избрания меры пресечения в виде содержания в СИЗО меня окрестили нигде не работающим наркоманом, который вел хулиганскую жизнь, хотя у меня и работа официальная, и семья были. — Мы не можем вмешиваться в судебный процесс, — сказала Луценко, — но постараемся как-то помочь. Что она сделала, неизвестно, однако в самое ближайшее время военная прокуратура начинает проверку сотрудников запорожской СБУ, которые участвовали в задержании. Прошло 2 месяца, и Виталия везут в суд для продления меры пресечения. Но не довозят. По дороге снова подвал СБУ. — Ты будешь на петушатне, тебя опустят, тебе конец! Ты нам плюнул в спину, и мы тебя похороним! — орет с матами следователь. Затем входят люди в масках и перчатках, заносят какие-то приборы. — Теперь мы будем тебя действительно пытать за то, что ты жаловался. Надевай, — протягивают пару наручников. — Нет, и без адвоката с вами общаться не буду, — у Виталия трясутся коленки, но адреналин и чувство самосохранения подсказывают правильную линию поведения. Снова мат-перемат, угрозы. — Дайте мне адвоката, — повторяет Виталий, понимая, что надевать наручники нельзя никак. 7-10 минут психологического противоборства, и люди в масках уходят. — Если они вернутся, я начинаю биться головой о железные прутья, а потом в СИЗО выдвину претензии к конвою. Потому что они на меня оказывают жесткое давление, мне просто страшно. Конвой уверяет, что они больше не придут, и отвозит Виталия по назначению — в суд. — Меня всего трясло. Когда выводили обратно, не дали даже увидеться с ребенком. К автозаку походит следователь. — Давай как-то выходить из этой ситуации, — говорит он. — Напиши опровержение, чтобы прекратили личную проверку сотрудников СБУ, и я разрешу увидеть жену и детей. Опровержение составили на интересных условиях. Следствие убирает из дела траву и гранаты, а подозреваемый пишет, что с целью не навредить следствию просит не проводить проверку сотрудников СБУ. — Но при этом я все равно для них был террористом со связями. Меня возили отдельно. Некоторые в масках вообще говорили, что, если я выйду, чтобы сразу вешался, потому что жить я не буду. Методы работы у СБУ настолько жесткие, что, попав внутрь, у обычного человека мало шансов. По тебе проходят как асфальтоукладчиком, механически и без сомнений. В таком виде, без гранат и наркотиков, но все-равно по ст. 258 (терроризм) дело зашло в суд. Там так и не смогли ничего толком выяснить ни о заказах от террористов, ни что за террористическая организация, свидетели ничего не сказали, ничего не подтвердили ни про заказы, ни про деньги, ни про радикализм. — Получается, меня судили за то, что я хотел, чтобы коммунальные тарифы снизили, чтобы не было войны, чтобы паразиты не разворовывали нашу страну, не наживались на войне. Вот за что меня судили. Но при этом через год и 4 месяца слушаний все равно дали 8 лет с конфискацией имущества. Это было чисто политическое решение, чтобы неугодные не сильно умничали. За все время никаких длительных свиданий с родными у Виталия не было, в СИЗО они не предусмотрены, а на краткое свидание за стеклом ребенка не приведешь. С работы Виталия уволили, все заказы по бизнесу он потерял, семья распалась — жена не дождалась. На апелляции произошла отмена приговора, так как оказалось, что одним из адвокатов была жена следователя, а это грубейшее нарушение права на защиту. Дело направили на повторное рассмотрение. Учитывая, что нет доказательной базы и много нарушений со стороны следствия, судьи по ходатайствам адвокатов признали часть доказательств очевидно недопустимыми. А через 4 года Виталий вышел по закону Савченко. — Отпустили меня в 12 ночи — такие в нашей стране законы. А закон должен быть один для всех. СБУшники выполняли план, вешали себе погоны за раскрытие неизвестно чего, специально раздували, делали из мухи слона, чтобы получить премии, и закрывали всех подряд. А мы добьемся справедливости по закону. Меня встретили друзья, отвезли домой. На следующий день увидел детей. Они, конечно, отвыкли от меня, стеснялись, какой-то дядька приехал через 4 года. Скоро обмен. Виталию меняться не предлагали, хотя предлагали его товарищам по несчастью. Его нет в списках, поданных со стороны ЛДНР, хотя именно он проходит в деле как коммуникатор с «террористами». Вокруг одна сплошная ложь, которая уже привела к трагедии государственных масштабов и, если не прекратить лгать, обязательно приведет к катастрофе.